Глава третья

Воскресенье, 22 июля

Виктор возблагодарил судьбу за то, что она послала ему таких любезных и услужливых соседей, как семейство Бодуэнов. На рассвете его глава, столяр по профессии, без лишних разговоров одолжил свою двуколку и кобылу.

— Жозефина неплохая бабенка, но у нее, как у всех женщин, есть свои причуды. Чтобы заставить ее повернуть налево, нужно кричать «направо», а при повороте направо — вопить «налево»! Во всем виновата фермерша, которая нам ее продала, она вечно путала направления, так что… Самое главное, господин Легри, если ей придется долго ждать на солнце, не забудьте накинуть попону, ведь лошади от жары страдают не меньше, чем люди.

В настоящий момент Жозефина била копытом о землю на улице Фонтен, подергивая ушами и прислушиваясь к внутреннему голосу, предписывавшему ей досмотреть прерванный сон. Виктор мерно покачивал головой, сжимая в руках фотографический аппарат с мехами. Сзади послышались быстрые гулкие шаги, и рядом на сиденье плюхнулось чье-то тело.

— Знаете, порой кажется, что вы только о том и думаете, чтобы усложнить мне жизнь! Эх, не надо было мне вчера поддаваться этому мимолетному порыву! А все потому, что я рассказал вам об этом прискорбном происшествии!

— Жозеф, черт бы вас побрал, бросьте эту свою привычку брюзжать по поводу и без повода! Когда я поведал вам о просьбе Ихиро, равно как и о том, что с человеком, которого проткнули стрелой, его связывают родственные узы, вы даже не поморщились.

— Я же не думал, что эта конная прогулка в четыре часа утра окажется столь утомительной! Во всей округе ни намека на фиакр! И поскольку шансов отвертеться и увильнуть у меня уже сто лет нет, пришлось тащиться через весь Париж пешком…

Жозефина подчинилась только после того, как Виктор звучно щелкнул языком и громогласно заорал: «Но! Пошла, родимая!», что обошлось ему в целый поток ругательств, выплеснувшихся из окон.

— Дома и так адская жара, а тут еще какие-то придурки орут, как последние ослы!

Впоследствии у Виктора об этой поездке через дремлющий город сохранились лишь самые смутные воспоминания. Жозефина, по всей видимости, сама догадалась о конечном пункте их смелой вылазки. Порой, просыпаясь, он видел перед собой то площадь Звезды, ступицу гигантского колеса, от которой в разные стороны расходились двенадцать проспектов, то точную копию Афинского стадиона рядом с Триумфальной аркой, включая его километровую арену. Легри клевал носом. В полудреме перед ним проплывали сады Мюэт, освещенные желтым светом уличных фонарей. Какой-то рантье выгуливал бульдога, женщина вела за руку ребенка-калеку. Легри попытался проникнуть в мысли мальчика и почувствовал, что превращается в совсем юного, робкого и неуверенного в себе Виктора, осаждаемого сворой злобных собак. К действительности его вернул резкий толчок. Жозефина пробежала мимо «набережной Наций» — огромного пространства между авеню Версаль и Сеной, усеянного целым морем павильонов, — и мерным шагом миновала виадук Отей [Виадук Отей — бывший мост через Сену. Снесен в 1959 году, в 1963 году на его месте был возведен мост Гарильяно.]. Река несла свои желтые воды, на которых покачивалась целая вереница барж и плоскодонных судов, окруженных нимбом красновато-коричневых, отливающих золотом отблесков.

«Будто очковая змея», — подумал Виктор.

Он крикнул Жозефине «налево», но безрезультатно. В памяти всплыл совет Бодуэна.

— Направо!

— Бриться пришлось насухо, и теперь у меня все щеки горят! — проворчал Жозеф. — Когда я проснулся, воды не было. Уму непостижимо! В такой-то зной!

Двуколка свернула на улицу Леблан и выехала на улицу Лекурб.

— Что вы наплели Таша на этот раз?

— Я еду, чтобы снять Выставку в выгодных ракурсах перед тем, как она откроется для посещения. Обещал вернуться пораньше, взять ее и малышку и вместе с ними провести день в каком-нибудь прохладном месте. Причем выбор богатством не отличается — либо канализационный коллектор, либо катакомбы.

— Ага, понимаю, фотографический аппарат — лишь хитрая уловка. А вот я сделал вид, что намереваюсь кое-что прикупить. Айрис не поверила ни единому слову, но промолчала. Маман метала громы и молнии, обзывала меня негодным отцом и осталась на ночь у нас, чтобы понянчиться с Артуром. У Дафны начинается отит, но маман клялась всеми своими богами, что это свинка. Доктор Рейно нас успокоил.

— Бедная малышка. Отит — это ведь больно.

— Ей уже лучше. Доктор Рейно облегчил ее страдания, промыв слуховой канал теплой водой с каким-то снадобьем на основе каломели [Каломель — редкий минерал из класса галогенидов, хлорид ртути.]… Свинка! Не хватало еще свинку подхватить, я дорожу своей мужской силой.

Виктор пожал плечами.

Они выехали к Всемирному городку, который им описал Ихиро. Жозеф, спрыгнув на ходу, чуть было не растянулся на мостовой и тут же представил себе полицейских, склонившихся над его трупом. Интересно, если бы расследование причин его смерти поручили Огюстену Вальми, к каким выводам он бы пришел?

«Господа, этот молодой, плодовитый писатель был убит неуживчивой кобылой, нареченной Жозефиной Богарне [Жозефина Богарне была женой Наполеона. Здесь автор использует игру слов: Beauharnais (на русский язык передается как «богарне») в раздельном написании означает «красивая сбруя».]. Предумышленное убийство».

«Эту реплику надо запомнить. Использую ее в моем следующем романе».

— Жозеф, приехали. Это рядом.

— С сумасшедшим домом?

— Вот он, дом Ихиро.

Они оставили Жозефину у мастерской шорника, примыкавшей к сараю, в котором можно было взять напрокат тележку. Из-за деревянной перегородки донеслось ржание першерона. Жозефина ответила ему во всю мощь своих легких.

— Чем они здесь занимаются? Все вокруг дрыхнут без задних ног.

— Давайте-ка осмотримся, Жозеф. Если речь идет об убийстве, то место выбрано идеально — домов мало, повсюду хаос и запустение. Если же это несчастный случай, то кому могло придти в голову упражняться в стрельбе в подобной дыре? Булонский или Венсенский лес для этого подошли бы куда больше.

— Минуточку! Экий вы быстрый, я еще не дал своего согласия вам помогать. Мы же договаривались, что Часовой тупик положит конец нашим расследованиям1. [См. роман «Полночь в Часовом тупике».]

— А если предположить, что стрелок обитает где-нибудь поблизости, а?

Виктор облокотился на забор, ограждающий питомник, в котором смотритель высадил четыре ряда тщедушных яблонь, и задымил сигаретой. Он не курил со вчерашнего дня и проклинал себя за то, что пообещал Таша отказаться от табака.

— Надо дождаться, когда проснутся аборигены и допросить их. Мы же не сможем отказать этому несчастному Ихиро в помощи. Кэндзи нас в этом деле поддерживает.

— Как мило с его стороны. — проворчал Жозеф. — Сам-то он сейчас спит сном праведника. Что-то невесело глядят здесь окна. Не квартал, а какой-то разбойничий притон. Я…

В этот момент над их головами раздался какой-то гул, и взору Виктора с Жозефом предстал проплывавший между небом и землей продолговатый аэростат, снабженный седлом и велосипедными колесами.

— Это еще что за сигара с педалями? — воскликнул Жозеф.

— Я слышал, что какой-то бразилец, некий Альберто Сантос-Дюмон [Альберто Сантос-Дюмон (1873–1932) — пионер авиации. Разработал, построил и испытал первый управляемый воздушный шар.], проводит испытательные полеты сконструированной им машины в воздухоплавательном парке то ли Вожирара, то ли Сен-Клу. Но то, что мы видим, вполне может оказаться одним из его конкурентов, ведь у этого вида спорта сегодня много поклонников.

— Ну-ну… Если эти ребята полагают, что в один прекрасный день будут летать в облаках на этих своих аппаратах, то им явно пора в сумасшедший дом! Что вы думаете о словах, написанных на бумажке, которую дал Ихиро?

— Это отрывок из песни, в котором говорится о ностальгии по родному дому, плюс намек на какую-то женщину. Может, записка представляет собой прощальное письмо? Или зашифрованное послание? На эти вопросы у меня нет ответа.

Звезды на небе стали бледнеть. Вдали затянул свою утреннюю серенаду петушиный хор. Дом Ихиро приютился между двумя сенными сараями. Виктор с Жозефом пересекли зловонный двор и стали подниматься по темной шаткой лестнице.

— Бьюсь об заклад, что нам на самый верх. Я определенно обречен вечно куда-то взбираться. Как же мне все это надоело, боже, как же надоело!

— Ихиро уверял меня, что кроме старухи здесь нет ни одной живой души.

Ключ им не понадобился — дверь жилища Ихиро была приоткрыта. В свете зарождающейся зари взору Виктора и Жозефа предстали две смежные комнаты.

— Квартиру кто-то обыскал, — прошептал Виктор, — здесь все перевернуто вверх дном.

— А постель! Больше похожа на курятник, разоренный после битвы взбесившихся петухов!

Жозеф несколько раз чихнул, ударился о перевернутый табурет и выругался.

Виктор задумался. Либо Ихиро окончательно отказался от мысли заправлять постель, либо кто-то умудрился продырявить валик, одеяло, подушки и матрас, чтобы исследовать их содержимое.

— Жозеф, в глубине комнаты я видел висящее на железной проволоке нижнее белье.

— И что вы собираетесь в нем найти? Спрятанную в кальсонах карту сокровищ Билли Бонса1? [Билли Бонс — один из персонажей романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ» (1883).]

— Возьмите прищепки, с их помощью мы заделаем брешь в перине. А заодно внимательно посмотрите, нет ли где-нибудь матросской сумки.

— Приперлись, и дела никакого нет, что от них никому нет покоя! — прокурлыкал чей-то мелодичный голос. — Проваливайте отсюда, или я подниму на ноги весь квартал!

Виктор с Жозефом, не на шутку испугавшись, обернулись и увидели перед собой пожилую даму в кружевном чепце и ночной рубашке в цветочек. В руке она сжимала подсвечник.

— Кто вы? И что позабыли в квартире господина Ихиро?

Жозеф, по своему обыкновению, сделал вид, что он здесь ни при чем. Что касается Виктора, то он решил вступить в переговоры.

— Мы знакомые господина Ихиро. Ему пришлось неожиданно уехать. Какой-нибудь друг его, случаем, не искал?

— Что?

Свободной рукой старуха прислонила к уху акустический рожок.

— После отъезда господина Ихиро к нему кто-нибудь приходил? — отчетливо произнес Виктор, повышая голос.

— Не орите, молодой человек, у меня от вас барабанная перепонка лопается! Приходил ли кто-нибудь сюда?.. Да, был один господин, вчера, после обеда.

— Как он выглядел?

— На мой взгляд, либо русский, либо испанец, уж слишком раскатисто у него «р» выходило. Принес какие-то бумаги и хотел, чтобы господин Ихиро их подписал.

— У него был ключ?

— Вы обратили внимание, в каком здесь всё состоянии? Сплошное разорение. На ночь дверь закрывается лишь на задвижку, а днем и вовсе открыта. Сей господин был очень удивлен, обнаружив, что в квартиру могут зайти все кому не лень. Обещал придти еще раз. Настаивать я не стала и заперлась у себя.

— Вы не смогли бы описать нам этого русского или испанца?

— Он человек вежливый, опрятно одетый, с тростью, в шляпе и перчатках. Одним словом — джентльмен! Не исключено, что аристократ, потому как на жилете красовалась цепочка от часов, да и пахло от него хорошо.

— Лицо?

— Неброское. Усы…

Она вскрикнула — на руку упала капля горячего воска. Виктор выхватил у нее подсвечник.

— Борода была? Если да, то какая, большая, маленькая?

— Я не помню. Перед этим я выпила бенедиктина, чтобы уснуть. В моем возрасте сон сам не идет, ему надо помогать. Да и потом, мне нет никакого дела до других, хотя господин Ихиро человек очень даже приличный.

— Этот визитер вас о чем-то спрашивал? — вклинился в разговор Жозеф.

— Спросил, не знаю ли я родственников или знакомых господина Ихиро. Толковал то ли о завещании, то ли о чем еще. Я ответила, что господин Ихиро ведет уединенный образ жизни, но при этом часто бывает у продавца канцелярских товаров, который держит лавку где-то в районе больницы Шарите. Что до меня, то я из своего квартала — ни ногой.

— У продавца канцелярских товаров?

— Ну конечно, ведь господин Ихиро исписал множество блокнотов, внося в них свои наблюдения. Он очень образован. От него я узнала, что в 1868 году в Париже было семь тысяч шестьсот двадцать восемь сумасшедших, а в 1895 году — уже шестнадцать тысяч восемьсот девяносто семь. Боже, это невозможно — их количество почти удвоилось! А все ваш хваленый прогресс, изобретатели уже не знают, что еще придумать. Люди носятся как угорелые, сходят с ума, жизнь настолько дорога, что женщинам приходится вкалывать с утра до ночи, а кто воспитывает детей, а? Лично я…

— Не обладая зрительной памятью, вы прекрасно запоминаете цифры.

— Это настоящий дар. У монашек я лучше всех знала таблицу умножения и в цифрах разбираюсь прекрасно. Но самый ужас — это количество детей, находящихся на излечении в больницах: тридцать четыре тысячи девятьсот девяносто шесть. Господину Ихиро нужно будет внести эту цифру в блокнот.

— А как вам показался его жилец?

— Жилец? Какой еще жилец? Да за кого вы меня принимаете? Я, конечно, глухая как тетеря, но все же не шпионю за соседями весь день напропалую. Хотя, согласитесь, надо бы, особенно если учесть того старого маразматика, которому взбрело в голову развести в камине огонь. В результате с нашего этажа всех выселили — всех, кроме меня и господина Ихиро. Мы отказались уезжать. Куда? Господин Ихиро совсем один. Он возвращается домой, разогревает рис, готовит чай, вечно что-то строчит в своем блокноте, а при встрече отвешивает поклоны и рассыпается в любезностях. Надеюсь, он быстро вернется, а то мне одной здесь страшно до ужаса!

— Вас никто не навещает?

— Отчего же, внучка Мариетта каждое утро приносит мне еду. Но надолго не задерживается, сразу бежит, ей надо работать.

— Не волнуйтесь, — успокоил ее Виктор. — Господин Ихиро вернется на следующей неделе. Он попросил нас захватить его постельные принадлежности. Держите, это моя визитная карточка. Если кто-нибудь явится, попросите его зайти по этому адресу.

Согнувшись под тяжестью подушек, матраса и фотографического аппарата с мехами, Виктор и Жозеф начали дерзновенный спуск, оставляя за собой в фарватере белое облако, клубившееся белыми снежинками пуха. Жозеф, подрагивая ноздрями, без конца ворчал:

— Никакого уважения. А ведь вы знаете, что терпение не относится к числу моих добродетелей! Разве это жизнь, боже праведный! Разве это жизнь! Кстати, никакой матросской сумки не было и в помине.

Выйдя во двор и чуть было не столкнувшись с разносчицей хлеба, они свалили свою ношу в повозку. Солнце, поднимавшееся над фабричными крышами, обильно заливало город расплавленным золотом.

— Ихиро вернется на следующей неделе? — иронично заметил Жозеф. — А вы оптимист.

— Надо же мне было как-то успокоить его соседку.

— Послушайте-ка, а что за история с этим то ли испанцем, то ли славянином? Когда соседка забаррикадировалась у себя, он, скорее всего, вернулся и перевернул вверх дном всю квартиру, а она ровным счетом ничего не услышала. Что он мог искать?

— Если бы мы знали… У меня появились кое-какие вопросы, и я очень хотел бы осмотреть стрелу, которая убила Исаму.

— А мне больше всего хочется опять лечь в постель. Я так устал, а сил с каждым годом становится все меньше и меньше.

— Это, Жозеф, называется старением.

Жозефина закруглила свой диалог с собратом першероном и перестала ржать, затем, утомившись от кокетливых заигрываний шляпы Виктора с ее крупом, решила тронуться с места.

Вдоль дороги тянулся бледно-голубой фасад прачечной, примыкавшей к мастерской шорника. В ее окне приподнялся угол занавески и показалось измученное лицо юной девушки, которая внимательно посмотрела вслед медленно удалявшейся бричке.

Робер Туретт доедал завтрак, сидя в обеденном зале «Палас-отеля», в котором он остановился накануне вечером, сойдя с поезда на вокзале Сен-Лазар. Двумя днями раньше прибывший из Соединенных Штатов пакетбот бросил якорь в Шербуре.

Робер краешком салфетки промокнул губы. Мимо неспешно прошла молодая женщина в грежевом костюме. Он оценил все ее достоинства и поставил шесть баллов из десяти. Затем спросил себя, какую оценку она поставила бы ему.

Он был мужчина в теле. Загорелые щеки, пятна румянца на скулах, длинные ресницы и густые пряди волос с серебристой проседью, обрамлявшие лоб, придавали его облику несколько демонический вид, который еще больше подчеркивала ироническая складка губ. Робер Туретт очень любил повторять — он родился не вчера. Так что с ним лучше не связываться! И в Париж он приехал отнюдь не для того, чтобы повеселиться среди рабочих в картузах, националистов с моноклями, щеголей в цилиндрах и их болтливых подружек с походкой роковых красавиц. Официально он прибыл, чтобы обратить в звонкую монету несколько контрактов с издателями, заказавшими ему ряд работ гуашью, но истинная его цель заключалась в том, чтобы уладить одно очень важное дело. Потом Туретт быстренько вернется в свое убежище, где его, вдали от посторонних глаз, дожидались две дамы с матовой кожей да куча ребятишек, охранявших сокровище, которое он копил в течение долгих лет. Робер допил кофе и погрузился в чтение «Фигаро». Первая полоса была посвящена восстанию в Китае, события в Трансваале предшествовали отчету о пострадавших от солнечного удара в результате ужасающей жары.

...

Меры предосторожности, которые следует предпринимать против зноя: выходить из дому только вечером. Ужинать на свежем воздухе. Спать ложиться поздно, чтобы насладиться относительной ночной прохладой…

Робер Туретт не сдержал улыбки. «Ну и хлюпики же они, эти европейцы, — валятся с ног как мухи!»

Он с наслаждением углубился в рубрику происшествий:

...

Трамвай против омнибуса… Кредитор, с которым обошлись далеко не лучшим образом… Пожар на улице Труа-Борн… Воры, промышляющие по табачным лавкам… Еще одно печальное событие под мостом Александра III.

Робер уже собрался было отложить газету, но тут его взгляд зацепился за заголовок:

...

ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ

Около пяти часов утра мадам Аделина Фише, разносчица хлеба, направлявшаяся на работу на улицу Круа-Нивер, обнаружила труп мужчины азиатской наружности. Он лежал на земле в паре сотен метров от театра Гренель, грудь его была пронзена стрелой.

Робер задумчиво достал из кармана записную книжку и полистал ее. Затем подозвал официанта и попросил принести карту Парижа.