Конн Иггульден

Император. Кровь богов

«Я человек самого мирного склада. Прошу лишь о скромной хижине с соломенной кровлей, хорошей постели, хорошей пище, свежем молоке и масле, цветах перед окном и нескольких прекрасных деревьях перед дверью; а если дорогой Господь хочет совершенно осчастливить меня, Он пошлет мне радость увидеть шесть или семь врагов моих, развешанных на этих деревьях. Перед смертью я прощу им все обиды, которые они мне нанесли при жизни. Надо прощать врагам своим, но уже после того, как их повесят».

...

Генрих Гейне

Посвящается Джорджу Романису

Выражение признательности

Я вновь в огромном долгу перед талантливыми людьми, которые читали и перечитывали эту книгу, яростно спорили и редактировали ее вместе со мной. И прежде всего, перед Кэти Эспинер, Тимом Уоллером, Трейси Девин и Викторией Хобс. Спасибо вам огромное.

Пролог

Не всех запятнала кровь. Его недвижное тело лежало на холодном мраморе, а со скамей падали красные капли. Те, кто уходил, оглянулись минимум по разу, не в силах поверить, что тиран уже не поднимется. Цезарь боролся, но они взяли его и числом, и решимостью.

Они не увидели его лица. В последние моменты своей жизни правитель Рима схватил полы своей тоги и покрыл ими голову, когда они схватили его и пустили в ход кинжалы. Белизну одежд разукрасили пятна от ран. Когда он покачнулся и упал на бок, желудок его опорожнился. И теперь по театру расползалась вонь. Убитый ими окончательно лишился достоинства.

Больше двадцати человек участвовали в убийстве, некоторые до сих пор тяжело дышали. В два раза больше людей замерли вокруг: те, кто не обнажил кинжала, но стоял и наблюдал, пальцем не шевельнув, чтобы защитить Цезаря. Убийцы еще не пришли в себя и чувствовали теплую кровь на коже. Многие из них служили в армии. Многие и прежде видели смерть, но в чужих странах и экзотических городах. Не в Риме, не здесь.

Марк Брут прикоснулся лезвием к обеим ладоням, оставив красные следы. Децим Юний [Децим Юний — речь о Дециме Юнии Бруте Альбине. Автор сознательно укорачивает имя, чтобы избежать путаницы.] увидел, как он это сделал, и немного помедлив с выражением благоговейного трепета на лице, тоже окрасил свои ладони свежей кровью. С тем же благоговением остальные последовали их примеру. Брут уверил их, что они не должны испытывать чувства вины. Он сказал им, что они спасли народ от тирана. Следуя за ним, они направились к яркому свету, вливающемуся в распахнутую дверь.

Марк Брут глубоко вдохнул, когда они подошли к двери и оказались на солнечном свету. Он остановился на пороге, впитывая в себя тепло. Только он в этот день оделся, как солдат: доспехи, гладий у бедра… Хотя возраст Брута приближался к шестидесяти годам, его голые загорелые ноги оставались сильными и крепко стояли на земле. Глаза блестели от слез, и он чувствовал, будто годы ушли вместе с боевыми шрамами, и теперь он вновь молод.

Он слышал, как мужчины в тогах собираются за его спиной. Подошел старый Гай Кассий Лонгин и легонько коснулся его плеча, чтобы успокоить или поддержать. Марк Брут не обернулся. Он смотрел на солнце.

— Теперь мы можем чтить его, — проговорил он, похоже, обращаясь к самому себе. — Теперь мы можем завалить его память почестями, пока они не раздавят ее.

Кассий услышал, вздохнул, и его вздох этот не улучшил настроения его сообщника.

— Сенат ждет новостей, друг мой, — пробормотал Гай Кассий. — Давай оставим старый мир в этом месте.

Брут посмотрел на него, и худощавый сенатор чуть ли не отпрянул от увиденного в его взгляде. Все вокруг застыло, и за их спинами не раздавалось ни звука. Несмотря на то что все эти люди только что совершили убийство, каждый из них лишь теперь ощутил страх перед городом, в котором они находились. Их понесло, как несет листья, сорванные порывом ветра, они просто пошли за сильными. Теперь реальность вернулась, и сквозь пляшущие на свету золотые пылинки проступал Рим. Брут вышел на освещенную яркими лучами солнца улицу, и все остальные двинулись следом.

На каждом свободном пятачке тысячи ремесленников и крестьян предлагали свой товар: они даже заняли половину каменной дороги. Волна тишины покатилась от театра Помпея, исчезая позади сенаторов, но оставаясь с ними, когда они повернули к Форуму. Лоточники, слуги и римские граждане замирали при виде нескольких десятков человек в белых тогах, следовавших за мужчиной в доспехах, правая рука которого то и дело тянулась к рукояти меча.

Рим и раньше видел процессии, тысячи процессий, но на лицах тех, кто поднимался сейчас на Капитолийский холм, не было радости. Шепотом и толчками в бок зеваки указывали на красные полосы на их руках, на все еще алые брызги крови на их тогах. Люди в страхе качали головами и пятились, словно эта процессия таила в себе опасность или болезнь.

Марк Брут поднимался по склону, шагая на восток. Его охватило странное предчувствие: впервые он что-то испытывал после того, как вонзил железо в грудь своего лучшего друга и ощутил дрожь, свидетельствующую о том, что острие пронзило сердце. Ему пришлось собрать волю в кулак, чтобы не ускорить шаг — размеренность придавала идущим больше достоинства и защищала их. Они не убегали от того, что свершили. Они могли выжить, лишь не выказывая ни чувства вины, ни страха. Он собирался взойти на Форум освободителем.

На вершине Капитолийского холма Брут застыл как вкопанный. Он видел перед собой открытое пространство Форума, окруженное храмами. Здание Сената сверкало белизной, а стражники у дверей с такого расстояния казались крошечными фигурками. Солнце палило нещадно, и Марк Брут чувствовал, как под богато украшенным панцирем течет пот. Сенаторы за его спиной медленно поднимались на холм, не понимая, почему он остановился. Процессия раздалась в стороны, но это утро словно лишило их власти, и ни один из них, включая Кассия и Светония, не решался двинуться дальше, опережая своего предводителя.

— Мы — Освободители! — внезапно воскликнул Брут. — Здесь много таких, кто приветствует наше деяние. И еще сотни облегченно выдохнут, узнав, что тиран мертв и Рим спасен. Сенат проголосует за амнистию, и все закончится. Решение об этом принято. А пока держитесь с достоинством, помните о чести. В том, что мы сделали, нет ничего постыдного.

Люди вокруг него начали расправлять плечи, многие вытащили руки, сжатые в кулаки и спрятанные в складках тоги.

Брут вновь посмотрел на Кассия, и на этот раз его взгляд смягчился.

— Я сыграл свою роль, сенатор. Остальное должен сделать ты. Веди с собой маленьких людей и шагай с достоинством, иначе за нами начнется охота.

Гай Кассий кивнул и сухо улыбнулся:

— Голоса у меня есть, генерал. Все обговорено. Мы войдем свободными и выйдем с почестями.

Брут всмотрелся в сенатора, от которого зависело их будущее. Сухощавый и крепкий, Кассий ни в чем и никогда не давал слабины.

— Тогда веди нас, сенатор. Я пойду следом.

Губы Кассия затвердели, словно он заподозрил угрозу, но, вскинув голову, сенатор большими шагами направился в сердце Рима.

Подходя к зданию Сената, Марк Брут и Гай Кассий видели, что высокие бронзовые ворота распахнуты. Они слышали громкие голоса, гул жаркого спора. Чей-то голос перекрыл остальные. Шум сменился тишиной.

По телу Брута пробежала дрожь, когда он ступил на первую ступеньку. Несколько часов оставалось до середины дня, которому предстояло стать одним из самых важных в его жизни. Кровь Цезаря краснела на их руках. Неверное слово, торопливое движение, и вышло бы иначе: их кровь пролилась бы еще до заката. Он вновь взглянул на Кассия. Уверенность сенатора ободряла его. Тот, казалось, не сомневался ни в чем. К этому дню они прошли долгий и трудный путь.

Два легионера вытянулись в струнку, когда Брут и Кассий поднимались по ступеням. Но солдаты не знали, что им делать, и заколебались, когда сенатор поднял обагренную руку, чтобы они увидели кровь, прежде чем он указал на своего спутника.

— Генерал Брут — мой гость, — произнося эти слова, пожилой сенатор уже думал о том, что ждет их за порогом.

— Он должен оставить гладий здесь, — ответил солдат.

Марк Брут взглянул на него так, что страж сам потянулся к рукояти меча, но тут Кассий рассмеялся.

— Отдай его, Брут. Не серди человека.

Хмурясь, его друг отцепил ножны, вместо того, чтобы обнажать меч и пугать солдата. Он отдал оружие и последовал за Кассием, внезапно разозлившись, хотя и не мог точно сказать, в чем причина этой злости. Юлия Цезаря никогда не останавливали у этой двери. А тут в момент триумфа ему напомнили о его месте. В стенах Сената Брут был одним из офицеров Рима, пожилым человеком без гражданского статуса. Что ж, это предстояло исправить. Теперь, когда Цезарь мертв, появилась возможность вернуть все, что он не получил в этой жизни.

Больше четырехсот человек собрались в это утро в Сенате, и их тела так нагрели воздух, что внутри, несмотря на распахнутые двери, было заметно теплее, чем снаружи. Брут знал большинство из них, долгие годы простояв рядом с Юлием, но одно новое лицо привлекло его внимание. Бибул. Многими годами раньше этот человек служил вместе с Цезарем консулом, но что-то произошло между ними, и Бибул больше никогда не появлялся в Сенате. Его внезапное возвращение многое говорило о смене власти…и о том, что многие уже знали. Брут видел, что за годы, проведенные в изгнании, бывший соратник Юлия ужасно постарел. Он стал еще толще, под глазами у него появились черные, раздутые мешки, на щеках — сеть мелких лопнувших сосудов. Раздражение на щеках и подбородке говорило о том, что он побрился впервые за несколько месяцев. Глаза Бибула ярко сверкали, и Марк Брут засомневался — не выпил ли тот, празднуя смерть своего врага?

Брут видел, что большинство этих людей не удивятся новостям Кассия. Выражение лиц многих сенаторов, их переглядывание и кивки друг другу однозначно указывали, что им известно о смерти Цезаря. Генерал презирал их всех, ненавидел за изнеженность и самодовольство. Он побывал в Египте, Испании, Галлии, он сражался за Республику, убивал за нее, пока они сидели здесь и говорили дни напролет, не зная ничего и не понимая людей, которые проливали за них кровь.

Гай Кассий направился к ростре. Когда-то она была изготовлена из носовой части боевого карфагенского корабля и символизировала мощь Рима, но потом сгорела во время пожара, как и практически все остальное в этом здании. Теперь ее заменила копия меньших размеров. Брут перевел взгляд на мужчину, который стоял за рострой, и замер. Ему внезапно стало ясно, что с того момента, как он вошел в зал заседаний, его пристально разглядывали.

Последний год консульства Марка Антония еще не закончился. До утренних событий он был лишь марионеткой Цезаря, но теперь все изменилось. С возвращением Республики бразды правления переходили в руки консула. В этом человеке чувствовался лидер, и Брут не мог не признать, что для этого Антоний, высокий, мускулистый мужчина с чертами лица и прямым носом коренного римлянина, обладал всем необходимым. Никто из Освободителей, готовя убийство, не знал, как он отреагирует на случившееся. Один из заговорщиков, Гай Требоний, получил задание отвлечь консула. Марк Брут увидел молодого сенатора сидящим неподалеку. Выглядел он столь довольным собой, что у генерала свело живот.

Марк Антоний смотрел на него поверх голов сидящих сенаторов, И Брут чувствовал: тот в курсе всего случившегося и потрясен. Консулу сообщили, или он услышал новость, когда об убийстве начали шептаться все вокруг. Цезарь убит. Тиран мертв. Они все знали, внезапно осознал Брут. И однако никто еще не объявил об этом во весь голос.

Кассий Лонгин встал у ростры. Марк Антоний возвышался над ним на целую голову. Кассий вскинул правую руку, коснулся дерева, как талисмана, и заговорил в наступившей тишине:

— В этот день, в мартовские иды, Рим освобожден от угнетателя. Пусть весть об этом разнесется по всему свету. Цезарь мертв, и Республика восстановлена. Пусть возрадуются духи наших отцов. Пусть возрадуется город. Цезарь мертв, и Рим свободен!

Эти слова вызвали громкие крики. Сенаторы с побагровевшими от напряжения лицами радостно орали и так топали ногами, что дрожали стены. Марк Антоний стоял, склонив голову, на шее у него вздулись жилы.

Внезапно Брут подумал о египетской правительнице, Клеопатре, находящейся теперь в красивом римском доме, где ее поселил Цезарь. Наверняка царица еще не знала о том, что случилось с отцом ее сына. Он представил себе, какую панику вызовет у нее эта весть. Не сомневался генерал и в том, что она тут же соберет драгоценности и покинет Рим с максимальной скоростью, которую только смогут развить хорошие лошади. Мысль эта впервые за все утро вызвала у него улыбку. В ближайшие месяцы предстояло возродить заново столь многое. Цезарь лежал на городе, как огромная глыба, придавливая все и вся. Теперь они распрямятся, станут сильнее и лучше, чем были прежде. Брут это чувствовал. Его время наконец-то пришло.

Сенат практически забыл о своей прежней роли. Марк Брут видел, как эти людишки вспоминали о находящейся в их руках власти. Еще вчера они были слугами, а этим утром, разразившись победными криками, вновь стали людьми. Исключительно благодаря ему. Брут склонил голову, занятый своими мыслями, но, услышав голос Антония, поднял взгляд. Предчувствие беды вернулось.

— Сенаторы, успокойтесь! — возвысил голос Марк Антоний. — Теперь, когда мы знаем о случившемся, нам уже сегодня надо сделать очень многое.

Брут нахмурился. Этот человек всегда поддерживал Цезаря. Для него все закончено. Ему бы сейчас с достоинством покинуть зал заседаний Сената и спасать свою жизнь.

— На Марсовом поле легионы ждут, что Цезарь поведет их на Парфию, — продолжил Антоний, не замечая раздражения Брута. — Их необходимо успокоить до того, как они узнают новости. Они верны Цезарю. Их надо гладить по шерстке, иначе не избежать мятежа. Только авторитет Сената стоит между всеми нами и анархией в этом городе. Сенаторы, успокойтесь! — Последние слова прозвучали приказом, громко и резко, и шум в зале заседаний, наконец, стих.

Стоя у двери, Брут покачал головой. Марк Антоний, конечно, не дурак, но сейчас он зарвался. Возможно, думал, что может стать частью новой эры, хотя долгие годы выслуживался перед Цезарем. Конечно, он показывал себя политиком, и Брут понимал, что многие сенаторы еще не пришли в себя, не знают, как вести себя в новом мире. Консул даже мог спастись, но для этого ему следовало продвигаться вперед с максимальной осторожностью. Прошлые обиды никуда не делись, и на Антония многие затаили зло. Тем не менее в это утро он оставался консулом.

— Необходимо провести голосование до того, как кто-то из нас выйдет из этих стен, — продолжил Марк Антоний, и его сильный голос заполнил весь зал заседаний. — Объявив амнистию убийцам Цезаря, мы подавим мятеж еще до того, как он начнется. Граждане и легионы увидят, что мы восстановили справедливость и закон, которые попрал один человек. Я объявляю голосование.

Брут застыл, и ему вновь стало не по себе. Кассий стоял у ростры, приоткрыв рот. Это ему следовало объявить голосование по амнистии. Об этом они уговаривались, и Освободители знали, что их оправдают. Брут едва не взвыл от злости, когда с этим важным шагом их опередил любимчик Цезаря. Слова рвались из груди. Цезарь оставлял Рим на Антония, когда уходил в поход на врага, Антоний был его ручным консулом, маской, позволяющей скрывать тиранию. Какое право имел этот человек говорить так, будто именно он вернул им Республику? Генерал уже шагнул вперед, но голос Марка Антония остановил его.

— Я прошу только об одном: в смерти не лишайте Цезаря достоинства. Он был гордостью Рима. Легионы и народ ждут, что его заслуги оценят по достоинству. Неужели люди, которые низвергли его, откажут ему в этом? Не должно быть ни тени позора, никаких тайных похорон. Давайте отнесемся к божественному Юлию с уважением. Теперь, когда он ушел из этого мира. Теперь, когда он покинул Рим.

В раздражении Гай Кассий поднялся на возвышение, но хотя теперь он и стоял рядом с Марком Антонием, консул выглядел куда выше и мощнее его. Прежде чем Кассий заговорил, Антоний наклонился к нему и прошептал:

— Ты победил, Кассий. Сейчас не время для сведения мелочных счетов. Легионы ждут похорон на Форуме.

Кассий какое-то время обдумывал его слова. Наконец, он кивнул. Брут стоял на прежнем месте, и его правая рука сжала воздух там, где недавно была рукоять гладия.

— Я благодарю консула Марка Антония за четкое и ясное изложение своей позиции, — начал Кассий. — И я с ним согласен. Порядок прежде всего, он важнее закона, важнее мира. Давайте проголосуем, а потом выйдем к людям и успокоим их. Мы почтим Цезаря в его смерти.

Сенаторы смотрели на Гая Кассия, а Марк Брут энергично кивнул: ему понравилось, как его сообщник взял инициативу на себя. О начале голосования или дебатов должны были объявлять специально предназначенные для этого люди, но, когда они поднялись со своих мест и направились к ростре, Кассий заговорил вновь, игнорируя их присутствие. В это утро он не хотел никаких задержек, не хотел, чтобы выступал кто-то еще до того, как они покончат с самым важным. Брут начал расслабляться.

— Те, кто за полную амнистию Освободителям Рима, встаньте, чтобы вас пересчитали, — призвал Кассий.

Генерал увидел, как толстяк Бибул с блестящим от пота лицом вскочил на ноги с энергией молодого человека. Остальные последовали его примеру мгновением позже. Те, кто уже стоял, как Марк Антоний, подняли правую руку. После короткой паузы Кассий с облегченным видом кивнул. Его тоже постепенно покидало напряжение.

— Кто против? — задал он следующий вопрос.

Сенаторы сели, все разом, как один человек, и никто не поднялся вновь. Брута это даже обидело. Половина этих людей прекрасно знала, что жизнью и богатством они обязаны Юлию Цезарю. Их семьи дружили между собой, они поднимались вместе с ним. Он выбирал их сам, одного за другим — людей, которым доверял, которых хотел видеть рядом с собой. Но они не решились постоять за него, даже в смерти. Брут, конечно же, разочаровался в них, хотя прекрасно все понимал. Они хотели выжить и полностью отдавали себе отчет, куда дует ветер. Тем не менее Цезарь заслуживал лучшего в свой последний день в этом мире.

Брут вновь покачал головой и почувствовал, как потрескивает на руках запекшаяся кровь. Недалеко от здания сената на Форуме был фонтан, и ему захотелось вымыть руки. Пока Кассий поздравлял Сенат с принятым решением, Брут выскользнул в солнечный свет, взял свой меч у солдат, медленно спустился по ступеням и направился к фонтану.

Там уже собралась толпа, мужчины и женщины в ярких одеждах. Брут чувствовал на себе их взгляды, но не поднимал глаз. Он знал, что новость успела распространиться по городу. Его сообщники и не пытались ее скрыть.

Он потер руки, опустив их в ледяную воду, которая поступала по акведуку с далеких гор по сужающимся свинцовым трубам, чтобы выплеснуться, чистой и сладкой, здесь, на Форуме. Кто-то ахнул, увидев красное пятно в воде у рук генерала, но тот ни на кого не обращал внимания.