Конни Уиллис

Не считая собаки

…безобидной и полезной кошки…

Уильям Шекспир

Бог кроется в мелочах.

Гюстав Флобер

Посвящается Роберту Хайнлайну, чей «Будет скафандр — будут и путешествия» познакомил меня с «Троими в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома.

Светлой памяти Лорены и Берти

Глава первая

«Было бы здорово начать с чистого листа, без этих страшных старых развалин», — сказала она. «Это же символ, дорогая», — возразил он.

Молли Пантер-Даунс

Поисковый отряд — Уставная экипировка — Семейственность как проблема — Королевские головные уборы — Отсутствие епископского птичьего пенька — Барахолки — Где он может быть? — Астрономические наблюдения — Собаки — Кошка — Лучший друг человека — Внезапное отбытие

Нас было пятеро — Каррадерс, новичок и я, а еще Спивенс и причетник. Под вечер пятнадцатого ноября мы обыскивали развалины Ковентрийского собора в поисках епископского птичьего пенька.

Я по крайней мере обыскивал. Мистер Спивенс копался у лестницы на колокольню, новичок, разинув рот, глазел на выбитые взрывом витражи, а Каррадерс убеждал причетника, что мы из Вспомогательной пожарной службы.

— Вот это наш командир отряда, лейтенант Нед Генри, — показывал он на меня, — а я коммандер Каррадерс, постовой.

— Какой пост? — сощурился причетник.

— Тридцать шестой, — наобум назвал Каррадерс.

— А этот? — спросил причетник, показывая на новичка, который озадаченно вертел в руках карманный фонарик. Такого и в ополчение бы не взяли, куда там ВПС.

— Зять мой, — не растерялся Каррадерс. — Эгберт.

Причетник кивнул понимающе.

— Вот и меня жена уговаривала ее братца в пожарную охрану устроить. Этот олух по кухне пройдет — двадцать раз о кота споткнется, куда ему зажигалки тушить? А она мне, дескать, работа нужна. А я ей: на Гитлера пусть работает!

Я оставил их беседовать и двинулся вдоль остатков центрального нефа. Времени терять нельзя. Мы и так опоздали, в дыму и пыли ни зги не видно, словно в густых сумерках, хотя на часах только начало пятого.

Мистер Спивенс, не глядя по сторонам, настойчиво рылся в груде обломков у лестницы; новичок, уставившись на него, бросил терзать фонарик. Я отделил мысленной чертой бывший северный неф и взял курс на дальний его конец.

Раньше епископский пенек помещался на кованой подставке перед оградой Кузнечной капеллы. Я пробирался между завалами, пытаясь сориентироваться на ходу. От собора остались только наружные стены и красавица колокольня с остроконечным шпилем; все прочее — крыша, сводчатый потолок, клересторий, колонны — превратилось в гору закопченного щебня.

«Так, — рассуждал я, балансируя на упавшем стропиле, — здесь была апсида, а там — капелла Мануфактурщиков». Утверждать наверняка я не мог, единственной приметой служили выбитые витражи, все каменные арки капелл рухнули, осталась лишь прорезанная стрельчатыми окнами внешняя стена.

«А здесь капелла Святого Лаврентия», — сообразил я, перебираясь на четвереньках через вал из щебня и обугленных балок, достигающий в этом месте метров полутора и к тому же скользкий. Моросивший весь день дождь превратил пепел в грязную кашу, а свинцовые пластины кровли — в настоящий каток.

Капелла ременщиков. Тогда вот эта — Кузнечная. И никаких следов ограды. Прикинув приблизительно, на каком расстоянии она могла находиться от окна, я принялся копать.

Под месивом из каменных обломков и покореженной металлической арматуры епископского пенька не обнаружилось — ограды тоже. Судя по расщепленной доске генофлектория — подставки для коленопреклонения — и остаткам скамьи, я еще где-то в центральном нефе.

Выпрямившись, я попытался сориентироваться заново. Поразительно, как меняется ощущение пространства в разрушенном здании… Я опять опустился на колени лицом к хору и стал высматривать основания колонн северного нефа, чтобы по ним определить границы, но все они были безнадежно погребены под щебнем.

Надо найти остатки капелльной арки и от нее уже плясать. Оглянувшись на уцелевшую внешнюю стену Капеллы ременщиков, я отмерил примерное расстояние от окон и начал копать — на этот раз отыскивая цоколь поддерживающей арку колонны.

От него осталось всего сантиметров пятнадцать. Расчистив слегка вокруг, я повторно прикинул, где в таком случае находилась ограда, и приступил к раскопкам.

Мимо. Под иззубренным куском деревянного потолка обнаружилась огромная мраморная плита с трещиной посередине. Алтарь. Значит, теперь я, наоборот, зашел слишком далеко в глубь капеллы. Оглянувшись на новичка, который все еще наблюдал за Спивенсом, я отсчитал десять шагов и наметил новую точку для раскопок.

— Но мы действительно из ВПС, — донесся до меня голос Каррадерса.

— Точно? — сомневался причетник. — Что-то спецовки у вас больно странные, я таких у вэпээсников не помню.

И неудивительно. Наша «форма» годилась только для воздушных налетов, когда никто не будет приглядываться и уже по одному шлему понятно — человек при исполнении. Ну еще для глухой ночи. А днем дело плохо. На шлеме Каррадерса — эмблема инженерных войск, на моем — нанесенная по трафарету аббревиатура гражданской ПВО, а у новичка шлем вообще не с этой войны.

— Уставные уничтожило фугасом, — нашелся Каррадерс.

— Где же тогда вас, пожарных, носило ночью, когда все полыхало?

В точку. Именно этим вопросом меня наверняка огорошит леди Шрапнелл по возвращении. «Что значит — вы попали в пятнадцатое ноября? Это целый день опоздания!»

Вот поэтому я лазил теперь по дымящимся балкам, обжигался о расплавленный свинец, накапавший ночью с крыши, и дышал гарью, вместо того чтобы доложить об исполнении.

Баюкая обожженный палец, я отогнул кусок арматурины и занялся грудой кровельных пластин и обугленных балок. Тут же порезал об острый металлический край все тот же злосчастный палец и, чертыхнувшись, сунул его в рот.

Каррадерс и причетник по-прежнему топтались на месте.

— Первый раз слышу про тридцать шестой пост, — недоверчиво хмыкнул причетник. — Их в Ковентри всего семнадцать.

— Мы из Лондона. Спецотряд, выслали на подмогу.

— И как же вы проехали? — Причетник воинственно схватился за лопату. — Дороги перекрыты.

Кажется, пора вводить подкрепление.

— Мы в объезд, через Рэдфорд. — Причетник там как пить дать ни разу не был. — Водитель молочного грузовика добросил.

— Так там тоже кордоны вроде, — не выпуская лопату, с сомнением протянул причетник.

— У нас пропуска, — ввернул Каррадерс.

Зря. Сейчас попросит их предъявить.

— Нас послала ее величество, — пресек я дальнейшие расспросы.

Сработало. Причетник вытянулся во фрунт, сорвав с себя каску и сделав лопатой на караул.

— Ее величество?

Я прижал свой шлем гражданской ПВО к сердцу.

— Сказала, что не сможет смотреть ковентрийцам в глаза, если не отправит подмогу. «Ах, этот красавец собор… — вздохнула она. — Немедленно выдвигайтесь в Ковентри и помогите чем сможете».

— Да, она такая. — Причетник благоговейно склонил лысую голову. — Она такая. «Красавец собор…» Очень на нее похоже.

Я многозначительно кивнул, подмигнул Каррадерсу и вернулся к своим раскопкам. Под пластинами крыши показались остатки обрушившейся арки, клубок проводов и треснувшая мемориальная доска с надписью: «Покойтесь с ми…» Пожелание, как видно, не сбылось.

Я расчистил примерно метровый пятачок вокруг колонны. Безрезультатно. Тогда я переполз через груду каменного крошева, выискивая другие обломки этой колонны, и снова приступил к делу.

Ко мне подошел Каррадерс.

— Причетник расспрашивает про королеву — как выглядела, во что одета? Я сказал, что она была в шляпе. Правильно же, да? Вечно забываю, кто из них носил шляпы.

— Все носили. Кроме Виктории. У той был кружевной чепец. И Камиллы. Но та совсем недолго на троне посидела. Скажи, что ее величество спасла из Букингемского дворца Библию королевы Виктории. Вынесла, когда бомбили, прижимая к груди, как младенца.

— Что, правда?

— Нет. Но тогда у него отпадет вопрос, почему на тебе саперный шлем, и, может, нахлынут воспоминания о том, что спасли ночью из собора.

Каррадерс выудил из кармана спецовки клочок бумаги.

— «Спасенные настоятелем Говардом и пожарными алтарные подсвечники и крест из Кузнечной капеллы были доставлены в полицейский участок. Кроме них, из огня вынесли серебряный дискос с потиром, деревянное распятие, серебряную просфорницу, Послания апостолов, Евангелие и полковое знамя седьмого батальона Королевского Уорвикширского полка», — зачитал он.

Тот же перечень значился в рассказе настоятеля Говарда о воздушном налете.

— А епископский пенек не упоминается, — подхватил я, обводя взглядом груды щебня. — Значит, он где-то здесь.

— Пока не нашел?

— Нет. Может, кто-то нас опередил и откопал его раньше?

— Из наших некому, — покачал головой Каррадерс. — Дейвис и Питерс мимо года и то промахивались. Я сам пробился с четвертой попытки. В первый раз угодил в девятнадцатое. Второй — в середину декабря. На третий все тютелька в тютельку — месяц, день, десять минут до начала налета. Только не в Ковентри, а посреди сморчкового поля на полдороге к Бирмингему.

— Сморчкового? — переспросил я. Наверное, ослышался. Сморчки разве на полях выращивают?

— Кабачкового! — рявкнул Каррадерс. — Овощи такие. И ничего смешного. Фермерша приняла меня за немецкого парашютиста и заперла в амбаре. Чего мне стоило выбраться, словами не рассказать.

— А новичок?

— Он перебросился прямо передо мной. Мыкался туда-сюда по Уорвикской дороге, не зная, куда податься. Если бы не я, свалился бы во взрывную воронку.

Невелика потеря, если честно. Новичок отвлекся наконец от Спивенса и по второму разу принялся терзать фонарик.

— Мы сюда два часа добирались, — закончил Каррадерс. — А ты, Нед? У тебя сколько попыток ушло?

— Одна. Меня сняли с барахолок, когда вы начали промахиваться.

— Каких еще барахолок?

— Леди Шрапнелл посетила свежая мысль, что пенек могли продать на устроенной собором благотворительной ярмарке — сбор средств для фронта и все такое. Или отдать в металлолом. Так что мне полагалось планомерно обойти все церковные и районные барахолки начиная с сентября. Ты, кстати, не знаешь, случаем, для чего нужны перочистки?

— Без понятия.

— Вот и я тоже. Семь штук уже купил. Два георгина, розу, котенка, ежа и два британских флага. Что-то ведь нужно покупать, а поскольку сеть ничего из трофеев обратно не пропустит, приходится незаметно подкладывать их на прилавок с галантереей. Перочистки хотя бы маленькие. Кроме розы. Эта была размером чуть не с футбольный мяч, бессчетные слои ярко-розового фетра с бледной каймой. Ума не приложу, зачем они нужны — продавать на барахолках? Куда ни плюнь, везде они — и на ярмарке в пользу эвакуированных детей, и на продаже выпечки для Противогазного фонда гражданской ПВО, и на Дне благотворительности Святоаннинского…

— Нед, — осторожно поинтересовался Каррадерс, — сколько раз ты перебрасывался за эту неделю?

— Десять, — подсчитал я. — Нет, двенадцать. Ярмарка осеннего урожая в Троицкой церкви, благотворительный базар женских курсов под лозунгом «Все для победы!», благотворительное чаепитие со сбором средств на «спитфайеры». А, и еще епископские жены. Тринадцать. Нет, двенадцать. К миссис Биттнер я не переброской добирался.

— Миссис Биттнер? Жена последнего ковентрийского епископа?

Я кивнул:

— Она еще жива. И по-прежнему обитает в Ковентри. Леди Шрапнелл отправила меня с ней побеседовать.

— И что она может знать про старый собор? Ее на момент пожара еще и на свете не было.

— Леди Шрапнелл кажется, что епископский пенек, если он не погиб в огне, могли засунуть куда-нибудь в кладовую в новом соборе. Поэтому она послала меня опрашивать епископских жен. Цитирую: «Мужчины понятия не имеют, где что лежит».

Каррадерс сочувственно покачал головой.

— И как, жены помогли?

— Они о нем даже не слышали, кроме миссис Биттнер. Но та сказала, что среди вещей, которые они паковали перед продажей нового собора, пенька не было.

— Так это же хорошо! — воодушевился Каррадерс. — Если он сейчас не найдется, значит, его просто не было тут во время налета, и можно передать леди Шрапнелл, что делать копию для церемонии освящения собора не нужно.

— Сам и передай, — не удержался я.

— Может, его вынесли заранее, чтобы не разбился? — предположил Каррадерс. — Как восточные окна.

— Это пенек-то? — переспросил я недоверчиво. — Шутишь?

— Да, ты прав. Такую вещь от фугасов спасать не будут. Викторианский шедевр! — Он содрогнулся.

— И потом, в настоятельском доме, куда отвезли восточные витражи, его нет. Специально туда ездил узнать у Люси Хэмптон.

— Хм. А не могли просто переставить где-нибудь здесь, в соборе?

Это мысль. Может, какая-нибудь из алтарниц, не в силах больше на него смотреть, задвинула пенек подальше в угол за колонну.

— Дался леди Шрапнелл этот пенек… Что она за ним гоняется? — поинтересовался Каррадерс.

— А за остальной ерундой она зачем гоняется? До этого она меня замучила надгробиями — нужно было списать все до единой надписи на всех могильных плитах и статуях собора, вплоть до безвозвратно утраченной могилы капитана Джервиса Скроупа.

— Органные трубы, — понимающе кивнул Каррадерс. — По всему Средневековью мотался их замерять.

— Вот. Поэтому на самом деле вопрос надо ставить так: зачем ей приспичило строить заново Ковентрийский собор?

— Ее пра-пра-пра-и-так-далее-бабка побывала в Ковентри и…

— Да-да, поездка изменила всю ее жизнь, а когда леди Шрапнелл наткнулась на дневник своей прародительницы, он изменил уже ее жизнь, и она решила восстановить собор точь-в-точь каким он был перед пожаром в честь своей пра-пра и так далее, и тому подобное. У меня эта история уже в печенках сидит. Как и присказка про то, что Бог…

— …кроется в мелочах, — подхватил Каррадерс. — Слышать больше не могу.

— А у меня самое ненавистное — «заглянуть под каждый камень». Ну-ка, давай вместе. — Я показал на край большого каменного обломка.

Каррадерс, нагнувшись, ухватился за противоположный край.

— Раз, два, взяли!

Мы столкнули каменюку через проход; прокатившись по инерции чуть дальше, она сбила остаток основания колонны.

Епископского пенька под сброшенным камнем не обнаружилось, зато показались кованая подставка и одна из крестовин капелльной ограды, а под комком красного песчаника — обугленный цветочный стебель. От какого именно цветка, неизвестно, потому что листьев не осталось, и вообще его можно было бы принять за палку или металлический прут, если бы не зеленый кончик длиной с полпальца.

— Он стоял перед оградой капеллы? — уточнил Каррадерс, хрустя осколками стекла под ногами.

— Да, где-то здесь. На этой подставке. — Я показал на кованый постамент. — Девятого ноября имел удовольствие убедиться лично. Молебен за ВВС и благотворительная продажа выпечки: две вязанные крючком салфетки, перочистка в виде анютиных глазок и полдюжины каменных печений. Очень меткое название, надо сказать.

Каррадерс окинул взглядом россыпь стекла на полу.

— А не могло его взрывной волной закинуть на другой конец нефа?

— Так в собор зажигалка попала, а не фугас.

— Эх. — Он заметил идущего к нам причетника. — Говоришь, Библия королевы Виктории?

— Именно. Со списком дат рождения, смерти и нервных срывов всяких там Георгов. Выясни у него, куда еще могли убрать ценности на хранение, кроме как к Люси Хэмптон.

Каррадерс, кивнув, двинулся к причетнику, а я остался разглядывать кованую подставку, размышляя, что теперь делать.

В собор действительно падали в основном зажигалки, но резон в словах Каррадерса имелся. Взрывная волна и не на такое способна, а взрывы поблизости были — и фугасы, и газопровод. Пенек могло унести хоть в центральный неф, хоть в хор.

Я разгреб щебень, пытаясь определить, куда вылетели стекла из Капеллы мануфактурщиков. Судя по всему, большей частью веером на юг и запад. Значит, надо искать ближе к дальнему торцу нефа.

Вернувшись к ограде, я принялся копать на юг и запад. Заглядывая под каждый камень.

Тут зазвонили колокола, и мы все, даже Мистер Спивенс, прервавшись, посмотрели на башню. Над клубами дыма и пыли в зияющей вместо крыши дыре возвышалась нетронутая колокольня. Колокола вызванивали чисто и певуче, словно царящий вокруг хаос им был нипочем.

— Смотри, звезда! — воскликнул Каррадерс.

— Где?

— Там!

Я ничего не видел, кроме дыма. О чем и сообщил.

— Вон там. Над шпилем. Над бледной пеленой, над черным пепелищем. Недосягаемая для людской вражды, вестница надежды, мира и светлого будущего. Сияющий символ возрождения, о котором она сама еще не ведает.

— Не ведает? — Я насторожился. — Вестница надежды и мира?

Один из первых признаков перебросочной болезни — восторженная сентиментальность, как у ирландца во хмелю или у трезвого, словно стеклышко, викторианского поэта. Каррадерс за прошедшие сутки совершил как минимум четыре переброски, причем две из них с интервалом в пару часов. А уж сколько он скакал туда-сюда во времени, пока замерял органные трубы, Бог весть. И без перерывов на сон, сам говорил.

Я наморщил лоб, вспоминая остальные симптомы. Излишняя сентиментальность, проблемы со слухом, усталость, — однако колокола он услышал, а от недосыпа страдают все участники восстановительного проекта леди Шрапнелл. Мне за эту неделю удалось вздремнуть только на благотворительном базаре в помощь фронту в Криспинов день. Отрубился на «Приветствую всех…» и проспал половину оглашения списка участников организационного комитета.

Что там еще в симптомах? Проблемы с сосредоточением. Задумчивость в ответах. Нечеткость зрения.

— Как выглядит эта звезда? — спросил я.

— В каком смысле? — без раздумий откликнулся Каррадерс. — Звезда как звезда.

Колокола умолкли, но эхо еще плыло в дымном небе.

— Как, по-твоему, должна выглядеть звезда? — буркнул он сердито и потопал навстречу причетнику.

Раздражительность — бесспорный симптом. В инструкции по технике безопасности четко сказано, что пострадавшего от перебросочной болезни нужно незамедлительно вернуть в свое время и отстранить от задания, — но тогда мне придется объяснять леди Шрапнелл, почему это мы вдруг в Оксфорде, если должны быть в Ковентри.

Потому я и ковыряюсь тут в щебне — чтобы не оправдываться, каким образом вместо восьми вечера четырнадцатого ноября я очутился перед собором лишь пятнадцатого. Рассказывать про временные сдвиги бесполезно, леди Шрапнелл до них нет дела. Как и до перебросочной болезни.

Нет уж, раз Каррадерс еще в состоянии связать два слова, лучше оставаться тут, найти пенек, вернуться, сообщить леди Шрапнелл, что да, он был в соборе во время налета, и наконец выспаться. Благословенный сон, латающий прорехи на фальшивых спецовках ВПС, стирающий мягким крылом сажу со лба, утоляющий печаль, укрывающий истерзанную душу теплым одеялом…

Подошел Каррадерс, вполне бодрый и сосредоточенный. Хорошо.

— Нед! Зову тебя, зову… Не слышишь, что ли?

— Прости. Задумался.

— Явно. Пять минут дозваться не могу. Дуки тоже там, с ней?

Опять я, похоже, ослышался, или дела у Каррадерса хуже, чем кажется.