Он молчал. Я видела, как на его лице появляется сочувствие.

— Знаю-знаю. Это ужасно. Это имя для двухлетней девочки, а не для двадцатитрехлетней женщины.

— У двухлетней девочки останется то же имя в любом возрасте. Мы из своих имен не вырастаем, Лили Блум.

— К несчастью для меня, — сказала я. — А моя любовь к садоводству только усугубляет ситуацию. Я люблю цветы. Растения. Люблю что-то выращивать. Это моя страсть. Я всегда мечтала открыть цветочный магазин, но я боюсь, что, если это сделаю, люди не сочтут мое желание искренним. Они решат, что я пытаюсь капитализировать мое имя и работа флористом вовсе не работа моей мечты.

— Может быть, и так, но какое это имеет значение?

— Полагаю, никакого. — Я поймала себя на том, что шепотом произношу «Магазин Лили Блум», и заметила, что он улыбается. — На самом деле это замечательное имя для флориста. Но у меня диплом по бизнесу. Это будет шаг вниз, ты так не считаешь? Я работаю на самую крупную маркетинговую фирму в Бостоне.

— Иметь собственный бизнес — это ни в коем случае не шаг вниз, — сказал он.

Я подняла бровь.

— Если только он не разорится.

Он кивнул в знак согласия.

— Если только он не разорится. А второе имя у тебя какое, Лили Блум?

Я застонала, и он вскинул голову.

— Хочешь сказать, что будет еще хуже?

Я уронила голову на руки и кивнула.

— Роза?

Я покачала головой:

— Хуже.

— Вайолет?

— Если бы. — Я поморщилась и пробормотала: — Блоссом [В переводе с английского «цветок» или «цветение».].

Он отреагировал не сразу.

— Черт подери! — негромко произнес он.

— Ага. Блоссом — это девичья фамилия моей матери, и мои родители решили, что это судьба, раз их фамилии схожи. Поэтому, когда родилась я, название цветка первым пришло им на ум.

— Твои родители, должно быть, настоящие чудаки.

Один из них. Был.

— Мой отец умер на этой неделе.

Райл посмотрел на меня:

— Отличный ход. Я на это не куплюсь.

— Я говорю серьезно. Поэтому я сегодня сюда и пришла. Думаю, мне просто нужно было.

Он с подозрением смотрел на меня какое-то время, чтобы убедиться, что я его не разыгрываю. Он не извинился за свои слова. Вместо этого в его глазах появилось чуть больше любопытства, как будто он мне поверил.

— Вы были близки?

Это сложный вопрос. Я опустила подбородок на руки и снова посмотрела вниз на улицу.

— Не знаю, — ответила я, пожав плечами. — Как дочь я его любила. Но как человек я его ненавидела.

Я чувствовала, что он какое-то время смотрел на меня, а потом сказал:

— Мне нравится твоя честность.

Ему нравится моя честность. Я наверняка покрас-нела.

Мы оба молчали, пока он не заговорил:

— Тебе когда-нибудь хотелось, чтобы люди были более прозрачными?

— Это как?

Райл поддел большим пальцем кусочек отслоившейся штукатурки, потянул, пока она не отвалилась, и бросил вниз.

— У меня такое чувство, будто все притворяются не такими, какие есть на самом деле, хотя в глубине души мы все одинаково облажались. Некоторым из нас просто удается это скрывать лучше, чем другим.

Либо он уже был под кайфом, либо любил заниматься самокопанием. В любом случае меня это устраивало. Больше всего я любила разговоры, в которых не было настоящих ответов.

— Не думаю, что скрывать свои чувства — это плохо, — сказала я. — Голая правда не всегда красива.

Его взгляд задержался на мне.

— Голая правда, — повторил Райл. — Мне это нравится. — Он развернулся, ушел на середину крыши, отрегулировал спинку одного из шезлонгов у меня за спиной и устроился в нем. Он вытянулся во весь рост, заложил руки за голову и посмотрел вверх на небо. Я заняла соседний шезлонг и долго возилась с ним, пока не смогла лежать в той же позе, что и Райл.

— Скажи мне голую правду, Лили.

— О чем именно?

Он пожал плечами:

— Не знаю. О чем-то таком, чем ты не гордишься. Что поможет мне в душе почувствовать себя чуть меньшим лузером.

Он смотрел в небо, дожидаясь моего ответа. Мои глаза пробежались по линии его челюсти, по изгибу щек, по контуру губ. Его брови задумчиво сошлись на переносице. Я не понимала почему, но, казалось, что ему был нужен этот разговор. Я подумала о его вопросе и попробовала найти честный ответ. Когда я его нашла, я отвернулась от него и тоже уставилась в небо.

— Мой отец бил мою мать. Меня — нет. Но когда они ссорились, он настолько выходил из себя, что поднимал на нее руку. Когда это случалось, всю следующую неделю, а иногда и две, он старался это компенсировать. Он приносил маме цветы или водил нас обеих в ресторан. Иногда он покупал мне что-нибудь, потому что знал, как я ненавидела их ссоры. Ребенком я ждала, когда они поссорятся. Ведь я знала, что если он ее ударит, то следующие две недели будут замечательными. — Я помолчала. Не думаю, что я признавалась в этом даже самой себе. — Разумеется, если бы я могла, то сделала бы так, чтобы он никогда ее не бил. Но в их браке побои были неизбежны, и это стало для нас нормой. Когда я подросла, я поняла, что, не реагируя на это, я становлюсь такой же виноватой. Бо2льшую часть моей жизни я ненавидела отца за то, что он такой плохой человек, но я не уверена на сто процентов, что я лучше его. Возможно, мы оба плохие люди.

Райл задумчиво посмотрел на меня.

— Лили, — многозначительно произнес он, — плохих людей не существует. Мы просто люди, которые иногда поступают плохо.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но его слова заставили меня замолчать. Мы просто люди, которые иногда поступают плохо. Наверное, это в каком-то смысле было правдой. Не существует абсолютно плохих людей, как нет и абсолютно хороших. Некоторым из нас просто приходится больше потрудиться, чтобы подавить это плохое.

— Теперь твоя очередь, — напомнила я ему.

По его реакции я поняла, что ему не слишком-то хочется играть в свою же игру. Райл тяжело вздохнул и провел рукой по волосам. Он открыл рот, собираясь заговорить, но тут же закрыл его. Немного подумав, он наконец произнес:

— Сегодня вечером я видел, как умер маленький мальчик. — Его голос звучал уныло. — Ему было всего пять лет. Они с братом нашли ружье в родительской спальне. Младший брат схватил его и случайно нажал на спусковой крючок.

У меня сжалось сердце. Пожалуй, для меня это было слишком тяжелой правдой.

— К тому времени, когда малыш оказался на операционном столе, уже почти ничего нельзя было сделать. Всем вокруг — сестрам, другим врачам — было жалко семью. «Бедные родители», — говорили они. Но когда мне пришлось выйти в зал ожидания и сообщить этим родителям, что их ребенок не выжил, мне ни капельки не было их жаль. Мне хотелось, чтобы они страдали. Мне хотелось, чтобы они почувствовали всю тяжесть своего преступления: ведь они оставили заряженное ружье в доступном для детей месте. Мне хотелось, чтобы они знали, что они не только потеряли одного ребенка, но и разрушили жизнь другого, того, кто случайно нажал на спусковой крючок.

Господи Иисусе. Я не была готова к такому тяжелому рассказу.

Я не могла даже представить, как семья сможет с этим справиться.

— Бедный младший брат, — сказала я. — Не могу представить, как на нем скажется то, что произошло.

Райл щелчком сбросил что-то с колена.

— Это разрушит его жизнь, вот что случится.

Я повернулась на бок, чтобы видеть его, и подперла рукой голову.

— Это тяжело? Видеть подобное каждый день?

Он едва заметно покачал головой:

— Раньше было намного тяжелее, но чем чаще я сталкиваюсь со смертью, тем больше это становится частью жизни. Не могу сказать наверняка, как я к этому отношусь. — Райл снова встретился со мной взглядом. — Расскажи мне еще что-нибудь, — попросил он. — У меня такое ощущение, что моя история оказалась куда более жесткой, чем твоя.

Я не была с ним согласна, но все же рассказала о своем ужасном поступке, который я совершила всего каких-то двенадцать часов назад.

— Два дня назад мать спросила меня, буду ли я произносить надгробную речь на похоронах отца. Я ответила, что мне бы этого не хотелось, что я могу разрыдаться и мне будет трудно говорить перед толпой. Но это была ложь. Мне просто не хотелось этого делать, потому что, по моим ощущениям, надгробную речь должны произносить только те, кто уважал покойного. А я не испытывала уважения к отцу.

— Ты произнесла ее?

Я кивнула:

— Ага. Сегодня утром. — Я села и подобрала под себя ноги, продолжая смотреть на него. — Хочешь ее услышать?

Райл улыбнулся:

— Обязательно.

Я сложила руки на коленях и сделала глубокий вдох.

— Я понятия не имела, что говорить. Примерно за час до похорон я сказала матери, что не хочу ничего говорить у гроба. Она ответила, что это просто и что мой отец хотел бы, чтобы я это сделала. По ее словам, мне нужно было всего лишь подняться на возвышение и сказать пять хороших вещей о моем отце. Ну… именно это я и сделала.

Райл приподнялся на локте, явно заинтересованный. По выражению моего лица он догадался, что дальше будет хуже.

— О нет, Лили! Что ты сделала?

— Вот что. Позволь мне продемонстрировать тебе. — Я встала, обошла свое кресло, выпрямилась. Я вела себя так, будто стою перед полным залом, как это было утром. Я откашлялась.