То была ранняя весна 1522 года. Венгрия воевала с турками, султана Селима I Явуза недавно сменил на троне его сын Сулейман I; Мартина Лютера отлучили от римской католической церкви указом папы Льва Х; датского короля Кристиана II осыпала проклятиями вся Европа за Стокгольмскую кровавую баню; экспедиция Магеллана заканчивала первое в истории кругосветное плавание; испанские конкистадоры в поисках наживы громили древние города ацтеков, инков и майя; на Руси шли сражения с Казанским и Крымским ханствами, подходила к концу война с унией Ягеллонов; Священной Римской империей правил Карл V, восшедший на престол после деда своего, покойного Максимилиана, и по славной традиции германских императоров в очередной раз принявшийся покорять Италию; английский престол занимал добрый король Генрих VIII — безжалостный кровавый протестант. Вот такое это было время.

Мне показали дорогу, повторили предписание «не сдохнуть, но лучше сдохнуть, чем существенно засветиться в земной истории», пожелали удачи и отпустили.

То, что мои соотечественники означили гордым словом «дорога», в лучшем случае тянуло на грязную разбитую тропку между скальными отрогами; некое направление неизвестно куда сквозь темень, прорезаемую вспышками молний, и хлещущий холодный дождь. Перестарались наши с маскировочной грозой. Гроз здесь в марте быть не должно, автохтоны наверняка решат, что приближается конец света. Что там Тиу-Айшен говорил про здоровый перфекционизм?

Хм! Хорошо бы местные не связали страшную грозу во внеурочное время с появлением чужака, иначе моя миссия рискует закончиться, толком не начавшись. Меня, правда, обнадежили на последнем инструктаже, что народу здесь негусто. Кстати, если задуматься, и не факт, что это хорошо, — мне грозит стать объектом повышенного внимания.

Задумывался я о всяком.

У меня было достаточно времени перебрать десятки вариантов скоропостижной кончины, пока я хлюпал по грязи, ведя на поводу ошалевшего от чужих запахов коня. Его перед высадкой предусмотрительно напоили успокоительным, потому толку от него не было никакого, разве что не мешал, только прижимал уши и всхрапывал, иногда застывая на полушаге.

Спустя три часа, промокший до костей и продрогший, я оказался у дверей неказистой придорожной корчмы, амбициозно поименованной «Герб Эрбаха», каковой, по всему видать, и болтался на одной петле над входом. Что он собой представлял, в темноте разобрать не удалось. Я и не пытался.

Внутри было душно, темно и дымно от чада масляных фонарей — и непередаваемо, феерически грязно. Каминная труба, которую я приметил с улицы, судя по всему, выполняла исключительно декоративную функцию, так как дым выходил куда угодно, только не в дымоход. Однако пространства внутри наблюдалось значительно больше, чем могло показаться снаружи.

Вопреки заверениям разведки, в таверне оказалось удивительно людно. Центр зала занимала шумная, вызывающе одетая компания, с энтузиазмом поглощающая еду. Мне сразу бросилось в глаза устрашающее обилие разнообразного холодного оружия, которым были увешаны постояльцы и которое в избытке расцвечивало пейзаж кабака. Между посетителями таверны и центральной компанией существовала хорошо заметная дистанция — простой люд опасливо жался к стенам и старался не попадаться молодцам на глаза.

Дождь прекращаться не собирался, деваться мне было некуда, и я решительно зашагал к стойке. М-да, самое время для первой языковой практики. Так, я вроде в Германии, значит, надо говорить по-германски… то есть по-немецки. И какой из шести языков, кои Тиу-Айшен впихнул в мою голову, — немецкий? Ага, разобрался. Ну, поехали.

— Хозяин, мне б пожрать, попить и переночевать. В идеале — без клопов, — я попытался придать своей физиономии максимально независимое выражение.

— Парень, тебе попить или выпить? — Хозяин мрачно насупился. — Попить — бесплатно с конями. Поилка во дворе.

Компания сзади дружно заржала.

— Пива, — обреченно сказал я. — Кстати о конях: мой у коновязи. Позаботьтесь.

В качестве подтверждения своих требований я бросил на стойку несколько мелких монет. В мутном взгляде хозяина мелькнул намек на гостеприимство.

Мест не было, я остался ждать еду и пиво около стойки.

Хозяин принес плоскую деревянную тарелку, наполненную неаппетитной бурой массой, призванной, видимо, обозначать кашу, огромный шмат хлеба и устрашающих размеров кружку пива. Так я познакомился с местной едой. На вкус отвратительно, но весьма питательно. Как говорила моя матушка, голод — лучшая приправа.

— Спать будешь на сеновале, — пробурчал кабатчик. — Там как раз клопов нет.

Реплика была встречена новым взрывом громоподобного хохота.

Вообще с моим появлением в зале стало заметно тише, если не принимать во внимание разряды бурного веселья от «остроумных» колкостей хозяина таверны. Я спиной чувствовал изучающие и вовсе не дружелюбные взгляды, бросаемые на меня землянами.

В свою очередь, я принялся осторожно из-за плеча разглядывать весельчаков. С ними хозяин держался совсем иначе, нежели со мной. Ни намека на шутку, очень быстрое обслуживание, улыбка во всю ширину немаленькой сальной рожи. Ничем не прикрытое раболепие, так бы я это охарактеризовал.

А компания вызывала интерес.

Прежде всего, в ней отсутствовали женщины.

У нас не принято так четко дифференцировать посиделки по половому признаку, и женщины являются естественным морализатором и прекрасным украшением любой попойки; у землян, видать, иначе. Мужики как на подбор — здоровые, усатые, с крепкими натруженными руками, разряженные в… Я как ни силился, не мог вспомнить, чтобы мне на лекциях рассказывали про подобные одеяния, — да какое там вспомнить! Мне в страшном сне не могло присниться, что люди в здравом уме могут так одеваться.

Это было что-то трудновообразимое. Их могучие торсы облекали метры самых ярких тряпок в самых чудовищных сочетаниях. Куртки покрывало множество разрезов, сквозь которые виднелась подкладка, головы украшали огромные береты и шляпы (тоже, кстати, все разрезные) с целыми ворохами перьев.

https://storage.piter.com/upload/new_folder/978544611951/02_1_Lankskeht_Gravura.jpeg

Ландскнехт. Гравюра-карикатура Урса Графа, 1519 год.

https://storage.piter.com/upload/new_folder/978544611951/02_2_Gravura_Kristofa_Ambergera.jpeg

Гравюра Кристофа Амбергера, 1525—1530 годы.

Легко представить, какой фурор подобные парни вызывали в обществе.

А когда один из них встал из-за стола, я увидел, что к штанам спереди приделан гротескный гульфик длиной чуть ли не больше моей ладони. На гульфике красовался щегольской бант. Ткани, насколько я успел рассмотреть, явно не относились к разряду дешевых: шелка, бархат, парча, тонко выделанное сукно. И когда первое шокирующее впечатление сгладилось, я вынужденно признал, что все это им удивительно шло.

Кажется, я чрезмерно увлекся разглядыванием и не заметил, что сзади у меня появился сосед.

— Слышь, господин, ты откуда будешь? — в гнусавом ломающемся голосе слышалась неприкрытая издевка.

Ага, вот уже вполне знакомая по злачным местам моей родины беседа. Все-таки мышление гуманоидов чрезвычайно однотипно.

Я нарочито неспешно обернулся и обнаружил худенького паренька лет четырнадцати, нагло ухмыляющегося с видом полной безнаказанности. Во рту его не хватало переднего зуба.

— Дрезден. Слыхал такой город? — Я старался говорить как можно более небрежно. — А ты кто и для кого интересуешься?

— Ты не нравишься мне и моим друзьям, — проигнорировал мой вопрос паренек и растянул ухмылку еще шире.

— Гуляй, малец. Твои друзья, небось, сами говорить горазды.

Все-таки перелет и гроза меня основательно потрепали, ибо я не заметил, как с другого боку от меня нарисовался еще один персонаж. Этот-то мальцом не был.

— Одет вроде как крестьянин, черт его знает, не разберешь, а меч на поясе ландскнехтский, — протянул второй, дыша пивным перегаром так, что я еле подавил желание сморщиться. Мой новый знакомый обладал удивительной манерой говорить мне в лицо, обращаясь словно в пустоту. — И трещит не по-нашему… А с кого ты, любезный, меч снял?

На сей раз реплика была адресована непосредственно мне и сказана узнаваемым тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Я машинально отметил, что землянин был выше меня на полголовы и шире едва ли не вдвое. Связываться с ним мне категорически не хотелось.

— Не снял, а купил, — поправил я деликатно. — А ты, надо полагать, — те самые друзья, которым я не нравлюсь?

— Ага. Мне очень интересно, на кой крестьянину, или кто ты там, такой хороший меч?

— Зачем да про что — мое дело. Я неприятностей не ищу…

— Уже нашел, — перебил меня верзила. — Есть мнение, и не только мое, что меч ты, любезный, не купил, а украл аль с трупа снял. Труп же тот был нашего брата-солдата и никого иного. Не люблю мародеров. И воров не люблю.

Я хотел было что-то возразить, но здоровяк повернулся к своим и трубным голосом пророкотал:

— Верно говорю, парни, не любим?

— Не любим! — дружно взревел центр таверны, оказывается, успевший за нашу недолгую беседу вылезти из-за столов и разойтись полукругом.