ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вечер того же дня
В зеленоватом свете фонаря Мельхиор Шалюмо с трудом различил стрелки на циферблате карманных часов: четверть одиннадцатого.
На бульваре Святого Иакова вырисовывались силуэты фланирующих полуночников, все витрины попрятались за охранными решетками, лишь хозяева корсетной лавки припоздали с закрытием — за стеклом виднелись черные и белые пятна корсетов, расшитых цветами и орнаментами. Мельхиор на них не обратил внимания — он осторожно обходил участок дороги, на котором ремонтники оставили ведра, заляпанные гудроном. Невидимый в темноте, заорал кот, жалуясь на судьбу. Процокали каблучки, и из тени вынырнула девица.
— Эй, малолетка, поразвлечься не желаешь? — хихикнула она при виде человечка.
— Поди прочь, шлюха!
Услышав оскорбление, произнесенное отнюдь не детским голосом, девица аж подскочила:
— Опа! Гляньте, экий недомерок! Слышь, ушлепок, я те скидку за рост сделаю!
Мельхиор ускорил шаг.
— Тащи ко мне своего папашу — мы с ним лишние полметра тебе смастрячим! — завопила ему вслед девица.
Прохожие засмеялись, кто-то обернулся поглазеть на «ушлепка».
Люди. Нормальные люди. Вокруг было слишком много нормальных людей, и от этого Мельхиор чувствовал себя совсем несчастным и одиноким. «Почему они испытывают такое отвращение ко всем, кто на них не похож? Это что, преступление — быть не похожим на других? Я устал, я хочу сбежать от них, хочу забыть, что я пленник этого куцего тела…» Он шагал как во сне. Стены, стены, стены, узкая улочка. Лошадь спит в упряжке фиакра, неподвижная, как те же стены, нависающие с двух сторон. И в ушах звучит лишь эхо собственных шагов…
Очнулся Мельхиор перед железной дверцей, взялся за ручку. Чудно — он и сам не заметил, как сюда добрался.
Бельфорский лев [Памятник на площади Данфер-Рошро в Париже, прославляющий героизм жителей города Бельфора во времена Франко-прусской войны 1870–1871 гг. (Примеч. пер.)] напоминал спящего сфинкса. Двое мужчин вышли из фиакра и направились ко входу в Катакомбы.
— Вам там наверняка понравится, Жозеф. Только представьте — тысячи скелетов. Это должно вдохновить вас на новый роман-фельетон.
Дородный буржуа, выгуливавший собаку на улице Даро в эту промозглую ночь, чуть не выронил сигарету, когда его бульдог рванул к незнакомцам. Но повелительный свист вкупе с окриком «Медор!» вернули зверя хозяину, и буржуа торопливо поволок питомца на поводке к улице Алле.
Один за другим подъезжали экипажи, останавливаясь всего на несколько минут, чтобы высадить пассажиров, и спешили убраться отсюда подальше. Дамы в платьях с пышными оборками и господа в цилиндрах столпились на тротуаре, приглушенно гомонили растревоженным роем, никто не хотел уступать другу другу место, все толкались, возмущались и окликали знакомых вполголоса. Самые трусливые ждали, что вот-вот нагрянет конная стража; кто посмелее, пользовались ночной теменью, чтобы потискать соседок.
Наконец дверь дома с табличкой «92» широко распахнулась, и трое верзил в париках дружно зашикали на гостей, призывая к молчанию. Подняв повыше светильники, они велели меломанам выстроиться в цепочку, и те гуськом последовали за провожатыми.
Виктор протянул вахтеру приглашение на две персоны, они с Жозефом миновали служебное помещение, нырнули в дверной проем в стене и, смешавшись с толпой любителей острых ощущений, начали нисхождение. Дамы то и дело ахали и взвизгивали, кавалеры кряхтели; винтовая лестница уходила под землю на двадцать четыре фута.
Внизу гостей встретил человечек ростом не выше десятилетнего ребенка, одетый в яблочно-зеленый камзол и клетчатые панталоны. Сделав знак следовать за ним, он устремился вперед, распевая:
Раз и два — пляшет Смерть,
Пяткою стучит в плиту: тук, тук, тук.
Завлекает в круговерть,
В замогильный хоровод: топ, топ, топ.
Процессия преодолела извилистую галерею с низкими цементированными сводами и ступила в просторный зал, стены которого были сложены из человеческих останков. Те, кому еще не доводилось бывать здесь, в Ротонде Берцовых Костей, не смогли сдержать испуганных восклицаний.
— Какой ужас! — выпалил музыкальный критик. — Это что, кладбище?
— Совершенно верно, — обернулся к нему нотный издатель. — Сюда с тысяча семьсот восемьдесят пятого года свозят останки из всех парижских некрополей. И то, что вы видите сейчас, — лишь малая толика. Галереи этого хранилища тянутся на восток до Ботанического сада, а на западе оканчиваются у старой заставы Вожирара.
— Да уж, тут мертвых поболее, чем живых в городе, — пробормотал Виктор.
— Миллионы парижан сложены штабелями на территории одиннадцать тысяч квадратных метров, а в высоту эта поленница составляет полтора метра, месье.
— До чего артистичное местечко! — умилилась пожилая дама, любительница концертов Колонна и Ламуре. — Взгляните, как ровненько сложены кости, а из самых длинных рабочие даже составили кресты.
— А вон там черепа. Как посмотрю на них — дурно делается, — шепнул Виктору Жозеф. — Они словно наблюдают за нами пустыми глазницами.
Виктор поежился при мысли о том, что когда-нибудь и от него останется такая вот груда костей, ничего больше.
Полночь бьют, а Смерть смычок
Хвать, хвать, хвать.
Скрипку вскинет на плечо —
И давай наяривать,
— снова затянул человечек, шагая во главе процессии.
— Что это вы нам поете? — недовольно осведомилась пожилая дама.
— Это стихи Анри Казалиса, [Анри Казалис (1840–1909) — французский поэт-декадент, писал также под псевдонимом Жан Лаор. (Примеч. пер.)] вдохновившие Камиля Сен-Санса на симфоническую поэму «Пляска смерти». В скором времени вы ею насладитесь, — ответил коротышка и опять заголосил:
Нет, не вырваться из круга,
Пляшет каждый так и сяк.
Только кости друг о друга
Бряк, бряк, бряк.
Над входом в Крипту Страстей, превращенную на эту ночь в концертный зал, висело предупреждение:
...СТОЙ!
ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ЦАРСТВО СМЕРТИ!
Внутри к колоннам из тесаного камня были прикреплены подсвечники, и пламя слегка подрагивало, освещая параллельные ряды соломенных стульев перед эстрадой, поставленной для музыкантов.
Жозеф отошел в сторонку, прочитал надпись на табличке:
...Останки с кладбища Невинных,
перезахоронены в апреле 1786-го и в июле 1802 гг.
и взялся переписывать ее в блокнот — пригодится для нового романа-фельетона.
Человечек, послуживший гостям чичероне, подкрался к нему:
— Что вы там калякаете?
— Так, собираю материал. Я, знаете ли, романист. Вы читали «Месть неупокоенной души»?
— У меня хлопот невпроворот, чтоб еще и романы читать. Но историй всяких у меня у самого на собрание сочинений наберется. Кабы я взялся за дело, так исписал бы сотню тетрадей, я ведь очень чувствительный, а стало быть, талантливый. Впрочем, все мы, ущербные, ужас какие чувствительные. Меня вот называют «недомерком» и «малоросликом», что весьма прискорбно. Хорошо хоть я не такой корявый, как Лотрек, [Анри де Тулуз-Лотрек (1864–1901) — французский художник-постимпрессионист. В детстве сломал обе ноги, после чего они перестали расти, и физический дефект остался на всю жизнь. (Примеч. пер.)] глядите, очень даже пропорциональный. А у вас-то с фигурой тоже нелады, однако в этом сюртуке с подбитыми плечами ваш горб почти незаметен. Напрасно вы его прячете, чувствовать себя отверженным порой бывает полезно — это укрепляет дух. Признайте, мы с вами в одной лодке!
— Я выбрал для себя девизом слова Виктора Гюго: «Боюсь лишь одного: как бы душа не сделалась горбатой», — сухо сказал Жозеф.
Но коротышка уже зашагал прочь.
— Нахал! — буркнул ему в спину молодой человек. — Одно плечо выше другого — пустяк по сравнению с нехваткой полуметра роста.
Виктор тем временем повесил пальто на спинку стула и огляделся в поисках знакомых лиц. Здесь было много журналистов. Директор Консерватории Фернан Буржа сидел рядом с Альбером Лавиньяком, одним из преподавателей этого заведения. Поэт Жан Лоррен, воздев оба указательных пальца, унизанных перстнями, наставлял художника Анри Бриспо в краниологии. Антонен Клюзель, главный редактор «Пасс-парту», развлекал шутками изящную дамочку, та хохотала, встряхивая светлыми кудряшками и блестя ровными зубами, просто помирала со смеху, и Антонену, похоже, от этого даже было неловко. Вздернутый носик, веснушки на скулах… Виктору дамочка показалась знакомой. Где он ее встречал? Когда?.. Напряг память, но имени так и не вспомнил. Кто-то сзади коснулся его плеча, на ухо прошептали:
— Спасибо, что пришли.
Виктор обернулся:
— Эдокси! Здесь весьма романтично.
— Виктор, мне нужна ваша помощь, все очень серьезно.
Он снисходительно улыбнулся:
— Избитый трюк, Эдокси, вы могли бы измыслить что-нибудь похитрее, чтобы поймать меня в сети. Прошу вас, оставьте свои уловки, мне казалось, что вопрос решен раз и навсегда. Я женат.
— Не беспокойтесь, я буду вести себя благоразумно.
— Так что же вам от меня нужно?
— Я уже сказала: помощь. Я временно поселилась в апартаментах месье Розеля напротив сквера Монтолон. Месье Розель — верный поклонник моей подруги Ольги Вологды…
— Бывшей примы санкт-петербургского балета. Она любовница упомянутого вами месье Розеля, владельца фотоателье на площади Мадлен?
— Совершенно верно. Но не поймите превратно: я лишь снимаю у них комнату, всё честь по чести. И не смотрите на меня так, будто сомневаетесь в этом.
Виктор отошел к стене, сложенной из берцовых костей, Эдокси последовала за ним.
— Не сомневаюсь и ничему не удивляюсь. Просто я слегка раздосадован — не ожидал встретить в этом волшебном месте главного редактора «Пасс-парту» — Тут он заметил Жозефа — к нему льнула та самая дамочка в кудряшках, от которой ухитрился избавиться Антонен Клюзель, а Жозеф, бледнея и краснея, сурово отвергал ее домогательства. — Кто это? — спросил Виктор у Эдокси.
— Ваш управляющий, кто же еще?
— Во-первых, он уже не управляющий, а совладелец. Во-вторых, я имел в виду его собеседницу. Мне кажется, я ее где-то видел.
— Вы про ту истеричную блондинку? Она для вас слишком вульгарна. Глядишь, еще подорвет основы вашей нравственности. Только взгляните на ее наигранные жесты, а глазами как стреляет! Она называет себя танцовщицей, однако…
— Танцовщицей? Решительно, я не…
— Вряд ли вы ее встречали. Нелепая жеманница откуда-то с окраин, только и умеет, что дрыгать ножками да вертеть задом. Мы с ней пару раз пересекались еще в ту пору, когда я только начинала выступать на сцене «Мулен-Руж». Помните, Виктор? Славное было времечко! А эта парвеню, думаю, еще своего добьется — и титул отхватит, и богатый особняк, если, конечно, ноги себе не переломает, поспешая за толстыми кошельками… или не объестся пряничными свинками. Вернемся к делу, Виктор. Ольга Вологда тяжело пережила гибель Тони Аркуэ — вы с ним знакомы, он сопровождал меня в тот день, когда я пришла к вам в «Эльзевир» с приглашениями в Опера для Кэндзи.
— Тони Аркуэ погиб?
— В результате несчастного случая. Утонул. Тони — последнее увлечение Ольги, они были любовниками, и эта внезапная смерть ее потрясла. Бедняжка хандрила, плохо спала, мучилась мигренями и в конце концов упала без чувств на сцене прямо во время спектакля. Месье Мори вам об этом не рассказывал?.. Я полагала, что Ольгино недомогание вызвано неврастенией. Врач из Опера дал ей успокоительное и отправил домой, а я просидела у ее кровати всю ночь. Часам к четырем утра у Ольги началась рвота, она корчилась от боли в животе и кричала, что умирает. Я чуть было не ударилась в панику. По счастью, этажом выше живет доктор Маржери. Он осмотрел ее и диагностировал пищевое отравление. Сказал, съела что-то несвежее, ничего серьезного. Однако у меня возникли некоторые сомнения. Что, если ее хотели убить и подсунули яд?
— У вас есть вещественные доказательства?
— Увы, нет, только свидетельство самой Ольги. Анонимный поклонник прислал ей пряничную свинку с надписью «Съешь меня…» или что-то вроде того. Ольга съела маленький кусочек как раз перед выходом на сцену.
— Не берите в голову, Эдокси. Возможно, это просто чья-то злая шутка. В любом случае я не вижу, чем могу вам помочь. Если боитесь за жизнь подруги — обратитесь в полицию.
— Другими словами, это не ваше дело?
— Не мое. Давайте не будем больше к этому возвращаться, Эдокси. — Виктор вернулся на место и демонстративно уткнулся в программку.
...1. «Похоронный марш» Шопена.
2. «Пляска смерти» Сен-Санса. «Аве Мария», поэма г-на Алла, читает автор.
3. Хорал и похоронный марш из «Персов». В исполнении принимает участие г-н Ксавье Леру.
4. «В Катакомбах», поэма г-на Марли.
5. Похоронный марш из Героической симфонии Бетховена. [Подлинная программа концерта, состоявшегося в Парижских катакомбах 2 апреля 1897 г. (Примеч. авт.)]
«Да уж, весьма соблазнительно, — хмыкнул про себя Виктор. — Надо было отказаться от приглашения».
Он подобрал с пола миниатюрный букетик, упавший с платья какой-то дамы, и с сожалением подумал о том, что носить такие украшения за корсажем уже несколько месяцев как не модно — теперь дамы крепят их на талии с левой стороны. Расправив стебельки, Виктор пощекотал ими шею сидевшего впереди Жозефа и, когда тот обернулся, пошевелил пальцами — дескать, я намереваюсь потихоньку отсюда смыться.
Часы показывали уже половину первого ночи. Оркестранты начали рассаживаться за пюпитрами — на эстраде было сорок пять человек, и все собрались здесь только ради того, чтобы помузицировать в безумных декорациях на круглой площадке, задрапированной черным крепом. Композитор Ксавье Леру с самоуверенным видом взялся за литавры. Дирижировал оркестром месье Фюре, бывший виолончелист и лауреат, с отличием закончивший музыкальные классы на улице Бержер.
Пока медь и струнные звучали вразнобой, подлаживаясь друг под друга и под взмахи дирижерской палочки, зрители занимали места, образуя группы по интересам. Одинокие и робкие сбились в стайку поодаль от всех, самые шустрые — журналисты — заняли стол, чтобы по ходу концерта чиркать в блокнотах.
Жозеф снова оказался рядом с кудрявой блондинкой, которая так и липла к нему. Поерзав на стуле, она полезла в сумочку и извлекла оттуда фляжку в оплетке и два стаканчика. Из фляжки ощутимо пахнуло бренди.
— Лучшее средство против окоченения, — заявила дамочка. — Тем ребятам, из которых стены сложены, уже не поможет, а нам в самый раз будет. За твое здоровье, пупсик. Да не дергайся ты так, Клюзель как-нибудь переживет, что я тут с тобой любезничаю. А ты, стало быть, мелодрамы пишешь? Непременно дай мне почитать — обожаю печальные истории, но чтобы хорошо заканчивались. Бр-р, ведь хотела же я разодеться в меха — и чего передумала? Тут такая холодина, правда околеешь.
— Так и нечего было сюда приходить, душа моя, — проворчал услышавший ее Мельхиор Шалюмо и под музыку Сен-Санса, сопровождаемую стихами Казалиса, поскакал дальше между рядами зрителей.
Скелеты белеют во мраке,
В саванах пляшут, кривляки…
— Приветствую тебя, Мельхиор, легконогий Гермес! — прозвучал слева баритон. — Это мне?
Жозеф повернулся и увидел, как коротышка с заговорщицким видом вручил сверток в светло-голубой атласной бумаге какому-то бородачу атлетического телосложения и растворился в толпе приглашенных, слушавших концерт стоя. Бородач, зажав под мышкой скрипичный футляр, развернул бумагу и рассмеялся.
Блондинка ткнула Жозефа кулачком в плечо:
— Эй, писака, ты будешь пить или нет? Давай не жмись, пей до дна, сразу взбодришься! — Она сунула ему в руку стаканчик.
Жозеф в отчаянии закусил губу и возвел очи горе. Отвернувшись от дамочки, он поймал взгляд того самого скрипача, присмотрелся к розовощекому лицу — похоже, в выпивке этот господин себе не отказывает, — и протянул ему стаканчик.
— Ух ты! Благодарю, вы очень любезны. — Бородач поцокал языком. — Как раз то, чего мне не хватало. Определенно, у меня нынче удачный день, хвала богам за это! Я только что получил закуску на счастье, а тут еще и бренди!
Жозеф между тем прочитал, что было написано на карточке у музыканта в руке:
Маэстро, съешьте меня, нос не воротите —
и скрипичным смычком чудеса сотворите!
Молодой человек поспешно вскочил со стула.
— Пряничная свинка — как это мило! — заявил он, готовый на все, лишь бы сбежать от своей соседки. — У вас очень внимательные друзья. Или это от поклонницы? Вот тут глазурью написано «Жоашен» — вас так зовут? — Не умолкая, Жозеф продвигался все дальше от кудрявой блондинки и наконец вслед за скрипачом добрался до вешалок, где гости оставили верхнюю одежду.
— Э-э… вынужден вас покинуть, — сказал музыкант, не ожидавший такого интереса к своей персоне со стороны незнакомого парня. — Мне сейчас выступать. — Он положил свинку в карман и присоединился к остальным оркестрантам.
В это мгновение пианист, которому наконец-то удалось поднять вертящийся стул на нужную высоту, взмахнул руками над клавишами, и зазвучали первые аккорды «Похоронного марша». Этот гимн мертвым под гулкими сводами крипты произвел на слушателей столь сильное впечатление, что одна дама потребовала нюхательную соль, а музыкальный критик выронил трость и перчатки.
Когда через два с половиной часа дирижер опустил палочку и в крипте воцарилась тишина, аудитория не сразу пришла в себя — какое-то время все сидели неподвижно и лишь потом разразились аплодисментами. Громче всех хлопали ксилофонисту, чьими стараниями гремели воображаемые кости в «Пляске смерти».
Меломаны начали расходиться, оркестранты снимали с пюпитров партитуры. Бородатый скрипач с фигурой атлета уложил инструмент в футляр; пианист, флейтист и гобоист пожелали ему приятно провести остаток ночи.
В гордом одиночестве Жоашен Бланден углубился в извилистые переходы царства мертвых. В животе заурчало, и он вспомнил о пряничной свинке. Зажав футляр между колен, достал из кармана сюртука сверток, доставленный ему маленьким человеком, и за обе щеки уплел угощение.
Вокруг простирался подземный стылый лабиринт, населенный призраками усопших, Жоашен шагал по коридорам, и отблески пламени свечи в его руке то и дело выхватывали из тьмы останки кого-нибудь из трех миллионов покоящихся здесь мертвецов. Страха он не испытывал — взрослый мужчина все-таки. Поленницы костей справа и слева уже достигли метра в высоту, и вдруг Жоашену почудилось, что он заблудился. Музыкант заозирался, побежал было назад искать коллег, но ноги внезапно ослабели — странно, ведь он выпил всего-то стаканчик бренди… Он снова развернулся и различил в темноте ступени. Пламя свечи съежилось, будто убоявшись напирающего со всех сторон мрака. Сделалось еще холоднее. Скрипичный футляр выскользнул у Жоашена из-под локтя, во рту появился металлический привкус. Он, с трудом наклонившись, подобрал инструмент, добрел до лестницы, поднялся по ступенькам и вывалился на свежий воздух. В полубеспамятстве преодолел улицу Святого Иакова, пересек площадь Данфер-Рошро. Раздолбанная колесами экипажей мостовая пестрела выбоинами, то и дело какой-нибудь булыжник шатался под ногой с сухим треском, и Жоашен старался ступать осторожно. Он даже вытянул в сторону руку, не занятую футляром, — ни дать ни взять канатоходец, который вот-вот упадет.
