— Устрицы — фу, какая гадость, желе, только соленое. И проку от них никакого: сколько ни съешь — не наешься. Эй, папаша Гляди-в-Оба, как нынче денёк, задался с утра? — крикнула она нищему.

Тот поежился и вздохнул:

— Ох, и не спрашивайте, как мыкал горе, так и мыкаю. Все святоши — сквалыги редкостные, а благословениями я уже сыт по горло. Только ими и сыт, ага. Эх, беда-огорчение… Жалкий я, несчастный, жертва злой судьбы!

— Ничего, народ пойдет с вечерни, и воздастся вам. А пока вот кладу вам два су, припрячьте их поскорее. И не теряйте веры! Господь всем нам посылает испытания, вы только вспомните бедного генерала Буланже — он, между прочим, умер, а вы-то живехоньки.

— Да уж, повезло мне сказочно, — пробормотал папаша Гляди-в-Оба.

— Когда почувствуете, что вера вас покидает, напойте «Возвращение с парада» — это придаст вам бодрости!

Филомена вошла в церковь, под величественным сводом которой всегда чувствовала себя карлицей. Ее восхищал настенный декор этого храма, но еще больше захватывала воображение гробница Кольбера [Жан-Батист Кольбер (1619–1683) — французский государственный деятель, интендант финансов при Людовике XIV. — Примеч. пер.]. Напротив нее Филомена и преклонила колени, напевая под нос любимую песню:


Мы идем дружно, в ряд,
В Лоншан на парад,
Каждый весел и рад,
И ликуе-е-ет…

Она от всего сердца возблагодарила Кольбера и Буланже за то, что ей предоставилась возможность списать восхитительные рецепты из «Трактата о конфитюрах», одолженного Эфросиньей Пиньо, поднялась, осенила себя крестным знамением и направилась к клиросу поставить свечи за упокой кузена и генерала Буланже. После этого Филомена распростерлась у подножия статуи Богородицы.

— Радуйся, Мария, благодати полная… [Начало католической молитвы к Деве Марии («Ave Maria»). — Примеч. пер.]

Дальнейший текст молитвы перемешался у нее с наставлениями, почерпнутыми в рецепте по приготовлению конфитюра из кураги:

— Вымачивать несколько часов два килограмма кураги в четырех литрах воды, благословенна Ты между женами, перелить воду и пересыпать фрукты в котел с тремя килограммами сахара, благословен плод чрева Твоего, когда сироп закипит, да приидет царствие ваше, дать остыть и переложить в горшочки, аминь. Прости, Пресвятая Дева, конфитюры — мой маленький грех, на ближайшей мессе непременно прочитаю «Аве» десять раз, молись за нас, грешных

Коричневые башмаки обошли вокруг кропильницы. Двое прихожан в полуобморочном состоянии замерли у клироса, а на входе вокруг церковной кружки для пожертвований бродил нищий старик, притворявшийся слепым. И буланжистка тоже была здесь, в глубине храма…


Наконец Филомена выбралась на свежий воздух и вскоре окунулась в шумную суету Центрального рынка. Повозки деловито разгружались у павильонов Бальтара [Виктор Бальтар (1805–1874) — французский архитектор. — Примеч. пер.], внутри которых шла бесконечная пляска святого Витта: метались разносчики, катились в разных направлениях повозки, чьи владельцы торопились выстроить на них пирамиды из лука-порея и пастернака. Морковная гора перекрыла один из проходов, послужив причиной яростной ссоры двух торговок, и те в свою очередь создали неслабый затор, побросав пустые ящики из-под овощей. Цветная капуста захрустела под копытами проходившей мимо лошади, торговки осатанело швырялись оскорблениями, и дело уже близилось к рукоприкладству. Ссорой воспользовался шустрый парнишка, чтобы стянуть цикорий, но одна из скандаливших кумушек поймала воришку на месте преступления и задала ему трепку, после чего скандалистки неожиданно для всех помирились и отправились скрепить дружбу стаканчиком вина в местном кабачке.

Филомена с трудом пробиралась среди скалистых отрогов из репы, тыквы и картошки. Она в жизни не видела моря, но ей казалось, что ее подхватила гигинтская разноцветная волна и качает на спине, одурманивая жаркими ароматными испарениями. Откуда-то потянуло потажем [Потаж — протертый суп. — Примеч. пер.].

«Ну и сборище! — подумала Филомена. — Сдается мне, что по сравнению с этой толпой в отрепьях Двор Чудес был прямо-таки благородным собранием!»

Бездомные и прочие горемыки толкались вокруг разносчиц горячего бульона — те порой проявляли милосердие и давали кому-нибудь зачерпнуть из котелков бесплатно.

Коричневые башмаки поскользнулись на промасленной бумаге, но тотчас продолжили путь по стопам упитанной дамочки. Та, покачивая пустой плетеной корзинкой, как раз протискивалась между крепостным валом лука и тыквенной стеной.

— Зелень зеленющая! Нежнейшая зелень! — надрывался огородник.

— Кресс-салат, шесть су за пучок!

— А вот кому португальских апельсинов?!

— Сыры из Бри! Они тают во рту — вы таете от удовольствия! — попытался влезть на чужую территорию бродячий молочник, но был тотчас изгнан королями фруктов и овощей.

— Ишь, глянь, Матюренша, кто пожаловал! Гостья прямиком к тебе — вон она, мадам Кро-Маньон собственной персоной! — заверещала девица в фуляровом платке с васильками, подравнивая горки черной редьки и лука-шалота.

Ее соседка, здоровенная матрона с хитрецой в глазах и носом-кнопкой, торговка сушеными фруктами, фигами, финиками, орехами и семечками, сердито пожевала губами.

— Вот уж принесла нелегкая. Опять будет рассказывать, как она нос к носу столкнулась с кроманьонским покойником в доисторической хижине, построенной для Всемирной выставки восемьдесят девятого года! [См. роман «Убийство на Эйфелевой башне». — Примеч. авт.] Ежели она думает, что я поверю в эту байку ни за понюшку табаку…

— Не за понюшку табаку, а за твои орехи грецкие да лесные — накупит же опять целую гору! — рассудительно заметил мальчишка в вязаной фуфайке и тотчас получил от матери подзатыльник.

— Ой, мадам Матюрен, за что вы так малыша-то? Он у вас всегда такой вежливый! — вступилась за ребенка Филомена Лакарель, как раз подошедшая к прилавку.

— Вежливый, скажете тоже! Бесенок в ангельском обличье! Чертов постреленок загонит меня в могилу раньше срока. Гастон, паршивец, не трогай кошку, блох наберешь! — набросилась было матрона опять на сына, но тотчас разулыбалась: — Чего изволите, мадам Лакарель?

— Два кило кураги… Ах да, и еще каштанов.

— Ха, уж тут полно любителей таскать каштаны из огня, каждый барыга обжулить норовит, — бросил сутенерского вида хлыщ в модном галстуке, проходя мимо под ручку с проституткой, у которой было бледное лицо морфинистки.

Мадам Матюрен показала ему в спину неприличный жест:

— И всякой швали тут тоже хватает! Не ворье, так кукисты одолевают, спасу от них нет!

— Кукисты? — удивилась Филомена незнакомому слову.

— Ну да, заморские богатеи, у которых денег куры не клюют, а заняться нечем, вот они и шляются по всему миру стараниями агентства Кука. Англичашки в основном валом валят. В ушах звенит от этих их «гарден-патис», «файв-о-клоков» и «коктейлей», и кажется, что ты тут не на хлеб зарабатываешь в поте лица, а так, для местного колорита поставлена.

Когда корзина наполнилась курагой, каштанами, яблоками и тыковками, Филомена почувствовала в полной мере не только вес покупок, но и бремя прожитых лет. Идти стало тяжело, она пыхтела и задыхалась. Пришлось остановиться отдохнуть у фонтана Уоллеса, на котором поблескивал иней. Неподалеку местный комиссионер делился опытом с двумя фермерами, еще не получившими место на рынке; уличные девки заманивали мужчин, имевших неосторожность свернуть с Больших бульваров. Филомена поежилась от холода и немного погрелась у жаровни, стоявшей рядом с мешками, откуда шустрые воробьи таскали чечевицу. Потом понаблюдала за маневрами инспектора в штатском, обхаживавшего одну из проституток — фитюльку с овечьими глазками и ротиком-сердечком. «Должно быть, эта крошка сбежала от докучливых родственников — каких-нибудь старьевщиков или торговцев искусственными цветами, которые вынуждали ее заняться семейным делом. Нарвалась на сутенера, и вот…» — подумала Филомена.

У металлической колонны подручный мясника беседовал с лудильщиком, заблудившимся на огромном рынке.

— …Да наплевать мне на всю эту социальную справедливость и борьбу за правое дело, — делился соображениями лудильщик. — Хочу — работаю, хочу — не работаю, такой вот жизненный выбор.

— И у меня вроде того, — кивал подручный. — Ну ее, эту мясную лавку. Продам со склада партию шнурков, которая мне в наследство от дядюшки осталась, а потом подумываю…

Филомена Лакарель с корзинкой поплелась дальше привычным маршрутом, свернула на улицу Бальтара — в проход между павильонами Центрального рынка. Переулки вокруг церкви Святого Евстахия потихоньку оживали.

— Прохладно что-то сегодня, да? — бросила она овернцу, которого и не видно было за выставленными на продажу бутылями красного вина.

— Так ведь и к лучшему, — отозвался овернец. — После теплой-то зимы весна бывает холодная.

— Что верно, то верно, — пробормотала Филомена, отпирая дверь своего дома. — Все ж таки до чего мне повезло — отхватила себе эти хоромы! Благодарность моя покойному кузену не иссякнет. Спасибо тебе, кузен Антуан, что преставился! Уф, добралась наконец, спина разламывается…

Она водрузила корзинку на кухонный стол и налила себе стаканчик хереса — роскошь, о которой в прежние времена могла только мечтать.

«Ну вот и отогрелась, дома-то теплынь. Ох, я совсем без сил, но отдыхать не время — за дело, за дело!»

Филомена уселась на табурет возле печки и открыла одну из своих драгоценных поваренных книг.

«Нуте-с, с чего начнем? Конфитюр из каштанов? Так-так… Снять первую шкурку. Выварить в кипящей воде, в эмалированной кастрюле с крышкой. Снять вторую шкурку. Взвесить одинаковое количество сахара и каштанов. Добавить стручок ванили… Вот незадача, ванили-то у меня нет… Так, а что с тыквой? На три килограмма хорошо очищенной тыквы добавить два с половиной килограмма сахара и стручок ванили… Определенно ваниль — главный ингредиент. Ну вот, ни дня без огорчения, придется заняться курагой».


Коричневые башмаки обошли вокруг особнячка, отделенного узким проходом от соседних зданий побольше. Единственный способ попасть внутрь, не привлекая внимания, — воспользоваться стеклорезом, чтобы открыть окно спальни, выходящее на задний двор.

Свинцово-серые тучи в небе так тесно прижались друг к другу, что в окрестностях воцарился сумрак.

Два попугая всполошенно запрыгали с жердочки на жердочку в золоченой клетке, когда мимо них по ковру неслышно прошагали коричневые башмаки.


Довольная собой Филомена без устали помешивала деревянной лопаточкой варево из кураги, воды и сахара в медном котле на кухонной плите. Затем она сняла пенку и, пока густой сироп остывал, пошла за пустой тарой, для которой у нее был отведен отдельный шкаф. Филомене хотелось, чтобы ее конфитюры были произведением искусства, обладали не только вкусовыми, но и эстетическими достоинствами. А следовательно, стеклянным баночкам, накупленным у старьевщиков, надлежало быть без изъянов. Отобрав два десятка, Филомена выстроила их рядком на столе и приготовила столько же кругляшков из белой бумаги, смазанной глицерином, который она всегда предпочитала подслащенному коньяку, дабы закупорить баночки. Моток бечевки и этикетки с каллиграфически выписанным сиреневыми чернилами названием лакомства были также приготовлены заранее.

«Ложечку за Кольбера, ложечку за Жоржа, ложечку за Деву Пресвятую…»

Вскоре все двадцать баночек наполнились ароматной полупрозрачной оранжевой массой, были закупорены и выставлены на сервировочном столике.

«М-м, как вкусно пахнет! Можешь соскрести с котелка остатки и полакомиться, Филоменочка, — ты заслужила! Но сперва надо накормить Тинтину и Фифи».

Филомена тяжело поднялась со стула и пошла в спальню, находившуюся в другом конце коридора.

Коричневые башмаки шагнули в пустой коридор из уборной, спешно устремились в кухню, и их владелец внимательно осмотрел помещение. Искомой книги не было на этажерке с кулинарными руководствами. Возможно, она заперта в буфете, ключ от которого у Филомены надежно припрятан? Нет времени — грузные шаги хозяйки уже звучат в коридоре.

На кухне Филомена уселась, склонилась над котлом и провела пальцем по его стенке, собирая остатки абрикосового конфитюра. В этот момент за ее спиной что-то прошелестело, раздался слабый стук…

Первый удар пришелся ей на затылок. Филомене почудилось, что она падает в колодец, наполненный волшебным ароматом.

После второго удара перед ее глазами в ореоле света возник воин верхом на коне в парадной сбруе.

— Мой генерал!..

Третий удар заставил ее умолкнуть навсегда.


Минуты бежали. Где искать? Стол уставлен пустыми банками, горшочками, тарелками, чугунками. В открытом сундуке — ворох бумаги… Вот же, на табуретке — книга в красно-голубом марморированном переплете!

Нет, не то. Какой-то анонимный трактат о приготовлении конфитюров 1755 года издания, но выглядит в точности как тот драгоценный манускрипт — тот же формат, тот же переплет под мрамор… Коричневый башмак яростно пнул табуретку — она перевернулась, трактат, завертевшись в воздухе, отлетел под стол. Горшочек с каперсами и этикеткой, на которой значилось «Январь 1898», грохнулся на пол и разбился вдребезги.

На втором этаже застоялся сладковатый запах плесени. В двух комнатах обнаружились сваленные в кучу стулья, гора разодранных книжек, канапе и геридон [Геридон — круглый столик на одной ножке. — Примеч. пер.], уставленный безделушками. На стенах висели цветные гравюры, на каждой был изображен белокурый бородатый офицер в парадной униформе, гарцующий на боевом коне. На полу лежал слой пыли, кое-где сбившейся в хлопья; в пыли тонули мушиные трупики. Обыск спальни на первом этаже также ничего не дал.

На кухне коричневые башмаки остановились возле раковины. Руки в перчатках извлекли из-под нее две корзинки, наполнили их баночками с еще теплым конфитюром, расставленными хозяйкой на сервировочном столике, и другими, стоявшими повсюду; к ним добавились вертикальный держатель для книг и черный блокнот, найденный в корзинке с клубками шерсти.


— Сжальтесь над слепеньким! Киньте монетку! Наплевать всем на слепенького, ага. Сплошь безбожники и нечестивцы вокруг, веры ни на грош, а ежели праведник какой в храм Божий заглянет, так непременно скупердяем окажется.

Сидя за мусорными корзинами на улице Пьера Леско, папаша Гляди-в-Оба подсчитывал дневную выручку при свете фонаря. Надежды на щедрость паствы, отстоявшей вечерню, не оправдались, зато нехилую добычу удалось стянуть из кружки для пожертвований.

— Ну, Гляди-в-Оба, видишь теперь, что надобно верить на слово умным людям: «Вы постарайтесь, тогда и Господь постарается» [Слова, произнесенные Жанной д’Арк 12 июня 1429 г. во время битвы за Жаржо. — Примеч. авт.]. Спасибо Жанне д’Арк. Хоть одна душа за мной сверху приглядывает.

Он рассовал монетки по карманам, покосился на фигуру в плаще с капюшоном и двумя корзинами в руках и побрел своей дорогой, надрываясь во всю глотку:

— Подайте слепенькому! Благотворящий нищему одалживает Богу! [Притч. 19:17.]

«Не стоило убивать ту тетку. Не стоило. Ха! «Не сокрушайся о непоправимом. Что сделано, то сделано…» Кто это написал?.. Ах да, Шекспир».

Раз-два-три-четыре… Коричневые башмаки мерили комнату из угла в угол, как будто в них был встроен метроном. Паркет стонал под подошвами.

Раз-два-три-четыре… Ритмичные шаги помогали унять разбушевавшуюся ярость. Дело не ладилось. В столь поздний час мнимый слепой не должен был слоняться по улице Пьера Леско. Черный блокнот, найденный в корзинке с клубками шерсти у Филомены Лакарель, был надлежащим образом изучен — и ничего! Список покупок! Откровения старой девы! Пшик!

...

31 декабря. Вечеринка в «Морай» на Центральном рынке. Миленько посидели. Луковый суп.

Вторник, 4 января. Эфросинья Пиньо одолжила мне «Трактат о конфитюрах», написанный во времена моей прабабки. Надобно вернуть его поскорее, она выпросила книжицу у сына.

Среда, 5 января. Месье Муазан раздобыл то, что я искала. Цены он взвинтил немилосердно, но я могу себе позволить такие покупки, удачные находки — редкая редкость! Выиграла один франк в экарте [Экарте — карточная игра. — Примеч. пер.] у Амадея. Будь я лет на двадцать помоложе, уж не упустила бы его. Чудаковат, конечно, зато какая стать! Такой же красавчик, как мой покойный генерал.

Четверг, 6 января. Вернула Эфросинье Пиньо «Трактат о конфитюрах». Опять посидели за рюмочкой в «Морай». Нынче вечером собрание «Фруктоежек» у меня в доме. Будут Шанталь Д., Анни Ш., Ангела Ф. Поделимся рецептами. Я им приготовлю вкуснючие подарки — они оценят. Ням-ням, у самой слюнки текут заранее.

Суббота, 8-е. Набережная Вольтера. Встретила Ангелу Ф., которая вчера так и не явилась. Уж я ей все высказала! Купила у Муазана сущий пустячок.

Воскресенье, 9-е. Проспала. Приснилось, что меня, полуголую, генерал Буланже увозит вдаль на боевом коне. Наскоро позавтракала в «Морай» жареными сосисками. Устроила себе сиесту.

Фиаско? О нет! Только без паники! Череда неудач стала следствием неверных поступков — излишняя спешка, плохо продуманный план. В записях Филомены Лакарель упоминаются имена… Нужно просто собраться с силами и начать действовать. Битва будет до победного!