Глава пятая

Вторник, 11 января

Жозеф, сидя на кухне во владениях Кэндзи на втором этаже книжной лавки «Эльзевир», отодвинул подальше тарелку с огромным куском камбалы под нормандским соусом с репой и погрузился в чтение старых газет. Одна заметка в «Пасс-парту» привлекла его особое внимание.

— Ого, Мелия, глядите-ка, кто-то взялся истреблять книготорговцев! Этого еще не хватало… Когда это произошло?.. Вот те на! В канун святого Сильвестра! Одиннадцать дней назад… Так-так, это надо вырезать и вклеить в мою тетрадку со всякой всячиной…

Творческая мысль Жозефа немедленно устремилась в полет.

— «Новогодний фарш»… Нет, звучит как кулинарный рецепт… «Убийство в канун святого Сильвестра» — уже лучше… «Смертельный Новый год»… Да! Отличное название для будущего романа-фельетона [Роман-фельетон — «роман с продолжением», главы которого публикуются в периодическом печатном издании. В XIX в. этот жанр был очень популярен во Франции. — Примеч. пер.]. А начать можно так, слушайте, Мелия: «Человек-сандвич ухмыльнулся и чуть помедлил на пороге темной квартиры…»

— О, месье Жозеф, какая сила воображения! У меня аж волосы дыбом встали!

— То-то ж! Теперь осталось всего ничего — дальше досочинить…

Дверь распахнулась, и на кухню ввалилась Эфросинья Пиньо.

— Матушка! — подскочил Жозеф. — Ты принесла «Трактат о конфитюрах»?

— Кушай, котеночек, кушай, не отвлекайся, тебе надобно хорошо питаться, только посмотри на себя, какой бледненький!

— Я ненавижу рыбу — она костлявая. И репу ненавижу! Репа — гадость, меня от нее с души воротит. Матушка, так где же трактат?

— Завтра принесу, котеночек, честное слово. И хватит тебе уже о книжках думать, нельзя столько работать, ты совсем семью забросил!

— Господа изволят составлять опись для весеннего каталога месье Мори, — бесстрастно сообщила Мелия, притворяясь, что всецело поглощена чисткой кастрюли.

Эфросинья уставилась на нее в монокль:

— А вас, душечка, кто спрашивал? Вы тут прислуга или кто? И перестаньте напевать себе под нос! Я, между прочим, из сил выбивалась, учила вас готовить мясные блюда, а мой котеночек должен рыбой давиться?!

На этот раз невозмутимая Мелия сделала вид, что больше всего на свете ее интересуют дырочки в шумовке.

Жозеф в надежде разрядить обстановку отправил в рот здоровенный кусок рыбы, героически прожевал и продолжил атаку:

— Матушка, елки-метелки, ты понимаешь, что ставишь меня в ужасное положение? Мне нужен трактат!

— Да что ж творится-то? Все на меня орут как заведенные! Не смей на мать голос повышать! Меня от вас всех уже в жар бросает!

— У тебя температура? — испугался Жозеф.

— У меня предсмертная агония, а ты… ты!.. Иисус-Мария-Иосиф, тяжек мой крест, вот помру — будешь знать!

Мелия мечтательно возвела очи горе?.

— Ах если б, если б… — прошептала она и громко сказала: — Чего расшумелись-то? В лавке внизу полным-полно народа.

Из торгового зала невнятно донеслись женский голос и еще какие-то звуки.

— Вот чудно?, — пробормотала Мелия, — у вас клиентка то говорит, то тявкает… Месье Жозеф, я не вправе вам приказывать, но не помешало бы вам проводить болезную матушку до дому. Можете пройти через апартаменты месье Мори и спуститься в подъезд — я никому не скажу.

— Херувимчик! Белинда! Не надо грызть брюки месье Легри! Фу! — прикрикнула Рафаэлла де Гувелин на шиппера и мальтийскую болонку, взявших в осаду стремянку, на которую забрался Виктор. — Ах, друг мой, какое облегчение очутиться у вас тут, в тишине и спокойствии. Как замечательно, что здесь больше никого нет — мне так нужно отдохнуть от суеты! — Она сняла пальто с накладными плечиками и подхватила собак на руки.

— Вам повезло, что лавка оказалась незаперта — мы вообще-то проводим опись, — сказал Виктор, осторожно слезая со стремянки. — Ваши крысоловки уже утихомирились? Не растерзают меня, если я спущусь?

— Крысоловки?.. Ах, месье Легри! Простите их, они у меня сегодня немного разнервничались — я водила их на кладбище Пер-Лашез, мы каждый месяц туда ходим погрустить у могилы бедняжки Бланш де Камбрези. Какая ужасная смерть — сгореть заживо на Благотворительном базаре! [См. роман «Маленький человек из Опера». — Примеч. пер.] А ее овдовевший супруг теперь якшается с той бесстыдной дамочкой, которая выступала в кабаре и снималась в синематографе полуголая!

— Вы о княгине Максимовой?

— О княгине? Она потеряла титул! Ее мужу, полковнику конной гвардии императора Николая Второго, надоело быть всеобщей мишенью для насмешек из-за поведения этой… этой…

— Потаскушки? — подсказал Виктор.

— О, месье Легри, я бы никогда не решилась использовать подобное определение! Я бы сказала «дамы полусвета». Но позвольте-ка, я же пришла по делу… — Рафаэлла де Гувелин достала из сумочки выпуск «Иллюстрасьон», что было весьма опрометчиво с ее стороны: собаки немедленно завертелись, пытаясь обрести свободу. Хозяйка, не обратив внимания на их маневры, продолжила: — Я уже несколько месяцев разыскиваю роман-фельетон, печатавшийся здесь. Он называется «Необоримое обаяние».

— Не слыхал о таком. — Виктор демонстративно зевнул.

Но Рафаэллу де Гувелин это не обескуражило. Она помахала газетой у него перед носом:

— Это история одного офицера пеших егерей по имени Жан Вальжан… [Жан Вальжан — персонаж романа В. Гюго «Отверженные». — Примеч. пер.]

— Вы уверены? — поднял бровь Виктор.

Дама поправила очки.

— Да… Нет… Собственно, не суть важно. Так вот, этот Жан собирается жениться на Одетте де Рибейран и вдруг узнаёт, что отец невесты, маркиз де Рибейран, является также и его отцом!

— Какая… интрига! И кто же не поленился это издать?

— Лемер. А дальше еще увлекательнее! Офицер отказался поверить в столь чудовищное совпадение, и тогда открылась еще более ужасная, леденящая душу правда: он оказался плодом любви одной из маркизовых любовниц и прусского офицера!

— Ух ты ж! Надеюсь, это не стало причиной дипломатического конфликта? К моему величайшему сожалению, у нас в ассортименте нет сего шедевра.

— Но вы же можете протелефонировать издателю! Уж месье Мори на вашем месте знал бы, что делать. Я его подожду.

— Месье Мори сейчас в Англии с моей тещей.

Рафаэлла де Гувелин покраснела, поставила — почти швырнула — собачек на пол, распутала их поводки, схватила пальто, подобрала юбки и устремилась к выходу. У двери она чуть не упала в объятия высокого мужчины в костюме черного бархата и вандейковской шляпе — он вовремя отшатнулся, тем самым избежав пощечины.

— Что за муха укусила сию перезрелую, но все еще аппетитную нимфу, Легри?

— Ломье?! Вы что, пьяны?

— Ну, принял бутылочку белого сансерского — подумаешь, — пожал плечами художник Морис Ломье. — Мне надо было утешиться. Представьте себе, мы с Мими втайне от всех сегодня на рассвете уехали из Бюта — на счету ни гроша, Дюфайель нас обобрал! Сбежали от кредиторов, если сказать прямо. Бросили всё — мебель, барахло… Мими в отчаянии, ревмя ревела всю дорогу. Запрыгнули в двуколку, которую наш сосед с улицы Лепик, Шарль Леандр, ну, тот, что шаржи рисует, нанял в складчину с Эмилем Гудо и Фернаном Пеле из «Кабаре Четырех Муз», — и поминай как звали. Катились не останавливаясь до набережной Орсэ…

— А я-то думал, у вас отбоя нет от заказов на портреты новорожденных…

— Буржуа предпочитают фотографировать своих отпрысков голенькими, разложенными на пузе на какой-нибудь звериной шкуре.

— Так вы, стало быть, теперь без крыши над головой? Если нужна моя помощь, я постараюсь что-нибудь… — без особого энтузиазма начал Виктор.

— Это было бы шикарно, но пока мы кое-как устроились, — махнул рукой Морис Ломье. — Один знакомый военный из окружения Фора [Феликс Фор (1841–1899) — президент Французской Республики в 1895–1899 гг. — Примеч. пер.] дал нам временное пристанище в правительственной конюшне — клетушка без удобств, провоняем, конечно, кожей, воском и по?том, но он обещает вскоре переселить нас в настоящую жилую комнату в ремонтных мастерских по соседству с шорным цехом. И кто знает, может, не сегодня завтра освободятся офицерские апартаменты. В общем, обживемся за государственный счет, нищенствовать не придется — звезды по-прежнему мне благоприятствуют. Разумеется, я не откажусь от скромной финансовой поддержки… Пардон, надеюсь, от меня не воняет лошадиным навозом?

Виктор невозмутимо вложил синенькую банкноту в увядший экземпляр «Цветов зла» и засунул томик в карман редингота Ломье.

— Бодлер! — восхитился художник. — Мой любимый поэт! Премного благодарен, Легри, за столь редкое издание с такой изумительной иллюстрацией в синих тонах. За нее выражаю вам признательность отдельно. До скорого!

— Ваш покорный слуга, — процедил сквозь зубы Виктор. — Жозеф! — крикнул он, когда за художником закрылась дверь лавки. — Где вы прячетесь?

— Тут я, наверху. Уже можно спуститься? Шакалы разбежались?

— Спускайтесь скорей, я умираю от одиночества!.. Что у вас стряслось? Вид неважнецкий…

— Матушка расхворалась, я проводил ее домой, на улицу Сены.

— Надо было остаться с ней.

— Да ничего страшного — просто переутомилась. Айрис за ней присмотрит. Слыхали новость? В ночь на Новый год убит надомный книготорговец. Его примотали бечевкой к стулу и истыкали ножом. Вы с ним, случайно, не были знакомы? Некий Состен Ларше.

— Нет. Жозеф, я подозреваю, что вы тоже переутомились и попросту удрали подальше от домашнего очага, оставив жену и матушку на растерзание Пиньо-младшему. При таких обстоятельствах вам будет позволительно отдохнуть в апартаментах Кэндзи, я за вас поработаю.

— Я ж не сахарный, от трудового пота не растаю!

Сахар?.. Безумная идея то появлялась, то исчезала, маячила на краю сознания, играла в прятки со здравым смыслом.

Труп Жоржа Муазана лежал на стопках книг. Риск велик, тело начнет разлагаться, к тому же оно не уместится там, куда его предполагается поместить. Нужно принять какие-то меры…

И тут идея оформилась окончательно, вырвалась на простор, воссияла: сахар! Отличное средство замаскировать трупный запах!

Из корзины была извлечена первая банка и перевернута над трупом. Ее содержимое медленно потекло на грудь мертвеца. Алая густая масса — клубничное варенье.

Вторая банка, третья…

Желтое — лимонное. Оранжевое — абрикосовое.

На все про все ушло минут десять. Три десятка банок опустели. Жорж Муазан под слоем конфитюра стал похож на мраморную, блестящую, отполированную скульптуру с надгробной плиты. Часы под стеклянным колпаком на каминной полке пробили половину четвертого вечера. Во дворе, охраняемом драконом, визгливо завопила женщина:

— Мурзик! Мурзик! Иди к мамочке, скотина! Жрать пора!

Глава шестая

Среда, 12 января

День обещал выдаться не по-зимнему теплым. Амадей лениво развалился на лавочке; над ним возвышалась статуя Вольтера, окруженная свитой из голубей. Отличное местечко, чтобы побездельничать, греясь на солнышке и посматривая на зевак, которые то и дело собираются у стоек букинистов и расходятся восвояси. Амадей предался своему любимому занятию: он мысленно составлял каталог женских типов. Некоторые дамочки, проходившие мимо, смахивали на богато украшенные новогодние елки. Амадей усмехнулся — они напомнили ему о тех экстравагантных созданиях, что во времена Людовика XV носили платья с юбками, приподнятыми с помощью тростниковых обручей, скрепленных лентами, — некоторые модели подобных «корзинок» достигали трех с половиной метров в диаметре, и при каждом шаге модницы раздавался ужасный скрип, из-за чего их прозвали «крикуньями». Амадей потер яблоко о рукав, с хрустом откусил и принялся наблюдать за усатым букинистом лет шестидесяти, в очках и помятом цилиндре, открывавшим четвертый ящик с книгами.

Ангела Фруэн добралась до набережной Вольтера и позволила себе немного передохнуть — тем более что там уже прохаживался обрезчик сучьев, к которому она питала симпатию. Ангела ничего не имела против мужчин, не слишком заботящихся о своем внешнем виде, — главное, чтобы они были при галльских усах и могучей мускулатуре. Гаэтан Ларю соответствовал.

— День добрый, месье Ларю, мне срочно нужно утешиться — я в ужасном настроении. Представьте себе, меня ограбили!

Она рассчитывала, что Гаэтан пригласит ее в бистро, но тот лишь изобразил пылкое сочувствие:

— Не может быть! Когда же?

— Вчера вечером. Ах, что за люди, что за люди! По счастью, дети еще были в школе, иначе вообразите себе сцену… Меня до сих пор трясет!

— Что у вас украли?

— Резак и горшочки с конфитюрами! Бог с ними, с конфитюрами, не жалко, но резак дорог моему сердцу — он принадлежал покойному негодяю Гратьену. Муженек бросил меня одну с детьми, но все же когда-то мы с ним любили друг друга — до того как ему бес в ребро ударил и он начал ухлестывать за молоденькими. Все же некоторые чувства к нему у меня остались… В общем, после кражи пошла я в комиссариат полиции, а фликам на все наплевать, они даже не знают, что такое резак!

— Я тоже не знаю. Что же это? — прозвучал мужской голос, и Гаэтан Ларю обернулся к подошедшему незаметно человеку:

— Неужто сам монсеньор Амадей? Как вам удается неслышно подкрадываться? А что это вы так разоделись? Вроде не сезон для карнавала.

— Зато ему тепло! — вмешалась Ангела. Глядя на новоприбывшего, она вдруг почувствовала холодок между лопатками. А ведь месье Амадей — ужасно привлекательный мужчина. Как это она раньше не замечала? Они уже месяц каждый четверг играют по вечерам в пикет [Пикет — карточная игра. — Примеч. пер.] у нее на кухне, пока дети учатся в церковной школе…

Амадей лишь улыбнулся. Уязвленный поведением Ангелы обрезчик сучьев продолжил метать стрелы в жертву:

— А вы для человека столь скромного положения — настоящий щеголь. Портному небось платите тем, что в карты выигрываете? Что-то он у вас от моды отстал…

— Ишь ты — мода! — воскликнул недавно явившийся Фердинан Питель. — Важно не то, что на человеке, а то, что у него внутри! И только попробуйте назвать меня монсеньором!

— Господа, господа, довольно, сложите оружие! Я скромный разночинец, зарабатываю на жизнь продажей альманахов и канцелярских принадлежностей. — Лицо Амадея по-прежнему хранило приветливое, добродушное выражение. — В равной степени мне доставляет удовольствие нести утешение тем, кого болезнь, одиночество или скука отдаляют от их современников. Всего лишь несколько партий за столом — и уныние отступает, бремя бытия не давит им на плечи. Я играю в шахматы, в шашки, в триктрак, в домино и тем самым получаю прекрасную возможность изучать нравы себе подобных. Порой я проигрываю. Случается, что побеждаю, и тогда мне платят — это правило я блюду неукоснительно. Ведь иначе мои партнеры по игре решат, что я провожу с ними время из жалости, и приятность общения будет нарушена.

— Стало быть, вы бродячий торговец, взявший на себя труд утешать всех скорбящих и страждущих? — ехидно уточнил Гаэтан Ларю.

— О нет, я бы надорвался! В настоящее время моей поддержкой пользуются пожилая любительница экарте и паралитик, увлеченный батаем [Батай — карточная игра. — Примеч. пер.]. Кроме того, я составляю компанию трем игрокам в покер, у которых четвертый приятель попал в больницу, и гадаю на картах Таро для одной бабули каждый вечер — она очень надеется в скором времени унаследовать приличное состояние, и я подпитываю ее иллюзии. Так что? за вещица этот ваш «резак», мадам Фруэн? Неужто нечто вроде бриллиантового колье?

— Шутить изволите! — фыркнул Фердинан Питель. — Это такой здоровенный нож — его одним концом крепят к верстаку и с его помощью тачают сабо.

— Ах да, вы же сапожник. Мне как раз нужно подбить новые подметки на башмаки. Я ими дорожу как зеницей ока — мы вместе повидали немало стран.

— До того как переехали в Париж, мы жили в Камамбере, в деревеньке под Байё, — влезла Ангела Фруэн, уязвленная недостатком внимания к своей персоне. — Мой муж сабо тачал. Лучше б так и сидели в глуши, право слово! Воры мне вчера ко всему прочему еще и окно разбили, пришлось заткнуть дыру газетами. Только холода нынче такие стоят, сами видите, что надо как можно скорее стекло заменить, а это какой удар по семейному бюджету!

— Ячмень — ужасно неприятная штука, глаз болит, — невнятно пожаловался Вонючка, вернувшийся из кафе. Перегаром от него несло сильнее, чем обычно. Он по привычке притворялся глухим — вкупе с винным выхлопом ему это, как правило, помогало остаться при своих, если клиент пытался торговаться.

— По крайней мере ни дождя, ни шквального ветра можно не опасаться, — выдал предсказание Люка Лефлоик.

— Если хотите, Анге… мадам Фруэн, я поставлю вам новое стекло на следующей неделе. Бесплатно, — шепнул Ангеле обрезчик сучьев.

— Ах, это будет очень любезно с вашей стороны, месье Ларю. Я непременно сумею вас отблагодарить, — жеманно проворковала чесальщица.

Именно этот момент выбрал для своего появления инспектор VI округа:

— Здравствуйте, месье Перо, мой долг — засвидетельствовать де-визу ваше официальное разрешение на букинистическую торговлю. Рад убедиться, что обошлось без квипрокво и лицензия на одну и ту же торговую точку не выдана случайным образом сразу двум гражданам. Позвольте зачитать вам несколько выдержек из устава: «Торговец обязан иметь при себе учетный лист, в коем до?лжно указать имя и адрес означенного торговца, а также перечень приобретенных книг. Расчетные суммы, поступающие к торговцу…»

— Это требование будет весьма затруднительно исполнить, месье! — перебил Амадей. Он был выше чиновника на голову, и тот, оценив диспозицию, предпочел ретироваться.

— Браво! Вы спасли нас от слепого Правосудия! — возликовал Вонючка.

Рауль Перо уже не страдал ни от холода, ни от страха перед будущим. Он чувствовал себя так, словно был букинистом долгие годы и все это время провел среди своих, среди людей, настолько преданных делу, что каждый из них готов вступиться за коллегу перед властями, бросить им вызов.

— Вы далеко живете, месье? — обратился он к Амадею, к которому уже проникся симпатией.

— В Менильмонтане, рядом с водохранилищем. Но когда есть охота и свободное время, люблю прогуляться по Парижу пешком. И здесь, на Сене, я чувствую себя как дома.

— Я тоже, — подал голос Фюльбер Ботье, — только мне тут, у себя дома, приходится на хлеб зарабатывать. Выставляю цену — честную, без обмана, набегают зеваки с чадами и домочадцами, тотчас устраивают семейный совет и давай препираться, торговаться, клянчить, а зимой я, как правило, более уступчив… Скажите-ка, месье Ларю, вы все-таки муниципальный служащий, может, слыхали, что там затевается? Говорят, железную дорогу к будущему Орлеанскому вокзалу протянут под землей параллельно Сене до набережной Орсэ, и еще собираются построить не только здоровенную конечную станцию в двух шагах, но и еще одну на набережной Сен-Мишель. Я это слышал от одного инженера, который иногда у меня закупается.

— В октябре палатой депутатов был подан парламентский запрос, — вмешался Лефлоик. — Мы все с облегчением вздохнули, когда узнали, что депутат Вивиани за нас вступился. Сами ж понимаете, если нас отсюда вытурят к Лувру, мы разоримся. А изгнание может продлиться года два!