ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вторник, 6 апреля

По мнению Мельхиора Шалюмо, завтрак в каком-нибудь роскошном заведении являлся высочайшим проявлением эстетства. И сейчас он эстетствовал, заказав себе чашечку кофе со сливками и два круассана, на террасе «Гранд-Отель». Вчера Мельхиор получил щедрое вознаграждение от престарелого любезника, которому устроил встречу с мадемуазель Сюбра.

Подкрепившись и в последний момент удачно ускользнув от бдительного взгляда месье Марсо, маленький человек весело одолел все шесть этажей — и замер как вкопанный перед своим убежищем. Там, у старого чулана, присев на корточки, парень в синей рабочей блузе складывал отвертки и клещи в ящик с инструментами. Рядом с дверью стоял Аженор Фералес. Он подвинул к переносице съехавшие очки в черепаховой оправе, наклонился, пощупал пальцем замочную скважину и похвалил ремесленника:

— Отличная работа.

— Вы что тут делаете, а? Это мое жилище! — возопил Мельхиор.

Аженор Фералес, уставившись на него совиными глазами, огладил бородку и лучезарно улыбнулся:

— Это было твое жилище. Вернее, недожилище недомерка. Благодарю вас, месье Бертье, — кивнул он рабочему. — Я оплачу счет в конце недели.

Парень подхватил ящик с инструментами и ушел, сочувственно покосившись на Мельхиора.

— Фералес, вы подлая скотина! — взвизгнул маленький человек.

— А главное, — радостно продолжил Аженор Фералес, — теперь можно не гадать, куда исчезает реквизит! Я все облазил в поисках щита воительницы из «Валькирии», и догадайся, где он нашелся? В твоем логове! А вместе со щитом и ларец из «Саламбо». Знаешь, как это называется?

— «Позаимствовать»!

— «Украсть»! Я конфисковал у тебя гирлянды искусственных цветов из «Коппелии», светильники из «Аиды», штандарты из «Сида», [«Аида» — опера Дж. Верди (1871). «Сид» — опера Ж. Массне (1885). (Примеч. пер.)] которые ты приспособил как занавески… в общем, язык отвалится перечислять. Просто какая-то болезненная страсть к собирательству, тебя лечить надо.

— Не смейте обращаться ко мне на «ты», невежа!

— А ты большего и не заслуживаешь, ничтожество. Еще будешь делать мне замечания? Ты, жалкий воришка? Я доложу о твоих проделках директору. Собирай манатки и выметайся отсюда, Еще скажи спасибо, что за тобой сохранят должность оповестителя.

— Вы не имеете права! — Мельхиор выпрямился во весь свой малый рост и, сжав кулачки, с таким грозным видом шагнул к Аженору, что тот невольно попятился. Но эффект неожиданности длился недолго: в следующую секунду отступить пришлось уже коротышке, да так, что он спиной прижался к стене.

— Засунь это право знаешь куда?! — взревел Аженор Фералес. — Я тут ответственный, твой договор аренды гроша ломаного не стоит! Но я великодушен, о да! Поэтому даю тебе три дня, чтобы ты снял себе нору подальше от Опера и съехал отсюда вместе со своим барахлом. Не сделаешь этого — выброшу твой жалкий скарб из окна и подожгу!

Мельхиор, обезумев от ярости, все это время пытался наброситься на инспектора сцены с кулаками, но Аженор легко удерживал человечка на расстоянии вытянутой руки, упираясь ладонью ему в лоб.

— Мерзавец! — взвыл Мельхиор. — При нынешних ценах на жилье мне под мостом ночевать придется!

— Ах да, еще одно условие: когда очистишь территорию, ты придешь ко мне и отчитаешься, иначе будешь уволен!

— Но за что? За что?!

— За то, что ты мерзкий уродец! Я тебя всегда терпеть не мог. Ты повсюду суешь свой нос. Ты знал, что у Марии была интрижка с этим волокитой Тони Аркуэ, слава богу, он уже сдох. Как ты, должно быть, потешался, когда я на ней женился! Ты и сам все время вокруг нее вертелся, когда она еще девчонкой была, извращенец! Да я бы трижды удавился, вместо того чтобы пригласить на свадьбу такого развратника, а ты сам приперся и выставил меня идиотом! Пошел вон, выродок! У тебя три дня, ясно? — Аженор Фералес засунул Мельхиору за воротник ключ от старого замка чулана: — Вот тебе на память! — оттолкнул человечка и зашагал прочь.

Мельхиор вздрогнул, когда по коже скользнул холодный металл. Незапертая дверь чулана приоткрылась, и он не мог отвести глаз от распотрошенного соломенного тюфяка, разбросанных по полу вещей, пустого сундука. Адонис не сумел противостоять захватчикам, он валялся на сетке кровати — одна рука отвалилась, голова свернута набок.

Спасти его! Маленький человек бросился в разоренное жилище. Ивовая конечность была тотчас примотана на место с помощью бечевки, голова манекена вернулась в изначальное положение.

— Ничего, приятель, отдыхай пока. Все наладится, все устроится. Не видать мерзавцу Фералесу благословенного рая! Пес шелудивый, жаба зловредная, нечисть, упырь! Миром правит подлейшая несправедливость! Меня, кроху, беззащитное хрупкое создание, оскорбляют, оплевывают, гонят из этой клетушки, где я никому не мешаю. Ну да ничего, вы, гонители, еще увидите, еще узнаете, еще пожалеете, ох наплачетесь! Возмездие уже вершится, и оно продолжится! Берегись, подлец! Придет и твой черед!

Мельхиору понадобилось больше часа, чтобы собрать раскиданные по всей каморке вещи. Запыхавшись, он устало опустился на молельную скамеечку, достал из кармана скомканную бумажку, разгладил ее и обратился к ивовому манекену:

— Вот послушай-ка, Адонис, они опознали покойничка: «Мужчина, найденный мертвым неподалеку от Монпарнасского кладбища, носил имя Жоашен Бланден и был скрипачом в оркестре Парижской оперы. По заключению судебно-медицинской экспертизы, он умер от сердечного приступа, возвращаясь с концерта в Катакомбах, каковой концерт, как известно, уже стал причиной того, что пролилось немало чернил…» Чернил, ха! Кровищи пролилось столько, Адонис, что я охотно распил бы с тобой пинту-другую, дабы отметить это дело! — Злость внезапно схлынула, и маленький человек тихо проговорил: — Я отбегу ненадолго, надо кое-что уладить.

Объехав вокруг дворца Гарнье, Виктор зарулил в арку административного входа на бульваре Османа. Здесь, на обширном дворе, около поста пожарного, обычно нес священную вахту месье Марсо, а если ему доводилось отлучиться или ослабить бдительность, его обязанности принимала на себя энергичная мадам Марсо.

На окошке в комнатке вахтеров красовалась табличка:

...

ВЫПОЛНЯЕМ ПОРУЧЕНИЯ

Виктор крадучись пересек вестибюль и пристегнул велосипед цепочкой к перилам у подножия лестницы.

— Куда это вы с велосипедом, а? Что за манеры! — накинулась на него внезапно возникшая из коридора женщина.

— Вы консьержка?

— Да уж не сладкоголосая дива! Меня зовут Октавия Марсо, я тут на службе, — она ткнула пальцем в сторону таблички. — Вы по какому делу?

— Я репортер. Получил задание написать о скрипаче, чью печальную кончину здесь все оплакивают, о некоем Жоашене… э-э… Можно взять у вас интервью?

Мадам Марсо слегка смягчилась:

— Двое ваших собратьев по ремеслу тут уже побывали.

— Неужели? Из какой газеты?

— Из «Фигаро» и «Матэн». А сами-то вы откуда будете?

— Из «Пасс-парту». Антонен Клюзель к вашим услугам, — уверенно солгал Виктор. — Я подписываюсь псевдонимом Вирус.

— Как, тот самый Вирус?! — восхитилась консьержка. — Я представляла вас этаким плюгавеньким, а вы вполне себе ничего.

— Можно оставить тут велосипед?

— Вам можно, присмотрю. Месье Марсо отправился выполнять поручения, потому что когда этот лодырь Мельхиор Шалюмо позарез нужен, его не сыщешь.

— Мельхиор?..

— Оповеститель, ленивый задохлик. Обычно он у нас перехватывает любовные писульки от артистов их пассиям, сам разносит нам в убыток. И вот сегодня нас этими писульками просто завалили, Шалюмо куда-то запропастился, и мужу пришлось поработать почтальоном, а ему еще в прокат костюмов сбегать надобно.

— Но ведь у Опера целый склад костюмов и своя мастерская…

— Так-то оно так, да только администрация жмотничает, на всем экономит, им дешевле взять напрокат, чем новый пошить. Этак все ремесло захиреет. Изготовители париков еще как-то держатся, а прочие… Но что-то я заболталась, совсем забыла про бедного месье Жоашена. Месье Марсо вызывали в городской морг, вот уж он разнервничался, когда его попросили осмотреть скрипичный футляр и опознать покойника. Да что же мы стоим? Заходите!

В комнатке вахтеров мадам Марсо усадила Виктора в кресло. На стене ровными рядами выстроились фотографии музыкальных знаменитостей.

— Прелюбопытная коллекция, — похвалил Виктор. — У вас есть вкус, здесь очень уютно.

— Мило, что вы заметили.

— Расскажите мне об этом скрипаче, Жоашене… Жоашене… ох, запамятовал фамилию.

— Бланден, Жоашен Бланден, но я всегда называла его месье Жоашен. Такой был вежливый, услужливый юноша. Выпить, правда, любил, водился за ним грешок. Но надо сказать, перед выступлением никогда себе не позволял, ни-ни, только после. Превосходный исполнитель, теперь поди найди ему замену. Впрочем, будь ты хоть виртуозом, а коли себя растрачиваешь по пустякам, все прахом идет.

— Что же это значит?

— Вместо того чтобы всецело посвятить себя оркестру, месье Жоашен то домашние уроки давал, то выступал на всяких богемных сборищах за вознаграждение. Разбазаривал талант в каком-то смысле. Не мне его судить, конечно, нам-то с мужем почасовые платят… А еще он сочинял музыку к шансонеткам какого-то стихоплета в духе «ля-ля, лу-лу».

— Э-э… не понял.

— Ну, это ж старье какое, всем известное, уж лет десять как Сюльбак спел в «Эльдорадо»:

Встретил я тебя,
Ля-ля, ля-ля,
В Опера на балу,
Лу-лу, лу-лу.

В общем, они с этим стихоплетом не слишком-то утруждались.

— А этого стихоплета как зовут?

— Вот уж чем никогда не интересовалась! Я лишних вопросов никому не задаю, не из таковских. А в бедного месье Жоашена камень не брошу — он сочинял и серьезную музыку, симфоническую. — Мадам Марсо задумчиво повертела в руках перо, провела кончиком по щеке. — Вот уж беда не ходит одна! Сначала месье Аркуэ богу душу отдал, потом эта девица Вологда прямо на сцене грохнулась, потом месье Жоашен… Закон повторения.

— А от чего умер месье Аркуэ?

— Утоп. Несчастный случай. Вы ж наверняка об этом в газетах читали.

— Да-да, конечно. Мадемуазель Вологда была знакома с господами Бланденом и Аркуэ?

— Оперный мир — одна большая семья, хотя тут все исподтишка друг другу подножки ставят. Этой Вологде многие завидуют по-черному, потому что она, несмотря на возраст, до сих пор собирает вокруг себя толпы престарелых, но состоятельных поклонников, вы меня понимаете. А рядом полно девиц помоложе да попрелестней ее, — доверительно сообщила мадам Марсо.

— Скажите, — перешел Виктор к главному, — вашему мужу не приходилось доставлять пряничных свинок означенным трем особам?

Мадам Марсо смерила его гневным взглядом:

— Тут вам не бакалейная лавка, тут вам Академия музыки! Где вы услышали такую чушь?

— Просто слух прошел…

— Ну букеты — это пожалуйста, ну пралине в крайнем случае, но пряничные свинки!..

— Месье Бланден жил один? — поспешно сменил тему Виктор.

— Не обязательно жить с кем-то под одной крышей, чтобы… ну, вы меня понимаете. У месье Жоашена, как и у всех, были определенные потребности, но он никогда не трепался напропалую о своих увлечениях. К Вологде этой, кстати, он неровно дышал. То есть это я так думаю. Но у Вологды уже был богатый любовник — владелец фотоателье на бульваре Мадлен. Впрочем, это не мешало ей крутить шашни с месье Аркуэ. Однажды я их застала, когда они… Эй, только не вздумайте писать об этом в репортаже! Кстати, почему вы не записываете?

— У меня идеальная память. Спасибо, мадам, честь имею. — Виктор поднялся, но мадам Марсо тотчас сорвалась с места и встала между гостем и дверью.

— Месье Марсо еще нескоро вернется, а я много чего могу вам порассказать. К примеру, прелюбопытные дела творятся в фойе Танца — благодетели наших мамзелек обмениваются заветными адресами. Советую вам потолкаться там в понедельник — самый, так сказать, базарный день. Кто знает, что за интриги у них затеваются, особенно в присутствии этого развратника Мельхиора, который играет роль посредника.

— Мельхиора?..

— Это наш оповеститель, говорила ж ведь. Ну так что? Если хотите, проведу вас туда, когда месье Марсо зазевается, а то строгий он у меня, всё у него по правилам, одна служба на уме — стережет участок, что твой часовой. Младший лейтенант от артиллерии в отставке все ж таки — пароль-отзыв, и дорога в штаб открыта. Как, вы уже уходите?

Мадам Марсо проводила Виктора до дверей.

— Ежели что потребуется — не стесняйтесь меня беспокоить, господин Вирус. И помните: базарный день — понедельник!

Виктор наконец-то вырвался из лап вахтерши и покинул Опера с твердым намерением пообщаться с «оповестителем», который наверняка должен знать побольше, чем мадам Марсо.

— Древесницы въедливые? Кто это такие? — Жозеф тщетно делал знаки Кэндзи, моля о помощи, — тесть перебирал каталожные карточки, притворяясь слепоглухонемым.

— Это, молодой человек, представители семейства древоточцев, чьи гусеницы являются ксилофагами. Я уверена, что, если вы хорошенько пороетесь в той куче бумаги, непременно отыщете мне исследование, посвященное сему подотряду разнокрылых. — Пожилая дама в затемненных очках и заношенном до дыр пальто, не снимая галош, прошлась по книжной лавке.

Жозеф помотал головой — ему казалось, что посетительница говорит с ним на иностранном языке.

— Прошу прощения, мадам, но мне в жизни не доводилось встречать въедливых разнокрылых ксилофагов. И читать об их нравах и обычаях тоже.

— Вы меня удивляете! Речь идет о самых обыкновенных ночных бабочках. Зато их гусеницы выгрызают в стволах деревьев длиннющие ходы, целые лабиринты. Если мы будем сидеть сложа руки, наша планета превратится в головку швейцарского сыра! Что ж, придется мне отправиться в музейную библиотеку, поскольку у вас тут, в «Эльзевире», пренебрегают естественными науками.

Колокольчик звякнул — дверь за пожилой дамой закрылась, — и Кэндзи наконец оторвался от каталожных карточек.

— Зять мой, меня вы тоже удивляете! — радостно сообщил он. — Неужто вы не встретили ни одной ночной бабочки? Вы, прославленный исследователь подземных лабиринтов, которыми мы наверняка обязаны въедливым ксилофагам! Вы же облазили тайные ходы вдоль и поперек с нашим третьим совладельцем!

Жозеф разинул рот и опять помотал головой:

— Не понимаю, о чем вы…

— О подземных ходах, которые в народе именуют Катакомбами. Каким-то многоумным антрепренерам взбрело в голову, что это идеальное место для концерта. У вас что, провал в памяти? Забыли, что ходили туда с Виктором слушать Шопена и Сен-Санса в прошлую пятницу, в то самое время, когда вы предположительно должны были заниматься описью библиотеки герцога де Фриуля? Вот уж троица отъявленных лжецов!

— Кто наговорил вам такой вздор? — пролепетал молодой человек.

— Мадам Максимова. Это же она назначила вам рандеву в Катакомбах.

— Ах да… Вот уж доносчица! Она меня разочаровала. Видите ли, мадам Максимова пообещала нам помочь с именами, а поскольку ее трудно застать дома…

— Перестаньте водить меня за нос! — рявкнул Кэндзи, но тут же полюбопытствовал: — С какими именами?

— Для наших наследников. Пока это секрет. Я собирался все рассказать Айрис в конце недели, и Виктор еще ничего не обсуждал с Таша. Мадам Эдокси одобрила мой выбор. Вас это, кстати, касается в первую очередь, потому что если у нас с Айрис родится мальчик, мы назовем его Артур Габен Кэндзи!

— Габен — понимаю, так звали вашего батюшку, но Артур…

— Ну как же? Артур Конан Дойл — один из моих любимых писателей!

— Стало быть, беднягу Эмиля Габорио, некогда властителя ваших дум, вы разлюбили?

— Ни в коем случае! Если родится дочь, будет Эмилией Эфросиньей. Матушка страшно обиделась, что старшую мы нарекли Дафнэ, но Эфросинья, однако, не лучшее имя для девочки, поэтому я поставил его на второе место.

— Это наводит меня на мысль, что мое имя и вовсе никуда не годится, раз вы отвели ему третье.

Жозеф покраснел и принялся было убеждать тестя в искренности намерений, но Кэндзи, разволновавшийся больше, чем сам от себя ожидал, остановил его жестом и начал протирать очки.

— В чистоте ваших побуждений я не сомневаюсь, однако мое имя, помимо того что оно повергнет в ужас всех чиновников, еще и принесет моему внуку немало мучений в школе. Поэтому и вас, и Виктора я освобождаю от обязательств передо мной. Кстати, Виктор сегодня не придет, а у меня есть дела наверху, так что вы остаетесь на хозяйстве. — Кэндзи договорил, уже поднимаясь по винтовой лестнице.

— Э-э… а как же мои доставки?

— Возрадуйтесь — доставлять нечего. Вы упаковали книги для месье Куртелина? [Жорж Куртелин (1858–1929) — французский писатель и драматург. (Примеч. пер.)] Он сам их заберет.

Проводив тестя взглядом, Жозеф сердито пнул стул. «Ну вот, опять наряд вне очереди! Месье будет любезничать с мадам Джиной, а я тут надрывайся. Упаковки, упаковки, терпеть не могу упаковки. В морг хочу! Хватит с меня», — метал он громы и молнии, яростно выстраивая на конторке стопку из книг в переплетах и отрывая здоровенный кусок оберточной бумаги. Завернув кое-как томики в бумагу, молодой человек обмотал стопку бечевкой, сделал узел, но ухитрился намертво увязать в него указательный палец и попытался выдернуть руку. Вся конструкция развалилась, книги посыпались под конторку, и Жозеф чертыхаясь полез за ними. В этот момент зазвенел колокольчик на входной двери, в лавку ворвался человек с гладко зачесанными волосами и бешеным взглядом.

— Призываю вас бойкотировать «Неаполитанца»! — возопил он. — Это не кафе, а бандитский притон! Вчера вечером у меня там украли пальто. Нога бы моя в эти заведения не ступала, да и не ступает, разве что захожу туда каждый день с друзьями сигару выкурить, но это не в счет!

— Здравствуйте, месье Куртелин, — пропыхтел Жозеф, показавшись из-под конторки, и снова попытался выровнять на ней стопку книг.

— Здравствуйте, честь имею… А, это вы, Пиньо? Я хотел заказать у вас «Парижскую глупость» Поля Эрвиё — Лемер только что выпустил новое, дополненное издание. А это всё для меня? — указал на стопку книг месье Куртелин.

— Да… уф… сейчас я их…

— Не надо запаковывать, я так возьму. Пришлите мне счет, всего хорошего. — Завернув книги в газетную полосу, месье Куртелин бросил остальные листы на прилавок и удалился с добычей.

Жозеф, запрятав ножницы и моток бечевки в ящик конторки, взялся за распотрошенную свежую газету.

...

Труп, обнаруженный у Монпарнасского кладбища, опознан. Г-н Жоашен Бланден, скрипач, служивший в оркестре Парижской оперы, возвращался с концерта, прошедшего в Катакомбах, и, по мнению судебно-медицинского эксперта, стал жертвой сердечного приступа. Он упал и разбил голову о бордюр…

«Я так и знал! Жоашен Бланден! Скрипач! — возликовал Жозеф. — Минуточку, сердечный приступ? Может, полиция не хочет раскрывать тайну следствия? Я чую, что в этой смерти есть что-то подозрительное. Чутье ведет меня в мрачные чащобы, кишащие древесницами въедливыми, а не в мирный подлесок для променадов. А кого чутье подводит? Моего шурина! Какая досада — флики уже идут по следу, а я тут жду у моря погоды».