— Пять сантимов, пжалста, — проворчала продавщица. — Свезло вам, у меня всего-то три штуки этой газетенки осталось. Некоторые ее скупают только для того, чтобы сжечь. А и немудрено — этот полуитальяшка и на четверть грек [Имеется в виду Эмиль Золя. — Примеч. пер.] совсем зарвался! Печатные станки небось всю ночь шарашили без остановки, чтоб завалить город его гнусностями!

Жозеф, взяв курс на улицу Сен-Пер, принялся читать газету на ходу. На первой полосе ему в глаза сразу бросился заголовок, набранный жирным шрифтом:

...

Я ОБВИНЯЮ!..

Письмо президенту Республики

от Эмиля Золя

— Вот это лихо! — восхищенно присвистнул молодой человек. — С ума сойти!

Лавку он открывал, уже пребывая в таком неистовом восторге, что зазевался, споткнулся, не устояв под весом железного ставня, и чуть не наступил на ногу фрейлейн Беккер, постоянной клиентке «Эльзевира», которая пришла похвастаться новым приобретением.

— Осторожно, месье Пиньо, вы помнёте мой рекламный плакат! — возопила она, устремившись в лавку мимо смущенно уступившего ей дорогу Жозефа. — Вы не представляете, чего мне стоило отодрать его от забора! Вот, глядите, какое чудо: «Велосипеды Плассона», подписано Роббом! [Манюэль Робб (1872–1936) — французский художник и гравер. — Примеч. пер.]

— Черт… Клянусь блаженной Глокеншпиль, они его в клочья растерзают, порвут просто! Надеюсь, хоть в дом им вломиться не удастся…

— Растерзают мой плакат? — ужаснулась фрейлейн. — Месье Пиньо…

— Да нет же!..

— О чем вы тут болтаете, молодой человек? — вдруг раздался пронзительный голос. На Жозефа в лорнет строго уставилась Олимпия де Салиньяк, не ожидавшая такого приема в книжной лавке. — Я заказала у вас «Тайну Гертруды» Андре Терье почти две недели назад. Вы ее получили? Отвечайте немедленно, мне еще нужно раздать приглашения на званый вечер пяти подругам, я и так опаздываю и не намерена…

— Вы только послушайте! — перебил Жозеф и принялся вдохновенно читать вслух: — «Я обвиняю подполковника дю Пати де Клама в том, что судебная ошибка стала следствием его дьявольских козней… Я обвиняю генерала Бийо в том, что он, располагая неопровержимыми доказательствами невиновности Дрейфуса, утаил их от общественности… Я обвиняю генерала де Буадеффра и генерала Гонза в соучастии в этом преступлении… Я обвиняю генерала де Пельё и майора Равари в злодейской подтасовке фактов во время следствия…» О, какой слог! Потрясающе! Изумительно! Прямо Габорио!

— Габорио? При чем тут Габорио? Насколько я понимаю, речь идет о том еврейском предателе? Кто автор гнусных инсинуаций, которые вы нам зачитали? — Графиня де Салиньяк попыталась выхватить газету из рук Жозефа. — Это оскорбительно! Нужно немедленно запретить подобные гнусности!

— Я догадываюсь, что? вас так возмутило, дорогая, и всецело разделяю ваше негодование, — заявила незаметно вошедшая в торговый зал Матильда де Флавиньоль. — Я тоже совершенно ошеломлена этой новой модой — надо же додуматься до такого! Дамы высшего света обзаводятся живыми тварями, украшают их драгоценными камнями, на ночь кладут в стакан с водой, а днем прикрепляют на воротник! Да по этому великому ювелиру, месье Тамплье с улицы Руаяль, тюрьма плачет!

— Ну все с ума посходили, — простонал Жозеф. — О чем вы, мадам?

— О брошках-черепашках, конечно же, о чем еще? Ведь вы сами об этом завели разговор, разве нет?

— Mein Gott! [Боже мой! (нем.) — Примеч. пер.] Немецкий механик Дизель — запомните это имя! Ах, я вся трепещу! Он изобрел мотор, который работает на бензине и сжатом воздухе! Это революция! — Хельга Беккер закружилась по тесному помещению, как пьяная бабочка.

Жозеф забрался на стол и, потрясая газетой перед бюстом Мольера, завопил:

— А в заключение! Что он пишет в заключение! Просто ошеломительно! «И выдвигая сии обвинения, я вполне осознаю, что подвергаюсь риску быть привлеченным к суду по статьям тридцатой и тридцать первой закона о прессе от двадцать девятого июля тысяча восемьсот восемьдесят первого года, каковые карают за распространение клеветы. И тем не менее иду на это по доброй воле… во имя света и исстрадавшегося человечества!..»

— Что за сумасшедший дом? Дамы и господа, извольте угомониться! — Виктор вкатил в лавку велосипед, аккуратно отодвинул с дороги трех женщин и заставил Жозефа слезть с трибуны. — Вы что тут устроили, любезный зять? Хорошо, что Кэндзи в Лондоне.

— Но, патро… то есть Виктор, вы хоть понимаете, в какое судьбоносное время мы с вами живем?! Этот день войдет в историю! Эмиль Золя обвиняет правительство в том, что оно осудило невиновного человека на основании сфальсифицированных доказательств! — Жозеф сунул шурину под нос газету.

— Не пугайте меня, месье Легри, — вмешалась мадам де Салиньяк, — уж вы-то ни капельки не сочувствуете этому еврею Дрейфусу, я надеюсь. Что до итальяшки Золя, опубликовавшего свои мерзкие измышления, — гореть ему в аду, негодяю!

— Как бы вам самой туда не угодить! — выпалил Жозеф, багровея от ярости.

— Что?! Грубиян! Как вы смеете! Если вы поддержите лжеца Золя, можете вычеркнуть меня из списка постоянных клиентов!

Виктор дочитал статью, его руки дрожали. Он медленно отложил газету, выпрямился и посмотрел в лицо графине:

— Помнится, вы уже объявляли нам бойкот по какому-то ничтожному поводу. Теперь же у вас есть веские основания держаться от нас подальше. Мы прекрасно обойдемся без вас.

— Хам! Невежа! — задохнулась от негодования мадам де Салиньяк. — Ни малейшего уважения к моим сединам и социальному статусу! Впрочем, меня не удивляет, что так ведет себя человек, женившийся на единоверке предателя Дрейфуса!

Виктор застыл, пораженный этим всплеском ненависти. Он женился на Таша по любви, не думая о ее происхождении, они оба не отличались религиозностью и не посягали на убеждения друг друга. До сих пор они делились опытом духовных исканий и вместе пытались найти ответ на вопрос о смысле жизни. Когда состоялся суд над капитаном Дрейфусом, Виктор еще острее почувствовал солидарность с женой. К сожалению, поначалу его вера в невиновность Дрейфуса была не так крепка, но Эмиль Золя всем преподал прекрасный урок отваги. А мадам де Салиньяк окончательно рассеяла пелену перед глазами Виктора. И он бы потерял остатки хладнокровия, но тут, по счастью, вмешался Жозеф.

— Убирайтесь отсюда, — процедил сквозь зубы молодой человек. — И чтобы ноги вашей тут больше не было.

Казалось, мадам де Салиньяк сейчас удар хватит. Она вцепилась в рукав Матильды де Флавиньоль:

— Идемте скорее, дорогая, этот человек общественно опасен!

— Весьма сожалею, но я не…

— Что?! Вы отказываете мне в поддержке? Вы, стало быть, на стороне евреев и франкмасонов?

— Месье Легри — уважаемый человек, я питаю к нему симпатию и…

— Признайтесь лучше, что вы к нему неравнодушны! Известное дело — некоторые дамы в определенном возрасте начинают испытывать порочную склонность к… А вы, фрейлейн Беккер, вы тоже небось навоображали себе всякого?

— Право, мадам де Салиньяк! Как вы могли подумать!.. — вспыхнула немка.

Графиня презрительно фыркнула:

— Да у вас на лбу написано, что вы никогда не были замужем, но полны надежд!

Скандализированная Хельга Беккер отчаянно замотала головой, на щеках ее проступили два предательских алых пятна.

— Я солидарна с теми, кто считает, что Франция совершила непростительную ошибку, изгнав капитана Дрейфуса на Чертов остров, — с достоинством проговорила она. — Если бы Виктор Гюго был среди нас, он непременно восстал бы против этой несправедливости!

— Ах, Франция вам не нравится? Так убирайтесь в свою Германию! — отрезала Олимпия де Салиньяк. — Тевтонка! — Устремившись к выходу, она столкнулась с Эфросиньей, которая на последнем дыхании ворвалась в лавку. — Мадам Пиньо, надеюсь, вы придерживаетесь мнения большинства и не позволите родному сыну угодить в политическую западню!

— Какую-такую западню? — прохрипела Эфросинья и, подскочив к Виктору, зашептала ему на ухо: — Месье Легри, мне надо поговорить с вами наедине, это ужасно важно!

— Это касается публичного заявления Эмиля Золя? — осведомился он.

— Да о чем вы тут все толкуете? У меня очень личное дело, давайте отойдем подальше, я не хочу, чтобы мой сынок услышал.

— Поднимемся к Кэндзи, — вздохнул Виктор и обратился к зятю, кивнув на графиню: — Жозеф, проследите, чтобы мадам покинула помещение.

— Не затрудняйтесь, — процедила та. — Я уже спешу к Реовилям — уж они-то сумеют ответить на ваши оскорбления!

— Ой, как страшно! Давай, котеночек, вышвырни ее вон! — пропыхтела Эфросинья, ковыляя за Виктором к винтовой лестнице.

Они заперлись в гостиной Кэндзи.

— Слушаю вас, — сказал Виктор, присев на край дубового стола и скрестив руки на груди. — Вы так выглядите, будто встретили призрака.

— Почти так оно и было! До сих пор мороз по коже! Я нашла труп своей приятельницы. Пришла к ней домой за книжкой, которую ей одолжила, и вот… Я так перепугалась, что даже забыла эту книжку поискать, а мне ее надо сыночку вернуть, он ее у вас на полке позаимствовал. Вроде как дорогая она ужасно, но не настолько ужасно, чтобы вы без нее разорились в пух и прах, если ее прямо сейчас на место не поставить. Вообще-то Филомена, приятельница моя, книжку мне как бы отдала, но я два дня назад заметила, что не ту — обложка точно такая же, да только это совсем не «Трактат о конфитюрах», Филомена перепутала…

— Так, стало быть, «Трактат» был у вас? А приятельница умерла? От чего?

— Ох, по-моему, ее убили!

— Убили? Вы уверены?

— Нынче утром я решила все исправить и пошла в район Центрального рынка, где моя приятельница живет… жила… чтобы книжки обменять. Стучусь к ней — а дверь незаперта, я вхожу, темно хоть глаз коли, я на кухню, а там что же? А там Филомена сидит над котлом для варки варенья. Убитая! Я ее руку потрогала — как деревянная. Ну, я давай бежать оттуда без памяти, сердце в пятках…

— А в полицию вы уже обратились?

Эфросинья тяжело дышала, хватая воздух ртом, как рыба на берегу, и наконец не выдержала — разрыдалась. Слезы покатились, теряясь в морщинах на щеках.

— К фликам? О нет! Они же меня сразу заарестуют — труп-то кто нашел? А я честная женщина, не хочу в это впутываться! И потом, мой котеночек меня проклянет, если узнает, что я отдала «Трактат о конфитюрах» Филомене, но она так просила, так просила… Характер у меня, конечно, не сахарный, но ежели меня кто-то умоляет подсобить или одолжить чего — не могу устоять… А Филомена была такой мастерицей — королева конфитюров, ни дать ни взять, и на Новый год мне вкуснятины надарила, я так хотела ее отблагодарить, ну и не удержалась, дала книжку почитать… Если б я знала! Ох, боюсь туда возвращаться, месье Виктор, а вы-то привычный ко всякой мертвечине, умоляю, пойдемте со мной! То бишь вы вперед, а я за вами. И пожалуйста, ни слова моему котеночку, у него и без того столько хлопот с малышом…

Виктор досадливо поморщился:

— У меня, что же, нет хлопот? А Алиса?

— Ох, ну вы же всем сыщикам сыщик, сколько раз фликов за нос водили, дураками выставляли, ведь и сейчас сумеете все уладить, правда?

Виктор задумался. Искушение затеять новое расследование было велико. Но что, если Таша об этом узнает? А Жозеф? Можно ли рассчитывать на его поддержку?

— Неудачный день вы выбрали для похода в гости, мадам Пиньо, — покачал он головой.

— Да уж, в гости! Не терпелось мне поболтать с покойницей за чашечкой чая! — всхлипнула Эфросинья.

— Может, она только ранена?

— Вряд ли, она совсем холодная была и не шевелилась.

— Ну ладно, ладно, я думаю, мы…

Не дослушав, Эфросинья бросилась ему на шею. Виктор отшатнулся, нечаянно смахнув со стола стопку фривольных гравюр.

— Я пока еще ничего не пообещал!

— Ах, я знала, знала, что вы мне поможете!

В торговом зале тем временем кипели страсти — Жозеф жарко спорил с клиентами, которые, потрясая экземплярами «Авроры», выясняли мнение хозяев лавки «Эльзевир» по поводу открытого письма Эмиля Золя.

— Жозеф, в квартире вашей матушки утечка газа, я помогу ей все уладить, вернусь после полудня.

— Дом взорвется! Я с вами!

— Нет-нет, мой котеночек, это совсем небольшая утечка, чуть-чуть газа утекло, и всё, месье Виктор один справится.

— Ах, сегодняшний день — тринадцатое января — навсегда останется в моей памяти! — мечтательно заявила Матильда де Флавиньоль.

— Тринадцатое! Как бы это число не принесло несчастья месье Золя, — проворчал месье Мандоль, бывший преподаватель Коллеж де Франс.

— А по-моему, это очень удачное число, оно должно принести счастье. Как вы полагаете, месье Легри? — проворковала Матильда.

Но Виктор уже выскочил из лавки и стремительно зашагал по направлению к Сене. Эфросинья бегом бежала за ним, не заботясь о том, что ее многочисленные юбки полощутся на ветру, являя миру хлопчатобумажные чулки.

— Это куда ж ты так мчишься, старушка-попрыгушка? — восхитилась при виде ее мадам Баллю, консьержка дома 18-бис, чуть не выронив метлу. — Вознамерилась побить рекорд поезда железной дороги Нью-Йорк — Филадельфия? Говорят, он выдает двести семьдесят четыре километра в час!

Она некоторое время смотрела вслед Эфросинье (та изо всех сил ковыляла, переваливаясь, как утка, будто и правда шла на рекорд), затем по привычке собралась было крикнуть «Альфонс!», но вспомнила, что кузен перебрался на новое место жительства.

— Какое облегчение! Одной-то как хорошо! Не надобно ни кальсоны стирать, ни носки штопать…

— Детка, только посмотри, какая красота! — Таша наконец-то решилась прогуляться с дочкой за пределы улицы Фонтен. Для Алисы это была первая вылазка на Монмартр. Завернутая в одеяльце, связанное крючком, девочка увлеченно сосала большой палец, прерываясь только для того, чтобы поагукать.

Не обращая внимания на громадину Сакре-Кёр в строительных лесах, Таша поднималась по лестницам — ей хотелось полюбоваться панорамой города. Как же она в детстве мечтала побывать в этой волшебной стране, когда Джина, ее матушка, читала вслух сказки Шарля Перро и письма мадам де Севинье!

Огромный человеческий муравейник, замурованный в камень, стекло и черепицу домов, питаемый надеждами, терзаемый вопросами, застыл под сводом из серых облаков, тесно прижавшихся друг к другу, будто для того чтобы не проронить вниз ни лучика, ни капли небесной синевы. Фабрики и магазины боролись за жизненное пространство с памятниками и коллежами, лошади брели по макадаму центральных авеню и по утоптанной глине бедняцких кварталов. Сена хмурилась и мелкими морщинами волн гнала шаланды к причалам. Марна пестрела вывесками ресторанчиков на радость рабочим и служащим. А она, Таша Херсон, шла все выше и выше, глядя сверху на это гигантское пестрое полотно, как королевы обозревают свои владения, и ее дочке надо было лишь чуть-чуть подрасти, чтобы стать принцессой.

Их обогнал щуплый мальчишка-газетчик, выкрикивая во всю глотку:

— Читайте «Аврору»! Эмиль Золя восстает против несправедливости! Новый эпизод в деле Дрейфуса!

Рауль Перо задумчиво созерцал собственные ступни. В соотношении с его ростом они были просто огромные, и возможно, именно поэтому он до сих пор оставался холостяком — женщины избегали общения с мужчиной, наделенным природой такими выдающимися конечностями, ибо расценивали их не как свидетельство мужественности, а скорее как признак некоторой душевной неуравновешенности, попросту агрессивности. Сам же Рауль Перо считал себя премилым собеседником и компаньоном, а утешения искал в верлибрах, ставших предметом его горячей страсти.

Он погладил черепаху Камиль и положил ее на подушку. Бывший комиссар полиции все еще пребывал в растерянности от резкого поворота судьбы. Уход с государственной службы принес ему облегчение, но одновременно стал источником смутного страха перед будущим. Накануне, перекладывая в ящики букинистической стойки содержимое личной библиотеки, он, к своей досаде, обнаружил, что заполнились только три. «В каждом ящике должно быть не меньше трехсот пятидесяти книг, — сказал ему коллега-букинист. — Да вы не расстраивайтесь, за пару недель наберете с миру по нитке — макулатуры какой-нибудь и приличных вещей. Опять же продать иногда можно как минимум вдвое дороже, чем купили, ну и пойдет дело помаленьку…»

Раулю Перо так хотелось поскорее покинуть выстуженную каморку, что он даже не стал тратить время на приготовление кофе, наспех оделся и дошел по набережным до Малого моста, возле которого Гедеон, младший брат полицейского Шаваньяка, держал винный погребок, затерянный среди облезлых домишек с рваными тряпками вместо занавесок на окнах. В погребке несколько непрезентабельно одетых посетителей за стаканчиком дешевого вина бурно обсуждали новости, звучали имена Золя и Дрейфуса.

— Будь жив Демосфен, он не смог бы высказаться достойнее! «Я обвиняю!..» — величайшая речь века! — твердил тощий господин в замызганном рединготе.

— Ну да, ага, патриоты так дело не оставят — вот возьмут и разнесут в пыль его халупу на улице Брюселя, а этот писака иного и не заслуживает, — отрезал нищий в рваных башмаках и продавленном цилиндре.

Рауля Перо ничуть не смутила обстановка и не заинтересовала благородная дискуссия — он пришел выторговать у Гедеона Шаваньяка стопку книжиц в картонных переплетах с иллюстрациями Тони Жоанно [Тони Жоанно (1803–1853) — французский живописец, иллюстратор и гравер. — Примеч. пер.], которые кабатчик грозился выкинуть, чтобы освободить за стойкой место для винных бочонков.

Дело сладилось — на набережную Вольтера Рауль Перо возвращался с кипой запыленных книжек под мышкой, не обращая ни малейшего внимания на нервную суету, охватившую парижские улицы после выхода «Авроры» с открытым письмом Эмиля Золя. Но своего друга Виктора Легри он все же заметил издалека — тот несся ему навстречу, а следом изо всех сил, пыхтя и отдуваясь, бежала какая-то толстуха.

— О! Перо, я уж и не надеялся вас найти! Мне срочно нужно с вами поговорить, это очень важно!

— Что стряслось, месье Легри? У вас такой вид, будто вы не меня, а Мессию встретили! Дайте хоть отдышаться…

Виктор оттащил его в сторону от букинистических стоек — подальше от любопытных глаз и ушей Люка Лефлоика и Северины Бомон. Эфросинье он велел занять букинистку беседой, и та нехотя послушалась.

— Месье Перо, мне необходима ваша помощь. — Виктор вкратце пересказал все, что узнал от Эфросиньи.

— Вы уверены, что эта женщина ничего не выдумала? — нахмурился бывший комиссар.

— Мадам Пиньо известная паникерша и могла навоображать себе всякие ужасы — она боится, что ее заподозрят в убийстве. Но в том, что ее подруга мертва или без сознания, я не сомневаюсь. Возможно, сердечный приступ.

— В любом случае необходимо обратиться в комиссариат округа.

— Прежде чем поднять тревогу, я бы предпочел вместе с вами выяснить, что же все-таки произошло.

— Ну хорошо, хорошо, я как-никак перед вами в долгу. — Перо посмотрел на карманные часы. — Мне нужно разобрать книги и заскочить к себе ненадолго. Встретимся через час на улице Пьера Леско, у дома той женщины, договорились?