Чернь завела себе свое собственное, народное собрание, куда патрициев просто не допускали. И силы плебейской достало на то, что через это собрание они стали проводить римские законы. Чтобы блюсти интересы плебса, стали избирать десять народных — плебейских — трибунов. И вот десять наглых плебеев нагло отстаивали интересы плебса. Они менялись каждый год. Это удручало многих. Ведь каждый год надо было подкупать нового плебея. А случалось, и не одного. Это разрушало множество планов: стоило с огромным трудом прийти к соглашению, чтобы удовлетворить всех, — и на́ тебе! Завершить начатое не удавалось — свежие представители черни бывали обуреваемы другими идеями. Все шло насмарку!

Однако народный трибун не обладал империем. Он не являлся старшим магистратом. Он вообще мало что собой представлял и мало что мог себе позволить. Но реальная сила имелась и у него. Только в его руках было право вето. Право вето срабатывало всегда, за исключением действий диктаторов. Но диктаторов в Риме не было сто последних лет. Народный трибун мог запретить своим вето действия цензора, консула, претора, всего сената и девяти своих плебейских товарищей в придачу. Трибун мог воспользоваться им на митинге, на собрании и на выборах. К тому же его персона защищалась священной неприкосновенностью, и устранить его физически, когда он находился у власти, было сложно. Трибун также мог самостоятельно придумывать законы. Сенат, к примеру, такими полномочиями не обладал. В сенате могли лишь рассматривать эти законы и предлагать к ним всякие поправки или настаивать на принятии того или иного закона.

Безусловно, эта система сдержек и противовесов была придумана для того, чтобы ограничить в политической силе как любую партию, так и отдельное лицо. Путного из этого ничего не выходило. Будь римляне существами стадными, послушными воле стаи, общественные механизмы, вероятно, срабатывали бы, но, поскольку они, как и другие народы, на протяжении всей своей истории то и дело отыскивали тропинки в обход законов, система частенько давала сбои.

Царь Югурта Нумидийский понял, что ему нужен его собственный трибун — не настоящий аристократ, не представитель знатных семей, не благородный человек. Ему нужен был плебей. И в один прекрасный момент выборный народный трибун Гай Бебий с изумлением увидел у себя на столе груду серебряных денариев. Он в жизни своей не видел столько денег сразу, поэтому, слегка побледнев и подумав с минуту, молча сгреб серебро в дюжину больших мешков и перешел в собственность Югурты.

И вот в самом конце уходящего года великий царь стоит на ростре Фламиния, в цирке, набитом простолюдинами, и готовится отвечать на дурацкие вопросы.

Гай Меммий задает свой первый дурацкий вопрос:

— Подкупал ли ты Луция Опимия?

Югурта едва успевает открыть рот, чтобы ответить, как вскакивает с места трибун Гай Бебий и кричит:

— Я запрещаю тебе отвечать Гаю Меммию, царь Югурта!

Вот что выкрикнул Бебий. Более он не издал ни звука.

Это было право вето во всей красе. Теперь Югурта мог ответить, лишь нарушив закон.

Народное собрание закончилось. Все расходились по домам в разочаровании. Гай Меммий был в ярости. Друзья удерживали его под руки и уговаривали выйти подышать. Вышел и Гай Бебий. От него на стадию несло честностью и неподкупностью. Дураков поверить, впрочем, не нашлось.

Однако сенат по каким-то неясным причинам не спешил отпускать Югурту домой. Вот почему в этот новогодний день он торчит на снятой вилле, на лоджии под дождем, и проклинает судьбу, Рим и римлян. До сих пор ни один из новых консулов не намекнул, что весьма обрадуется приватному подарочку. Из новых преторов никто даже не стоил взятки. О народных трибунах нечего и говорить — они не внушали вдохновения.

О взяточничество, ты дело тонкое, не то что ремесло удильщика рыбы! Лакомая рыбешка должна сама высунуться на поверхность и намекнуть, что приметила наживку и готова проглотить золоченого червячка… Но если никто долго не подплывает, не проявляет никакого интереса, вам остается лишь сидеть и глазеть на поплавок. Терпение — первый помощник рыболова и взяткодателя.

Но кто будет терпелив, когда его царство превращается в сладкую цель для следующих алчных претендентов? Гауда, законный сын Мастанабала, и Массива — наследник Гулуссы. Их требования набирают силу. О, если бы только требования! Возвращение домой — дело жизненной важности. Сидение на бережку бесплодно. Но, увы, если Югурта отъедет на родину без разрешения сената, это будет равнозначно объявлению войны. Сенат не перепрыгнуть. Он не сможет на этот раз обойти закон. А сенат, в свою очередь, уделит максимум внимания внешним делам. В их руках все: от объявления войны до управления римскими провинциями. Агенты Югурты докладывали: вето Гая Бебия взбесило Марка Эмилия Скавра. А Скавр имеет в сенате чудовищный вес. Однажды он уже перетащил его на свою сторону. И что самое неприятное: по мнению Скавра, Югурта Риму бесполезен.

Бомилькар спокойно ждал, пока Югурта не развеет тяжких своих мыслей. У него было что сообщить царю, но он знал его слишком хорошо, чтобы не раздражать новостями, не прерывать величавого гнева, подобного отголоску грозы.

Замечательный человек Югурта. А сколько врожденных способностей! Возможно, он таков именно благодаря обстоятельствам своего низкого рождения. Интересно, кто выделил более материала, чтобы слепить Югурту? Пуническая карфагенская кровь — кровь благороднейшая в Нумидии — очень в нем видна. Но и берберийская, кровь его матери, — тот еще букет. Оба этих народа — семитские. Странно, что карфагеняне мнят себя выше: берберы дольше живут в Северной Африке, чем пунийцы.

Царь сочетал в себе лучшее из обеих семитских кровей. Материнская, горячая, подарила ему высокий рост, светло-серые глаза, точеный нос и удлиненное, с тонкими чертами лицо. Но черные, спирально закрученные, блестящие кудри и черные же густые волосы на теле, смуглая кожа и широкий, мощный костяк — от отца, Мастанабала-пунийца. Вместе с внешностью Югурта унаследовал от отца и порывистость, страстность. Порою от сильных эмоций его глаза темнели, и взгляд их пугал. Эллинизированная в течение столетий Грецией, нумидийская знать предпочитала эллинское платье, но только не Югурта. Это знали все те, кто видел царя в боевом шлеме, в кольчуге, со щитом, при мече, на коне, грызущем удила.

«Какая жалость, — подумалось Бомилькару, — что римляне никогда не лицезрели Югурту в бою! Уж он бы наслал на них страха! Недоумки — они искушают его войной!»

Он тут же испугался своих мыслей. Думать так — воистину искушать судьбу. Нужно обязательно принести искупительную жертву Фортуне.

Однако царь постепенно успокоился, и лицо его смягчилось. Ужасно, что никуда не годный, вынужденный мир добывался с невероятным трудом и волнениями. Югурта дал понять своему преданному слуге, что слушает его, — он знал, что Бомилькар располагает новостями. Не теми, что вываливал идиот-агент, падкий на собственные выводы и предельно пугливый. Другими.

— Мой государь… — начал Бомилькар с поклоном, увидел согласие в серых глазах царя и продолжил: — Мой государь, вчера я слышал кое-что в доме Квинта Цецилия Метелла.

Это ожгло Югурту, будто удар хлыстом. Ну конечно, Бомилькар бывает в той части Рима, куда не пускают царя. И теперь он жаждет похвастаться тем, где обедал.

— Что же ты слышал? — раздраженно спросил Югурта.

— Массива появился в Риме. Скажу больше: он снюхался с консулом Спурием Постумием Альбином. Теперь Альбин, вероятно, пишет петицию в его поддержку в сенат.

Царь мгновенно сел и развернул кресло так, чтобы смотреть Бомилькару прямо в лицо.

— Интересно, куда еще пролезет эта ничтожная козявка! — воскликнул он. — Но почему он, а не я? Альбин наверняка должен знать, что моя благодарность будет щедрее, чем Массивы.

— У меня другие сведения. Суть моего сообщения в следующем, — произнес Бомилькар смущенно. — Я подозреваю, у Альбина есть некоторые личные амбиции. Он собирается стать наместником провинции Африка. Теперь сообрази: ты торчишь в Риме, Альбин уезжает в Африку, собирает небольшое войско и быстрым маршем мчится к стенам Цирты. Мгновенный штурм — и ура Массиве, царю Нумидийскому! Ну и, в свою очередь, Массива Нумидийский не забудет благодетеля и станет выполнять любые прихоти Альбина.

— Я должен быть дома! — взревел царь.

— Да знаю я. Только скажи — как? Каким образом?

— Неужели нет ни малейшей возможности перекупить этого Альбина? Сколько Массива сунул ему в лапу? Я дам больше!

Бомилькар расстроенно покачал головой:

— Новый консул не любит тебя, государь. Ты пренебрег возможностью одарить Альбина на его день рождения. Он был в прошлом месяце. А Массива не пренебрег и одарил. Любопытный факт: он послал подарок, когда Альбина избрали консулом, а потом еще один, на день рождения.

— Все мои агенты, чтоб им… — прошипел Югурта сквозь зубы. — Им кажется, что я начинаю сдавать, вот и валяют дурака. — Он облизал губы и неожиданно спросил: — Я проигрываю, ведь верно?

Бомилькар улыбнулся:

— Ты? Никогда!

— Не знаю, не знаю… Массива! Ты полагаешь, я запамятовал о нем? Я думал, что он в Киренаике с Птолемеем Апионом! — Югурта передернул плечами, но все же попытался сохранить спокойствие. — Может быть, все это ерунда. Кто поведал тебе об этом?