— Я продаю себя, чтобы заработать на жизнь.

Он резко от нее отпрянул.

— То, что греет душу, редко кормит. «Пасс-парту» и иллюстрации к книгам дают мне возможность прокормиться и вести самостоятельную жизнь.

— И что же греет вам душу?

— Живопись. Отец рано приобщил меня к искусству гравюры и акватинты, а мать научила акварели и рисунку. Они руководили самодеятельной школой искусств, это были настоящие художники. Отец рисовал и… — Она покачала головой. — Оставим прошлое в прошлом. Творчество — единственное, что ценно для меня. Уж не знаю, есть ли у меня талант, имею ли я счастье тронуть им хоть кого-то, но я не могу не рисовать, как алкоголик не может не пить. Вот что идет в счет, а цель — уже дело вторичное.

— Разумеется, — одобрил Виктор, вовсе не уверенный, что все понял правильно.

Он чувствовал пресыщение своей милой подружкой Одеттой с ее каникулами в Ульгате, новейшими туалетами, светской суетой. Ему вдруг стало досадно, что у него такая пошлая любовница. О, если бы она хотя бы немного походила на ту девушку!

— А вы?

— Я?

— Ну да, у вас-то есть страсть?

— Я люблю книги и… фотографию. В Лондоне я прошлой зимой купил «Акме», это миниатюрная ручная камера-обскура, ее еще называют глазом детектива, и вот… но я утомил вас.

— Нет, нет, уверяю вас, если я женщина, это вовсе не значит, что техника недоступна моему пониманию.

— Прекрасно, тогда я расскажу вам о пластинках с броможелатиновой эмульсией, которые скоро вытеснит гибкая пленка из целлулоида.

Ее позабавило, как он огорчен.

— Вы наблюдательны.

— Вовсе я не наблюдателен.

Уж не обиделась ли она? Ему хотелось исправиться.

— Как и ваше, мое времяпрепровождение содержит в себе некоторую толику теории, но, стремясь выражаться подобающими термина…

— Никакое не времяпрепровождение, — сухо перебила она.

— В каком смысле?

— Живопись. Это не времяпрепровождение. Когда рисую, я чувствую, что живу, каждая моя клеточка полна жизни. Это вам не… салфетки вышивать!

Она сжалась в углу, уставившись в окно. Он почувствовал себя так, словно получил пощечину.

— Вы рассердились? Простите, я был глуп.

Чтобы повернуться к нему и изобразить подобие улыбки, ей пришлось сделать над собой усилие.

— Я сейчас очень устала, все нервы наружу.

Фиакр, попавший в пробку на бульваре Клиши, довольно долго стоял на месте.

— Я выйду здесь, это совсем близко от моего дома, до свиданья! — бросила она, резко открывая дверцу.

— Подождите!

Он не успел удержать ее, она уже спрыгнула на шоссе. Кучер соседнего фиакра, щелкнув хлыстом, пустил ей вслед ругательство. Виктор поспешно расплатился и пошел за Таша, которая быстрыми шагами поднималась по улице Фонтэн. «Только бы она не оглянулась…» На краю тротуара она остановилась, и он спрятался за колонной Моррис. Она пошла дальше, пересекла улицу Пигаль, вышла на Нотр-Дам-де-Лоретт и там вошла в дверь массивного здания в восточном стиле.

Радость, что узнал ее адрес, сменилась тревогой: а вдруг в этом доме живет ее любовник? Надо расспросить Мариуса. Надо его повидать и принять предложение насчет хроники. «Завтра, завтра я приду сюда, и если она действительно здесь живет, пошлю ей цветы, чтобы заслужить прощение».

Прощение за что? Не ей ли впору перед ним извиниться? Ведь она даже не поблагодарила за то, что он ее подвез. Он пожал плечами. Вечно у них на все свои резоны, у этих женщин!

Он прогуливался по улице Пелетье, воображая скорую встречу с Таша, как вдруг его толкнул продавец газет, размахивавший свежим специальным выпуском.

— Смерть за сорок су! Покупайте «Пасс-парту»! Загадочная смерть на первом этаже трехсотметровой башни! Все подробности за пять сантимов!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Четверг 23 июня

Виктор шел по улице Круа-де-Пти-Шамп. Прежде чем решиться, он нашел время позавтракать в пивной на бульварах. Его выход на сцену был отточен до блеска: «Я тут проходил мимо, решил зайти обсудить твое предложение». Это был неплохой предлог, дававший возможность снова увидеть Таша и заключить с ней мир. Он набросал в общих чертах начало статьи, озаглавленной «Тип француза, каким его видит писатель», в которой не было пощады ни Бальзаку: «Полицейский комиссар задумчиво отвечал: „Вовсе она не сумасшедшая“ („Кузина Бетта“), ни Ламартину: „Растенья ног моих болят от желания выйти вместе с вами, Женевьева“ („Женевьева“), ни Виньи: „Старый лакей маршала д’Эффиа, что полгода как умер, летел как на крыльях“ („Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII“)».

Он прошел редакцию газеты «Эклер» и направился в галерею Веро-Дода, озираясь в поисках вывески с надписью «Пасс-парту». Ее не было. Он вернулся назад, на всякий случай ткнувшись в решетчатые воротца, что вели сразу в несколько дворов. Где-то неподалеку звучала песня, пахло жимолостью и лошадиным навозом. Он обошел телегу, нагруженную фуражом и стоявшую перед складами с зерном, прошел вдоль конюшни и с минуту стоял, наблюдая, как двое мальчуганов пускают в канавке бумажный кораблик.

Редакция «Пасс-парту» ютилась в самом конце тупичка: в полуобвалившемся одноэтажном строении, зажатом между типографией и граверной мастерской. Он вошел, поднялся по винтовой лестнице и сразу наткнулся на Эдокси Аллар и Исидора Гувье, которые стояли у полуоткрытой двери.

— Рыжуха совсем нос задрала, — пробормотал Исидор, пожевывая во рту сигару и бросив на него взгляд.

— Рыжуха? — переспросил Виктор.

Эдокси обернулась и посмотрела на него безо всякого интереса.

— Что вам угодно?

— Могу я видеть мсье Бонне?

— Он занят, — ответила она.

— Э-э… А мадемуазель Таша?

— Ее нет. Но если вы можете подождать…

Она указала ему на низенький диванчик рядом с кипой газет. В замешательстве Виктор направился к нему, сел, закинул ногу на ногу и схватил экземпляр «Пасс-парту». Большую часть первой полосы занимал сатирический рисунок, на котором Эйфелева башня изображалась целомудренно одетой в юбку с оборочками. Огромная пчела угрожающе летала вокруг фонарика на самом верху, где красовалась украшенная перьями шляпка. Он не смог сдержать улыбки, увидев подпись: Таша X.

Опустив глаза, Виктор прочел набранный крупными буквами заголовок:

...

СМЕРТЬ:

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ИЛИ УБИЙСТВО?

В газету пришла анонимка:

Я скажу вам, — навострите ушки! —
Слишком много знают часто бедные простушки.

Не идет ли речь о пчеловоде-убийце, который сводит личные счеты через подставных перепончатокрылых смертоносиц? Вчера, под самый конец дня…

Виктор вздрогнул: в бюро Мариуса вдруг раздались громкие голоса.

— Предупреждаю, Бонне, еще одна статья такого рода, и…

— Да помилуйте, инспектор, свобода прессы, если не ошибаюсь, узаконена еще восемь лет назад!

— Вы хотите сорвать выставку? Рисунок на первой полосе просто омерзительный!

— Публика иного мнения. Знаете, сколько экземпляров мы продали с утра и сколько продадим до вечера, а потом завтра и послезавтра?

— Вы раздули до непомерных размеров банальное происшествие! Кто позволил вам утверждать, что кончина этой Патино подозрительна?

— Я ничего не утверждаю, только задаю вопрос!

— Это не так, Бонне, и вы прекрасно все понимаете! Полиция завалена анонимными письмами, в которых некие доброжелатели сообщают обо всех лицах, окочурившихся при необычных обстоятельствах. Дайте мне это послание!

— Оно опубликовано в «Эклер», и вам должно быть этого достаточно, я уже не помню, куда дел оригинал.

Дверь внезапно распахнулась, пропуская высоченного мужчину, который был вне себя от гнева. Исидор и Эдокси галопом устремились на свои места, Виктор же выпрямился, спрятав газету в карман.

— Инспектор! — кричал Мариус с порога своего кабинета. — Если эта дама скончалась от остановки дыхания, чего ж вам тогда приказали расследовать этот случай?.. О, Виктор, ты пришел! Ты все слышал?

— Почти. Кто это был?

— Инспектор Лекашер. Неплохой мужик, но несколько того, туповат. Читал последние новости?

— Нет.

— Газеты получили анонимное послание, в котором утверждается, что речь идет об убийстве, в то время как врачи дали заключение, что смерть была естественной.

— Ты про вчерашнюю даму там, на башне?

— Да. Одно из двух: либо эти скверные вирши написаны шутником, либо она была убита. Как? Загадка. Полиция наверняка знает больше нас, да не хочет сказать. Что же до мотивов… Эжени Патино, набожная и почтенная вдова… Может, она занималась шантажом. Или оказалась свидетельницей чего-то такого, чего не должна была видеть.

Мариус натянул жилет на брюшко, откусил конец у сигары и выплюнул его.

— Я поставил карикатуру Таша на первую полосу, тем самым противопоставив себя «серьезной» прессе, которая имеет обыкновение дудеть о своей беспристрастности и неподкупности! Я иду на чудовищный риск, но знаю, что прав. Пошли со мной, покажу, как я тут устроился. Осторожней, лестница трухлявая. Ты обдумал мое предложение?

— Я еще не решил. Если я начну писать все, что думаю, — боюсь, навлеку на тебя неприятности и распугаю читателей.

— Бог ты мой, главное — изобрети оригинальную манеру подачи мыслей, и тебя прочтут! Смотри, как работаю я, и отбрось сомнения. Видишь, газета — это однодневка: в конце концов все эти материалы оказываются на прилавках у рыбника, продавщицы фруктов или в отхожем месте. Что опубликовано сегодня, завтра канет в Лету. Любопытствующих необходимо кормить свежими новостями каждый день. Чего ждет читатель за свои кровные пять сантимов? Сюжетов самых заурядных — драм, скандалов, сентиментальных историй, убийств.

— Весьма печально.

— Тут никуда не денешься, старина, преступление и юмор — вот о чем вечно судачат, вот что пополняет кассу.

— Ну и циник же ты!

— Да вовсе нет, публике-то и этого мало. Смотри, чувствуешь разницу?

Мариус помахал номером «Пасс-парту», держа в другой руке выпуск «Голуа».

— Вот это и есть ежедневная газета без политических амбиций, а там — бульварный листок, начиненный церемонными, тщательно отредактированными формулировками. Взгляни, вот, статья про генерала Буланже, ради чего она здесь? Подготовленного им переворота республика уже не боится, и интерес к нему мигом угас. У французов ветреные сердца, они променяли своего белокурого идола на трехсотметровую башню. Публике, понимаешь ли, плевать на парламентскую газету, светские новости, финансовые обзоры. Она предпочитает пошлый фельетон, лишь бы ее держали в напряжении. Я руководствуюсь единственным правилом, приносящим доход: понравиться как можно большему числу читателей ради того, чтобы увеличить тираж. Флобер выразил это так: «Высоких тем не существует, король Ивето стоит Константинополя!»

Он провел Виктора за перегородку, где сидел человек, чьи пальцы оживленно бегали по клавиатуре странной машинки, работавшей на сжатом воздухе и плевавшейся клубами пара.

— Это маленькое чудо стоило мне целого состояния. Ее изобрел немец, эмигрировавший в Соединенные Штаты, Оттомар Мергенталер, запомни это имя, он гений! Она приехала прямым рейсом с той стороны Атлантики, и во всей Франции такой владею один я.

Он погладил машинку так, словно перед ним была любимая женщина.

— Славный линотип! У него клавиши с буковками, и он выдает типографскую строку, готовую к печати. Скорость, старина, скорость, в ней все дело! Я могу выпускать два, три номера в день! Скоро обоснуюсь вот на бульварах, расширю штат… В ближайшую неделю я открою серию: «День на выставке с…», это о светилах научного мира, знаменитостях литературы, изящных искусств, моды. Первым станет Саворньян де Брацца, он уже согласился. В наше время, когда из-за иммиграции многие скрежещут зубами, немаловажно напомнить, что тот, кто преподнес нам Конго, — итальянец, а французом он стал после того, как в 1870-е защитил цвета нашего флага. Налить стаканчик?

— Нет, благодарю, мне нужно сделать закупку книг.

— Не забудь о литературной хронике!

— Буду об этом думать. Я… я обещал одну книгу твоей иллюстраторше, Саша…

— Таша Херсон?

— Да. Хотел передать через посыльного, но не нашел ее адрес.

— Дом 60 по улице Нотр-Дам-де-Лоретт. Берегись хозяйки, эта очкастая немка — сущий цербер!

Виктор поспешил откланяться, он чувствовал облегчение, словно школьник, которому удалось избежать насмешек. Какие цветы ей преподнести? Розы? Лилии? Он прыгнул в фиакр на улице Риволи и закрыл глаза, чтобы лучше обдумать этот вопрос.

На улице Сен-Пер, перед больницей Шарите, остановился фиакр. Из него вышел человек средних лет, в цилиндре, облаченный в темный редингот. Он перешел улицу, немного постоял у магазинчика Дебов и Галлэ, фабрикантов высококачественных и чистейших продуктов, и, прочтя назойливую рекламу ветрогонного шоколада с цукатами, проглотил слюну. Пройдя улицей Жакоб, где располагались такие знаменитые издатели, как Фирмен-Дидо и Хетцель, он наконец остановился у дома 18, у книжной лавки «Эльзевир». За стеклами витрин, на деревянных панелях, оправленных в зеленую бронзу, выстроились в ряд в старинных переплетах и современных обложках романы Мопассана, Гюисманса, Поля Бурже и Жюля Верна, последнее творение которого, «Два года каникул», красовалось на самом видном месте.

Незнакомец из-под руки обвел взглядом внутреннее пространство магазина, где, кажется, не было ни души. Нет, в самом дальнем углу он наконец различил сидевшего за маленьким столиком Кэндзи Мори, который что-то писал. Окруженный этажерками, битком забитыми книгами, ожидавшими, когда их наконец расставят по полкам, он переписывал каталожные карточки, выводя каждую строчку со старательностью школяра. Время от времени, прервавшись, он задумчиво посматривал на бюст Мольера на камине из черного мрамора, потом вновь опускал голову и макал в чернильницу перо.

Незнакомец улыбнулся, пригладил остроконечную бородку и толкнул входную дверь. При звуке колокольчика Кэндзи Мори повернул голову, а из подсобки в этот же момент появился служащий в серой блузе.

— Мсье Франс! — вскричали оба в один голос.

Вошедший сделал приветственный жест и подошел к прямоугольному столу, покрытому зеленым сукном.

— А куда это разбежались все стулья? — спросил он с забавным выражением лица.

— Я их снова убрал, — проворчал Кэндзи Мори. — Виктор не понимает. Те, кто приходит сюда поболтать, только мешают и смущают настоящих покупателей.

— А я?

— О, вы другое дело! Жозеф, принесите из задней комнаты стул для мсье Франса!

— Сию минуту! — крикнул служащий.

Когда двое мужчин удобно уселись за столом и Кэндзи разложил приготовленные для именитого гостя прекрасные издания, Жозеф Пиньо — в просторечии Жожо — вновь удалился и уселся на приставную лесенку, стоявшую за кассой. Каждый день после завтрака с позволения хозяина у него был небольшой перерыв, который он посвящал чтению. Жожо был признателен Кэндзи Мори за то, что тот дает ему время на отдых, ведь он занят в магазине до самого вечера: разбирает тома, купленные несколькими днями ранее господином Легри, сортирует их для зала продаж или для особо ценных клиентов. А еще нужно обслуживать покупателей, упаковывать книги, бывает что и на дом отнести. Если работенки накапливалось слишком много, господин Мори заводил речь о том, что надо взять второго служащего, но Жозеф настаивал, что вполне справится один, не желая иметь соперника в этом бумажном царстве, которое он считал своим персональным раем.

Плод грешной любви зеленщицы и букиниста с набережной Вольтера, бедное горбатое дитя, которое мать воспитывала в строгости, ни на шаг от себя не отпуская, Жозеф до своего пятнадцатилетия питался исключительно яблоками и романами. Четыре года назад, в один осенний денек, мадам Эфросинья Пиньо принесла в книжную лавку «Эльзевир» груши и инжир, и буквально у нее на глазах старый служащий Эрнест Лабарт так и рухнул поперек стола — с ним случился удар. Оказав помощь смертельно побледневшему книготорговцу мсье Легри, то есть уложив мертвое тело на полу, она позволила себе намекнуть, что ее сын кое-что смыслит в книжном деле. И вскоре Жозеф был принят на работу.

Под тщедушной внешностью в этом молодом человеке таился драгоценный талант. Он все читал, обо всем помнил, был сущим всезнайкой не только в том, что касалось содержания произведений и времени их публикации, но и в том, каким тиражом они были опубликованы, сколько выдержали изданий на хорошей бумаге и у какого издателя. Его широкая, круглая голова под шапкой соломенных волос и с лицом простака таила столько разнообразных сведений, что они сыпались из него как горох. Мало того, он имел нахальство утверждать, будто его кроличьи, широко расставленные зубки приносят удачу. Да Виктор и сам обратил внимание, что с его появлением торговый оборот магазина вырос. Кэндзи, поначалу принявший мальчишку в штыки, быстро переменил к нему отношение и, хотя и был с ним несколько груб, души в нем не чаял, ибо мог упрекнуть его лишь в одном: тот никак не мог научиться завязывать веревку на кипах книг.

Жозеф погрузился в чтение — сейчас это было «На воде» Мопассана. Но буквы сливались перед глазами — он украдкой поглядывал на гостя, сидевшего рядом с Кэндзи. Жозеф сгорал от желания выразить свое восхищение его романами и литературно-критическими эссе, но не осмеливался подойти. Чтобы успокоиться, он раскрыл номер «Молнии». Верх первой полосы занимал крупно набранный заголовок:

...

ДРАМА НА БАШНЕ

Загадка остается неразгаданной

Вчера после полудня в редакцию нашей газеты было доставлено по почте таинственное послание. Оно касалось женщины, скончавшейся на первом этаже трехсотметровой башни на Всемирной выставке. Мы приводим его как оно есть:

Я скажу вам, — навострите ушки —
Слишком много знают часто бедные простушки.

Жозеф присвистнул.

— Это должно понравиться мсье Легри!

В магазин вошла величественная гранд-дама с седеющей гривой. Жозеф, сложив газету, поднялся.

— Госпожа графиня…

Она нетерпеливо махнула рукой.

— Не беспокойтесь! Я немного пороюсь в книгах, мне нужно купить что-нибудь для моей дурехи племянницы. Где вы прячете Жоржа Онэ?

— О, вы уверены, что это хороший выбор? У него в романах ошибка на ошибке. Писатель, способный приписать ребенку, рожденному в годы Первой империи, отца — сторожа железной дороги…

Графиня в упор посмотрела сквозь лорнет на Жозефа.

— Правда? Но тогда что же вы посоветуете?

— Знаете «Преступление Сильвестра Боннара»? — выдохнул он, снова косясь в сторону стола.

— Преступление? О нет, я не поклонница всей этой новомодной чепухи. И так уж газеты напичканы самыми мерзкими подробностями. Вы что-нибудь поняли о том, что случилось вчера на башне мсье Эйфеля?

— О, действительно я…

Он осекся, вдруг залюбовавшись миловидной рыжей красоткой, которая остановилась на обочине тротуара и с недоуменным видом осматривала магазин. Господин в цилиндре раскланялся с Кэндзи и направился к выходу, по пути дружески махнув рукой Жозефу. Когда он выходил, рыжая девушка наконец решилась войти, и он галантно уступил ей дорогу. Графиня же внезапно оставила служащего, стремительно направившись к Кэндзи, который, увидев ее, попытался было спрятаться в задней комнате за этажерками.