— Что же вы надеетесь найти? — поинтересовался Донатьен Вандель.

— Камни из далекой таинственной Вселенной.

— Камни? Скорее, камешки! — проворчал Донатьен. — На вашем месте я бы поостерегся ползать по кустам: у вас опять могут начаться колики.

— Я не нуждаюсь в ваших советах! — пробурчал тот в ответ.

Дверь распахнулась. Мертвенно-бледный Максанс Вине стоял на пороге, сжимая в руке «Размышления» Марка Аврелия.

— Знак! Это Эмиль нам подал знак! — возвестил он, воздев указательный палец к потолку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пятница, 15 августа

На соломенном тюфяке лежал, прерывисто дыша, ребенок с распухшей шеей. Мать сидела рядом, придерживая на его воспаленном лбу влажное полотенце. В освещенном дверном проеме возникла высокая фигура. Женщина повернулась к мужу:

— У нас нет выбора, визит доктора нам не по карману, придется идти за мецем. [Мец — знахарь (от латинского medicus и французского m?decin — врач). — Примеч. авт.] Говорят, этот добрый человек творит чудеса и лечит бедняков бесплатно.

Мужчина нахмурил брови.

— Он колдун. Я уверен: то, что произошло сегодня ночью, его рук дело.

— Даже если он нам не поможет, хуже уже не будет!

— Это еще неизвестно…

— Ты хочешь, чтобы наш малыш умер?! — в отчаянии воскликнула женщина и склонилась над ребенком.

Ее муж взглянул на сына и вышел.

Он бежал, не останавливаясь, через болота, не замечая пения птиц и жужжания насекомых, сливавшихся в причудливую мелодию. Заслышав его тяжелые шаги, заяц шмыгнул в заросли папоротника.

Хижина меца стояла под высоким каштаном у зернового склада недалеко от так называемого Охотничьего замка — здания XII века с четырьмя массивными башнями, куда парижане любили приезжать на пикники. Жеробом Дараньяк работал угольщиком, иногда помогал бочару из Монлиньона. Питался он в основном дичью — зайчатиной, фазанами и куропатками, а еще грибами и лесной ягодой. К нему часто приходили за помощью издалека, и он принимал пациентов прямо на лугу, у пруда, заросшего лилиями, над которыми кружились стрекозы, а в плохую погоду — в своем бревенчатом домишке. Невдалеке располагалось небольшое поле гречихи, и красные тряпки, привязанные к деревьям, должны были отпугивать косуль.

Приблизившись, мужчина увидел разлетающиеся искры. Мец стучал долотом по предмету, лежавшему на наковальне.

Жеробому было около сорока. Он был высок, с черными вьющимися волосами и чисто выбритым лицом, которое можно было бы назвать красивым, если бы не зигзагообразный шрам на виске, полученный от одного ревнивого мужа — из-за той истории Жеробому пришлось уехать из родного Лимузена. Он был добрая душа и охотился только для того, чтобы утолить голод, а от пациентов принимал плату продуктами. Вот и теперь отец больного ребенка посулил ему дюжину яиц и два кочана капусты, если он вылечит малыша.

— У меня есть кое-что очень действенное, но это средство можно использовать только один раз.

Жеробом Дараньяк взвесил блестящий металлический предмет на руке. Конечно, жаль было с ним расставаться, но появление мужчины Жеробом воспринял как знак Провидения. Он верил в силу природы и знал целебные свойства диких растений и камней, но не переоценивал себя, считая лишь орудием, осуществляющим волю Всевышнего. Мысленно произнеся молитву, Жеробом повернулся к мужчине:

— Я готов. Веди меня.

Они двинулись через болота в обратном направлении. Солнечные блики плясали на тропинке, вдоль которой росли кусты ежевики. Когда они проходили мимо замка, стая голубей взмыла в небо, громко хлопая крыльями.

Склонившись над малышом, Жеробом осторожно ощупал отек. Потом послюнявил палец, начертал на груди ребенка какие-то знаки и плотно прижал к его распухшей шее металлический предмет, бормоча:

— Семь горестей, семь радостей, семь гордостей, семь печатей на книгах прорицателей, семь цветов радуги, семь нот в музыке… Семь, вещее число.

Через несколько минут он весь покрылся испариной, ощущая, как болезнь ребенка перетекает в магический предмет, а затем через руку проникает в его собственное тело. Если родители будут четко следовать его указаниям, ребенок скоро поправится.

— Это очень сильное средство, — сказал он, вручая им металлический предмет. — Я совершил магический ритуал, теперь это будете делать вы: слово в слово, жест за жестом, иначе болезнь не остановить.

Мать сжала сына в объятиях и радостно вскрикнула:

— Кажется… Похоже, он очнулся!

Она смотрела на меца с благоговением.

— Надо верить всему, сомневаться во всем и ничего не отрицать, — важно произнес Жеробом. — Возьми этот предмет, женщина, я доверяю его тебе. Слушай и запоминай. — Он прошептал ей что-то на ухо, затем отстранился и добавил вполголоса: — Ты понимаешь, что означает держать рот на замке?

— Да.

— Уверена?

— Да.

— Тогда приступай немедленно.

И Жеробом ушел.

Суббота, 17 августа, утро

— Время идет, а ваш экземпляр «Путешествия молодого Анахарсиса» [«Путешествие молодого Анахарсиса в Грецию в середине четвертого столетия до нашей эры», автор — аббат Жан-Жак Бартелеми (1716–1795). — Примеч. авт.] все еще не продан. Вы не готовы с ним расстаться? — Посетитель поправил монокль и удалился.

— Звучит не очень-то оптимистично, — заметил Кэндзи Мори, надел очки и вернулся к своим каталожным карточкам.

— Если вы полагаете, что это потенциальный клиент, то глубоко ошибаетесь. Он слишком мрачно настроен и к тому же без гроша, — парировал Жозеф Пиньо, сердито поглядывая на Юрбена, уже третьего подручного, нанятого за последние шесть месяцев.

Кэндзи искоса посмотрел на зятя. Зачем Виктор решил сделать Жозефа компаньоном? Он был хорош на своем месте.

Несмотря на увлечение техническими новшествами, Кэндзи Мори был консервативен и не любил перемен. А Жозеф умудрился выжить из лавки уже двух служащих.

Раздражение мешало Кэндзи сосредоточиться. Он был не в восторге от союза Жозефа с Айрис, так как желал для дочери лучшей партии, но смирился с ее выбором, когда узнал о том, что она беременна. Увы, родилась девочка, а он мечтал о внуке. Айрис и Жозеф поселились в бывших комнатах Виктора — тот тоже женился и теперь появлялся в лавке лишь изредка… Одним словом, поводов для раздражения у Кэндзи хватало. В том числе и постоянное присутствие Эфросиньи Пиньо.

Он снял очки, покрутил их в руках и убрал в ящик, не в силах больше слушать, как Жозеф громко отчитывает служащего:

— Зарубите себе на носу, Юрбен: работая в книжной лавке, вы обязаны знать имена писателей и годы издания всех книг, а еще быть всегда вежливы с покупателями. Кроме того, вы должны предлагать им книги, о каких они и не слышали!

«Он унаследовал ужасный характер от своей матери, — подумал Кэндзи, собирая свои карточки, — и этот Юрбен здесь тоже долго не продержится. Кстати, интересно, кем приходится мне Эфросинья Пиньо?»

Жозеф же, наблюдая за подчиненным, на самом деле завидовал ему, так как Юрбен очень ловко упаковывал книги в оберточную бумагу. Самому Жозефу это никогда не удавалось: то бумага рвалась, то бечевка запутывалась.

— Это все, на что он способен. При этом не может перечислить даже поэтов Плеяды! Это же надо было умудриться — заявить мадам де Камбрези, что Мариво — автор «Совращенной поселянки»! Хорошо еще, что старая карга и сама в литературе ничего не смыслит, она убеждена, что «Лжец» [Пьер Карле де Шамблен де Мариво (1688–1763) — французский комедиограф и романист, автор романа «Удачливый крестьянин», который Юбер перепутал «Совращенной поселянкой» Никола Ретиф де ла Бретонна (1734–1806); «Лжец» — пьеса Корнеля. — Примеч. авт.] — это комедия Мольера! — пробормотал Жозеф. Еще один промах — и он уволит этого тупицу, который, к тому же, похоже, нечист на руку.

Его размышления прервало появление месье Шодре, аптекаря с улицы Жакоб.

— О, месье Пиньо, какое удивительное происшествие! Я видел все собственными глазами!

— Что вы видели?

— Позавчера я был в Монморанси, у моей сестры, мы праздновали ее серебряную свадьбу, была ночь, и звезды сыпались с неба дождем!

— Скоро, наверное, ни одной не останется, — с иронией заметил Кэндзи, с грохотом задвигая ящик стола.

— Не шутите, месье Мори, ведь это плохой знак, предвещающий войну, а может, и конец света. Так написали в газете. А вы как думаете?

— Что это души летят из чистилища в рай, — пробурчал Кэндзи.

— Надо же, а я все проспал! — расстроился Жозеф.

Пока он расспрашивал аптекаря, Кэндзи, покусывая карандаш, прислушивался к топотанию маленьких ножек на верхнем этаже. Внучка Дафнэ, которой недавно исполнился годик, занимала в его сердце особое место. Поначалу крики младенца приводили Кэндзи в ужас, но как только малышка впервые улыбнулась ему, сразу стала для него ангелом, пусть и с черными как смоль волосами и миндалевидными, чуть раскосыми глазками. Увидев первые неуверенные шаги и услышав первый лепет внучки, Кэндзи мгновенно превратился в ее покорного раба, не лучше бабки Эфросиньи, которая, коверкая слова и сюсюкая, громко восторгалась проделками малышки.

— Ради всего святого, мадам Пиньо, разговаривайте с ребенком на нормальном французском! — умолял Кэндзи, но Эфросинья его не слушала. Избавиться от нее можно было, лишь напомнив, что пора готовить ужин, или предложив проследить за тем, чтобы служанка Зульма Тайру не ушла домой, не закончив работу.

— Верно! Эта негодяйка только и думает о том, как бы улизнуть к своему голубку!

Речь шла о почтенном чопорном Андре Боньолье, слуге Виктора и его супруги Таша, который уже давно ухаживал за Зульмой Тайру, не решаясь признаться в своих чувствах, из-за чего девушка постоянно пребывала в рассеянности и била посуду. Эфросинья бранила ее на чем свет стоит, но иногда меняла гнев на милость и давала ценные советы.

К счастью, Кэндзи занимали не только проблемы домочадцев — он наслаждался идиллией в отношениях с Джиной Херсон, матерью Таша Легри, и проводил выходные в холостяцкой квартирке на улице Эшель, где переживал самые восхитительные моменты своей жизни. Он и не предполагал, что после смерти Дафнэ Легри способен испытывать подобные чувства.

— Вы слышали, месье Мори, — обратился к нему Жозеф, — Хосе-Мария Эредиа [Хосе-Мария Эредиа (1842–1905) — французский поэт кубинского происхождения. — Примеч. перев.] раздобыл на набережной оригинальный экземпляр «Мыслей» Паскаля всего за два су!

— Жаль, что мы его упустили! Впрочем, ничего удивительного: ведь Виктор занят фотографией, а вы — своими газетными вырезками! — И Кэндзи указал на стойку, где лежал свежий выпуск газеты «Фигаро».

— Неужели вам не интересно узнать, что произошло вчера ночью в лесу Монморанси! Вот послушайте! — И Жозеф прочитал:

...

Удивительное событие посеяло панику в окрестностях деревни Домон. Метеоритный дождь обрушился на руины храма святой Радегонды. Местные жители утверждают: им казалось, что на небе две луны.

Кэндзи не слушал Жозефа. Он силился выкинуть из головы Эдокси Аллар, княгиню Максимову, до замужества танцевавшую в «Мулен Руж» под именем Фифи Ба-Рен. Она позавидовала успеху Лианы де Пужи, [Лиана де Пужи (Анна-Мари де Шассень; 1869–1950) — французская танцовщица, писательница и куртизанка, одна из звезд Бель Эпок. — Примеч. перев.] гастролировавшей в России в 1894 году, и стремилась добиться того же на парижских подмостках. Кэндзи навестил Эдокси на прошлой неделе в ее квартире на авеню Опера, и с тех пор соблазнительный образ бывшей любовницы преследовал его, при этом, как ни странно, не затмевая чувств к Джине.

Жозеф продолжал рассуждать о метеоритах:

— С десятого по четырнадцатое августа они падали по всей Англии, от Стратфорда-на-Эйвоне до Бристоля. Один наблюдатель насчитал целых двадцать шесть!

— Надеюсь, он получит за это медаль. А вы уверены, что он не перебрал лишнего? — заметил Виктор Легри, входя в лавку.

— Вам смешно! Но я согласен: метеоритный дождь не предвещает ничего хорошего!

— Боитесь конца света? Но Персеиды [Персеиды — метеорный поток, ежегодно появляющийся в августе со стороны созвездия Персея. — Примеч. перев.] в середине августа каждый год освещают наши ночи, в этом нет ничего сверхъестественного.

— Так или иначе, эту вырезку я сохраню. — Жозеф аккуратно вклеил заметку в свой знаменитый блокнот, где коллекционировал описания всевозможных необыкновенных происшествий.

— Эти три заказа нужно доставить сегодня? — спросил Юрбен.

— Нет, в воскресенье после мессы! — с иронией воскликнул Жозеф. — Разумеется, сегодня! Вы уже должны быть в пути!

— Но покупатели живут в разных концах города: один — на улице Тюрбидо в Третьем округе, другой — на улице Дюрантон в Четвертом, а третий — в Сен-Манде.

— Поезжайте на омнибусе!

Юрбен ушел, а Виктор едва удержался, чтобы не напомнить Жозефу о том, что тот в свое время вел себя точно так же, как новый служащий.

Книжный магазин опустел, и три компаньона погрузились каждый в свои мысли.

Кэндзи грезил о граммофоне. Он видел рекламу в «Иллюстрасьон» и планировал приобрести новейшее техническое устройство к Рождеству.

Виктор силился понять, почему фотографии обнаженной Таша — сколько же красноречия ему понадобилось, чтобы убедить ее позировать! — не получились такими, как он рассчитывал. Возможно, он добавил слишком много соды в проявитель. В его мечтах эти снимки оживали. Одна знакомая описала ему презентацию кинематографа братьев Люмьер, которую те провели 22 марта для членов национальной промышленной комиссии, и Виктор сразу понял: это будущее фотографии. Как бы ему хотелось увидеть «Выход рабочих с фабрики»… Он закрыл глаза и представил себе фильм, главная героиня которого была похожа на Таша.

Жозеф же обдумывал сюжет очередного романа с продолжением. Предыдущий, «Букет дьявола», печатавшийся несколько месяцев в газете «Пасс-парту», имел у читателей успех, а затем вышел отдельным изданием у «Шарпантье и Фаскель». Когда Жозеф узнал от Айрис — ему плохо давался язык Шекспира, — о том, что Шерлок Холмс погиб в смертельной схватке с профессором Мориарти у Рейхенбахского водопада, ему стало казаться, что жанр криминального расследования оказался в глубоком кризисе. Получится ли у него написать детектив? Если нет, то к какому жанру обратиться? Он пролистал «Юность Лагардера» [Автор Поль Феваль (1816–1887) — французский писатель, автор популярных приключенческих романов (так называемых романов плаща и шпаги), при жизни пользовался не меньшим успехом, чем Бальзак и Дюма. Роман издан в 1893 г. — Примеч. авт.] и почесал в затылке. Взяться за приключения? Написать роман плаща и шпаги? Нет, нельзя бесконечно эксплуатировать тему горбуна, даже если являешься экспертом в этом вопросе. [Самым известным романом Феваля считается «Горбун» (1857), а Жозеф и сам горбат. — Примеч. перев.] Ах! Лагардер! Быть его alter ego! «Но я же не владею шпагой, — сказал себе Жозеф, — а значит, прощайте дуэли в сумерках на склоне перед замком замка Келюс-Таррид!» А может, попробовать написать что-то в духе Жюля Верна или даже Альбера Робида? [Альбер Робида (1848–1926) — французский карикатурист, иллюстратор и писатель. В 1880-ые написал футуристическую трилогию, став предтечей стимпанка. — Примеч. перев.] Создать роман не хуже, чем «Машина времени» некоего Г. Дж. Уэллса, который Айрис читает в английских газетах, описывая потом мужу конфликты между элоями и морлоками, происходящие в 802701 году. И вдруг Жозефа осенило: а что если ему написать о том, как гигантский метеорит упал прямо на Париж?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вторник, 22 октября

— Который час? — пробормотал молодой человек, развалившийся на перине.

Девушка приводила в порядок прическу, зажав во рту шпильки для волос. Воткнув в волосы последнюю, она показала локтем на грязное окно.

— Уже полдень. Давай-ка, пошевеливайся! Мне пора бежать на работу, — сказала она, завязывая мятую ленту бантом на пастушьем посохе.

Кора работала в «Пивнушке для холостяков» на улице Сен-Северен с пятнадцати лет. Ее приняли туда, поставив условие: никому не признаваться в том, что она еще несовершеннолетняя. Она и ее товарки должны были ублажать мужчин в специальных комнатках в подвале или в малой гостиной, где свидание стоило втрое дороже, так как клиентам в дополнение к пастушке полагались еще вишневая настойка или тминный ликер. По окончании рабочего дня Кора обслуживала постоянных клиентов. Эрик Перошон был из их числа, и поскольку она ему симпатизировала, он иногда оставался у нее на ночь.

Молодой человек облегчил карман своего сюртука, выудив оттуда последние монеты, и, насвистывая, спустился по лестнице. После того как умер отец, Эрику приходилось несладко — денег, которые давала мать, ему не хватало. Промучившись так некоторое время, он решил, что пора потрясти дядюшку Донатьена: тот все равно лежит без движения, и деньги ему не нужны.

Эрику Перошону было двадцать три года и, пользуясь своей привлекательной внешностью, он соблазнял женщин самого разного круга. Молодой человек бы уверен, что надо брать от жизни все, и не собирался следовать примеру покойного отца, который всю жизнь честно трудился, чтобы обеспечивать семью. «Разве это жизнь, если надо на рассвете вылезать из постели, а вечерами считать, сколько удалось продать молотков, задвижек, метелок и кухонной утвари?» — рассуждал Эрик, которому вовсе не улыбалась перспектива стать хозяином мелочной лавки. Он терпеть не мог семейные обеды, во время которых все разговоры сводились к дежурным фразам вроде: «Передай мне масла!» или замечаниям относительно того, что некоторые идиоты не умеют распоряжаться своими деньгами. Запираясь у себя в комнате, юноша взахлеб читал приключенческие романы, представляя себя то капитаном Немо, то Чакасом, то Лагардером, то графом Монте-Кристо, то бароном де Сигоньяком. [Чакас — герой романа «Натчезы» Франсуа Рене Шатобриана (1768–1848); барон де Сигоньяк — герой романа «Капитан Фракасс» Теофиля Готье (1811–1872). — Примеч. авт.] Эрик мог бы стать бунтовщиком, но был для этого слишком расчетлив, а потому притворялся порядочным молодым человеком. «Кто ждет, тот дождется», — рассуждал он. Отец оплатил его обучение в Школе архитектуры на бульваре Монпарнас, но юноше занятия быстро наскучили, и он решил, что гораздо приятнее посещать театры, балы и дам с сомнительной репутацией. Каждое утро Эрик повторял, как заклинание: «Завтра будет лучше, завтра будет лучше». Он твердо верил, что блестящее будущее уготовано ему судьбой.

Тут все было фиолетовое — обои, обивка софы и двух вольтеровских кресел, стоящих перед сервантом, заставленным английским фарфором с фиолетовым узором, — даже скатерть на столе, и та была фиолетовой. Мрачная комната.

Донатьен Вандель был парализован и лишен дара речи, поэтому не мог сказать о том, что, возможно, ему стало бы лучше, если бы в комнате сменили декор. Он проклинал себя за то, что поддался на уговоры сестры. Четыре года назад она явилась к нему в слезах, оплакивая своего супруга Жан-Поля. Донатьен Вандель тогда был заместителем начальника вокзала. Он рассудил, что сестре нужно о ком-то заботиться, и предложил ей с сыном Эриком переехать к нему. Увлеченный работой, он не сразу заметил, что Бернадетта быстро превратила его строгую холостяцкую квартиру в бонбоньерку. Да и потом не протестовал, радуясь тому, что может уделять больше времени племяннику, к которому питал отцовские чувства. Вандель видел Эрика знаменитым архитектором, который, возможно, превзойдет самого Гюстава Эйфеля.