Колин Маккалоу

Цезарь, или По воле судьбы

Посвящается Джозефу Мерлино, доброму, мудрому, восприимчивому, сердечному, добродетельному, по-настоящему хорошему человеку

Провинции Цезаря

Британия

Ноябрь 54 г. до Р. Х

Гай Юлий Цезарь

Имелся приказ: пока Цезарь в Британии, никакой корреспонденции ему не пересылать, разве что в самых экстренных случаях. Даже директивам сената следовало дожидаться в галльском порту Итий, когда командующий вернется из второго похода на самый западный в мире остров, столь же загадочный, как и находящаяся на востоке Серика.

Но это было письмо от Помпея Великого, зятя Цезаря и Первого Человека в Риме, поэтому Гай Требатий не стал класть маленький цилиндр из красной кожи с печатью Помпея в долгий ящик, а, вздохнув, тяжело поднялся на ноги. Двигаться резвее ему мешала полнота, свойственная тем, кто проводит все время за столом — письменным или обеденным. Открыв дверь, он вышел на улицу лагеря, наспех сооруженного на месте прошлогоднего, не столь большого. Место не из приятных! Те же прямые, хорошо утрамбованные улицы, те же бесконечные ряды деревянных строений. Есть даже пара лавчонок, а вот деревьев нет вовсе.

«В Риме, — подумал он, ковыляя по via principalis, — я бы кликнул носильщиков». Но в лагерях Цезаря никаких паланкинов нет, и потому он, Гай Требатий, многообещающий молодой юрист, вынужден тащиться пешком, отдуваясь и проклиная систему, почему-то решившую, что для его будущей карьеры много полезней солдатская жизнь, чем прогулки по Римскому форуму. Ему даже нельзя послать в порт кого-нибудь вместо себя. Цезарь считает, что человек должен сам выполнять свою работу, даже самую неблагодарную. Не дай бог, если тот, кому перепоручено задание, выражаясь грубым армейским языком, облажается.

О проклятье! Требатий уже хотел было повернуть назад, но потом сунул левую руку в складки тоги, принял важный вид и засеменил дальше. Впереди стоял Тит Лабиен. Прислонившись к стене своего дома и намотав на кулак конский повод, он разговаривал с каким-то крупным, увешанным золотом галлом. Это, похоже, был Литавик, новый командир эдуйских конников, назначенный на этот пост после попытки его предшественника сбежать в Британию. Кстати, предшественника убил именно Лабиен. Как там его звали? Думнориг. Думнориг? Кажется, это странное имя имеет отношение к скандалу, связанному с Цезарем и с некой женщиной? Требатий еще недостаточно долго пробыл в Галлии, чтобы во всем разбираться, вот в чем беда.

Это типично для Лабиена. Он любит якшаться с галлами. Ведь он и сам настоящий варвар! Не римлянин, нет! Густые курчавые черные волосы. Темная пористая кожа. Жесткий холодный взгляд черных глаз. А нос, как у семита, крючком, с ноздрями, словно специально расширенными ножом. Орел. Да, Лабиен, несомненно, орел. Но… не очень-то отвечающий римским стандартам.

— Решил скинуть жирок, а, Требатий? — спросил этот римлянин-варвар и улыбнулся, обнажая длинные зубы, точь-в-точь как у его кобылы.

— Иду в порт, — с достоинством ответил Требатий.

— Зачем?

«Не твое дело», — хотелось ответить, но губы Требатия сложились в вымученную улыбку. В конце концов, в отсутствие главнокомандующего Лабиен его заменяет.

— Надеюсь еще застать баркас. И отправить письмо. Для Цезаря.

— От кого?

Галл Литавик внимательно слушал. Он знал латынь, как и многие эдуи. Уже на протяжении нескольких поколений они были под властью Рима.

— От Гнея Помпея Магна.

— А-а-а!

Лабиен харкнул и сплюнул. Привычка, перенятая у варваров. Отвратительная привычка.

Услышав имя Помпея, Лабиен сразу потерял интерес к разговору и повернулся к юристу спиной. Ну да, еще бы! Ведь у этого Лабиена была интрижка с Муцией Терцией, прежней супругой Помпея. Во всяком случае, так, хихикая, утверждал Цицерон. Но Муция после развода не вышла замуж за Лабиена: недостаточно хорош. Она вышла за молодого Скавра. По крайней мере, в то время он был еще молодым.

Тяжело дыша, Требатий продолжил путь, пока не вышел из ворот лагеря на другом конце via principalis и не оказался в порту, именуемом Итий. Претенциозное название для небольшого рыбацкого поселения. Кто знает, как его называют морины — галлы, на чьей территории он находится. Цезарь просто пришел сюда в солдатских сапогах, словно это конечный пункт путешествия — или исходный. Как хочешь, так и понимай.

Пот градом тек по спине, впитываясь в тонкую шерсть туники. Говорили, что в Галлии климат прохладный и мягкий. Но только не в этом году! Сейчас здесь очень жарко и очень влажно. Порт Итий пропах рыбой. И эти галлы. Требатий их ненавидел. Он ненавидел свою работу. И даже… нет, только не Цезаря. Цезаря ненавидеть нельзя. Но Цицерона возненавидеть он уже был готов. Ведь именно Цицерон, использовав все свое влияние, вытребовал эту должность для своего близкого друга, многообещающего молодого юриста Гая Требатия Тесты.

Этот порт ничуть не походил ни на одну из очаровательных маленьких деревушек, разбросанных по берегам Тусканского моря, с их тенистыми виноградниками, множеством винных лавчонок и укладом жизни, который не менялся со времен царя Энея, тысячу лет назад сошедшего там со своего троянского корабля. Песни, смех, любовь. А здесь только ветер с песком, колючие травы на дюнах да пронзительные вопли тысяч и тысяч чаек.

Баркас, хвала всем богам, еще не ушел. Его команда, состоящая сплошь из римлян, грузила на борт последние из дюжины бочонков с гвоздями — единственный груз, который эта посудина должна была доставить, а точнее, единственный, который позволяли вместить ее размеры.

Ибо в Британии знаменитое везение Цезаря почему-то сошло на нет. Второй год подряд его суда терпели крушение в штормах, с какими бури Нашего моря не могли и сравниться. Правда, на этот раз Цезарь был уверен, что завел свои восемьсот кораблей в безопасное место. Но ветра и приливы — что можно было поделать с таким незнакомым явлением, как прилив, — подхватывали их и разбрасывали, как игрушки, круша и ломая. Однако Цезарь есть Цезарь. Он не разражался тирадами, не бесновался, не проклинал злокозненную стихию. Вместо этого он вновь и вновь собирал из обломков свой флот. Отсюда и гвозди. Миллионы гвоздей. Нет ни времени, ни опытных кораблестроителей, а армия до зимы должна вернуться в Галлию.

«Скрепляйте, что можно, гвоздями! — сказал Цезарь. — Все, что требуется от этих посудин, — проплыть тридцать с небольшим миль по Атлантическому океану. А потом пускай тонут. Мне наплевать!»

Потому-то баркас и курсировал между Итием и Британией, увозя гвозди и привозя корреспонденцию.

«Я тоже мог бы быть там», — сказал себе Требатий и вздрогнул, несмотря на одурманивающую духоту. Нуждаясь в опытном человеке, который мог бы делать бумажную работу, Цезарь внес его в списки своей экспедиции. Но в последний момент вдруг вызвался поехать Авл Гирций, да хранят его боги! Пусть лучше порт Итий станет для Гая Требатия конечным пунктом путешествия, нежели исходным.

Сегодня баркас увозил вдобавок и пассажира. Требатий знал, кто таков этот галл (или, скорее, бритт), поскольку сам вместе с Трогом организовал его отправку на остров — в безумной спешке, как и всегда. На носу утлого с виду весельного суденышка восседал Мандубракий, вождь триновантов, которого Цезарь возвращал этому племени в обмен на содействие. Синий варвар жуткого вида. Весь в чем-то мутно-голубом и болотно-зеленом, под стать разрисованной причудливыми узорами коже. Цезарь говорил, что таким образом бритты сливаются со своими лесами. Чтобы в чаще оставаться незримыми, а на поле сражения внушать врагам страх.

Требатий передал маленький красный футляр с печатью старшему среди римлян (капитану, или как его там?) и двинулся в обратный путь. Рот его тут же наполнился сладкой слюной. На обед сегодня жареный гусь. Мало что можно сказать хорошего о моринах, но гуси у них отменные. Наверное, лучшие в мире. Они не только кормят этих красавцев улитками с хлебом и поят вином, но также знают, когда резать птицу, чтобы мясо ее было нежнейшим и таяло во рту.

Гребцы баркаса, по восемь человек с каждого борта, работали без устали, слаженно, хотя на борту не было гортатора, чтобы задавать ритм. Через каждый час они отдыхали, пили воду, потом опять сгибали спину, упираясь ногами в выступы на дне лодки. Их капитан сидел на корме при рулевом весле и ведре для вычерпывания воды, сноровисто уделяя внимание то тому, то другому.

По мере приближения высоких, поразительно белых утесов Британии царь Мандубракий, чопорно и гордо восседавший на носу судна, на глазах делался все спесивей. Он возвращался домой, отдаляясь от белгской крепости Самаробривы, главного города амбианов, где его держали с другими заложниками, пока Цезарь решал, как с ними быть.

Римская экспедиционная армия, посланная в Британию, занимала длинную прибрежную полосу, которая дальше переходила в болота Кантия. Поломанные корабли — как же их много! — стояли на границе песка и воды, подпертые стойками и окруженные римским полевым лагерем для надежной охраны. Рвы, стены, частоколы, брустверы, башни, редуты протянулись, казалось, на много миль.