Тина сразу выдохлась, только дышала, как загнанный гепард.
Ангел сидел на спинке дивана и не мог злиться. Злоба куда-то подевалась. А Леночкиному ангелу все по барабану, даже головы не повернул. Или знает нечто важное? Вот что странно: в вариантах светила явная угроза. Но ничего не случилось. Неужели овечка сама выбрала безопасный путь?
Митя попытался проблеять что-то, но Лена отшвырнула его, приблизилась к Тине, без слез, спокойная:
— Ты сломала нам жизнь.
— Ошибаешься, подруга, это не жизнь была.
— Ты гадина, нет, ты хуже. Ты — выродок, чудовище, бесчеловечное отродье.
— Я знаю, — согласилась Тина.
— Зачем только я позвонила. Ничего бы этого не было.
— Это тебя ангел не уберег, подруга.
Леночку распирало бросить в лицо той, что была ей дорога, страшное проклятие, но она не смогла. Выбежала. Ангел ее сделал Тилю ручкой и отправился следом.
Тина подпихнула вконец одуревшего жениха.
— Догони. Проси прощения, валяйся в ногах. Только не оставляй одну. Она тебя, ничтожество, крепко любит. Тебе повезло, еще не знаешь как. Передай, что прошу у нее прощения. Подарок на свадьбу пришлю, останетесь довольны. Уходи.
Вконец одуревший Митенька захлопал ресницами:
— А как же деньги…
— Это была шутка.
— Но ты обещала!
— Пошел на фиг.
— Но как же так, я все выполнил!
— Вон отсюда.
— Отдай мои деньги, мерзавка!
В отчаянии юный филолог еще упирался, выкрикивая непечатные словечки под тираду о честном слове и разрушенной любви, но охранник подхватил под мышки и выволок трепыхающийся куль.
Тихо звякнул колокольчик. Перышко округлило цифру: уже семьсот тысяч.
Наверное, ангел, у которого была дюжина овечек, привыкает ничему не удивляться. Наверное, учится этому с вечностью. Когда проходит толпа одинаковых женщин, которых видит насквозь, до последней кишки, знает их прошлое и будущее, легче быть равнодушным. Тилю не было дано обезболивающего. Выходку Тины он принял слишком близко к… ну, хоть к тому, что есть у ангела вместо сердца. Не осуждал овечку, не проклинал за ворох штрафных, а вдруг испытал нечто большее, чем жалость, нечто похожее на понимание.
Девчушка сделала жуткую гадость, испортила отношение невинных созданий, но почему-то Тиль не нашел слов для обвинений. Быть может, надеясь, что не Ленку она втоптала в грязь, а себя наказывала. Быть может, не Митеньке сделала больно — себе. А вдруг Тина себя рвала на части, себя уничтожала? Чего доброго, надеялась, что Митенька озвереет, как загнанный заяц, и прибьет ее. Кто знает, ангел не видит мыслей овечки. Но кое-что не забывает. Особенно слезинку.
Прыгнув на спинку испорченного дивана, Мотька призывал к играм и забавам.
Что-то было не так, что-то случилось, кажется, упущен важный момент.
Тиль насторожился и кинулся в спальню.
Струился пар, вода касалась подбородка. Закрыв глаза и уложив руки прямо, Тина вытянулась в просторной ванне. Худенькое тельце лежало неподвижно. На кафельной плитке съежился станок для бритья, вынутое лезвие прилипло к чугунному краю. В голубоватой жидкости вились дымочки, постепенно раскрашивая в коричневое. Тонкие порезы на запястьях почти незаметны, кровь умывалась сразу.
Ангел сдел, что еще мог. Тина поморщилась, но осталась лежать, вынула руку, по которой устремился бордовый ручеек, подхватила горсть таблеток, подаренных Леной, и проглотила, запив из ванной. Экранчики вариантов потухли.
В безвыходный тупик попал ангел. Случись такое вчера — Тиль бы сдался, в конце концов, всего лишь ангел. Но сегодня увидел нечто такое, ради чего не имел права опускать руки, раз крыльев нет.
Кот уставился на ангела, который явно не собирался играть, а навис облаком в кожаном комбинезоне.
— Выручай, друг, — попросил Тиль. — Спасай любимую хозяйку. Ори что есть мочи!
Пушистый мерзавец прекрасно понял, чего от него хотят, но мелочно отомстил за отказ развлекать: занялся умыванием наглой рожи.
Тиль очень спешил, а потому уговаривать не стал, прыгнул на Мусика и с разгона помчался. Мотька зашипел, вздыбив шерсть, но трусливо попятился к двери. Подняв мотоцикл на дыбы, Тиль припер кота к створке, так что деваться было некуда, и приказал страшным голосом:
— Орать и царапать!
Потеряв под колесами остатки сытого достоинства, Мотька завопил так, будто его пропускают через мясорубку, выпустил когти и полоснул по лакированному дереву.
На шум появилась горничная, удивилась бешенству смирного существа, и побежала за хозяйкой. Виктория Владимировна не сразу сообразила, что творится неладное, но котик непрерывно скулил. Дернула за ручку. Дверь была заперта. Постучала и позвала. Никто не отозвался.
— Охрану, быстро! — распорядилась Виктория Владимировна и принялась колотить без устали.
Ангел отпустил мотоцикл. Поджав хвост, Мотька позорно скрылся. Их дружбе конец, но у овечки появился шанс. Надо еще что-то сделать, пока до нее доберутся.
Вода превратилась в компот. Голенькое тельце еле просвечивало, сердечко чуть шевелилось. Тина лежала тихо. И вдруг открыла глаза. Ниточка жизни истончилась до того, что она еще была в теле, но уже немного за.
— Ангел, это ты, — сказала и улыбнулась, не разжав губ. — Какой ты красивый. Думала, тебя нет, а ты вон какой симпатичный.
— Откуда знаешь, что я твой ангел?
— Крылья у тебя здоровские.
Конечно, не до того было, но Тиль покосился: о чем мечтал — не выросло, но за плечами сиял смутный контур, похожий на птичье крыло. Крылья так крылья, овечке виднее.
— Не смей уходить, — потребовал Тиль и вспомнил про Первый закон. — То есть очень тебе советую. Помощь близко.
— Я так устала, отпусти меня.
— Извини, не могу.
— Почему?
— Я твой ангел, мне деваться некуда.
— Мне жить не хочется. Это хуже.
— Ничего, потерпишь. Тем более я всегда подскажу. Только постарайся меня слышать… Опять матери напакостить захотела?
— Да ну ее… Понимаешь, ангел, мне совсем незачем жить. У меня был человек, которого я любила, но его теперь нет. Ты должен знать. Всем от меня что-то надо, только мне надо другое. Но его нет. И я одна.
— Ты не одна, я с тобой.
— Правда? И тебе от меня ничего не надо?
— Просто живи. Я подстрахую. И всегда буду рядом.
Она еще что-то хотела спросить, но дверь вышибли. Вбежали охранники.
Овечку вынули из воды, стянули запястья, укутали, били по щекам, не давая засыпать, вливали коньяк сквозь сжатые зубы, и когда примчалась бригада врачей, Тина крепко держалась в теле, которое обмотали проводами и трубочками, накачивая свежей кровью с коктейлем лекарств. Только тогда Виктория Владимировна отошла в сторонку и позволила разрыдаться. Ее ангел все пропадал где-то.
Восседая на Мусике, Тиль радостно наблюдал, как один за другим оживают экранчики вариантов. Покосился на перышко, и хотя не помнил точной цифры штрафных, но, кажется, чуть-чуть уменьшилась. А может, и нет, теперь — наплевать. Ему впервые понравилось быть ангелом.
Поиграв мышцами и ничего не ощутив, Тиль подошел к зеркалу, надеясь выяснить, что разглядела овечка. Отражения не было. Он повертелся так и эдак, но не нашел даже тени себя. Ангелы невидимы в зеркалах, какая досада. Тогда заглянул через плечо, но там обнаружились кожаные накладки комбинезона. Даже контур исчез.
Из любопытства Тиль сунулся в зеркало. На той стороне начинался темный свод, выложенный серыми плитами, такой древний, что паутина свешивалась лоскутами. Дул промозглый ветер, издалека скрежетал ржавый металл, чья-то смутная тень метнулась и исчезла. Ангел ощутил, как тоска и печаль шевелящимися лапками ползут по коленям. Он испугался и выпрыгнул в комнату.
Здесь было куда лучше, суетились врачи, бледная овечка мирно лежала в кровати, принесли Мотьку, которого Виктория Владимировна обняла, как ребенка, и нацеловывала пушистую морду. Здесь было понятно. А что находилось там, знать не хотелось.
Для надежности уточнив варианты, Тиль оседлал Мусика, чтобы проветриться на Том свете, как вдруг понял, что совершил непростительную ошибку: не успел договориться с овечкой. Она ведь так и не знает, как понимать команды. То есть советы. Вот обида, такой шанс упущен.
Но перышко считало иначе, не заметив ляп ангела.
XVII
После пятой клиентки Толик проникся безграничной уверенностью, что разбирается в женщинах, как механик в моторе, научившись включать, разгонять, тормозить, где надо смазать, а когда и выпустить пар. При всем многообразии причесок и брильянтовых украшений дамы рулились до удивления одинаково. Как будто внутри у них несложный механизм, к которому нужен правильный ключик.
Мастерство управления приносило, кроме дохода, глубокое удовлетворение, сродни тому, что переживали открыватели новых земель или законов квантовой физики. Но чем дольше Толик имел дело с человеческим материалом, тем слабее пылал. Управлять женщинами становилось скучно. Выбрав жертву, он точно знал, какие слова скажет, что она ответит, как пошутит и что будет потом. Отклонения случались, но лишь подтверждали правило, и после несложного виража, зажигавшего азарт побеждать, общение сворачивало на проторенную колею. Вскоре рутина соблазнений погребла окончательно.
Профессионал болеет особой хворобой, которую трудно понять стороннему: привычное узнается ему по-иному. Так, стоматолог видит не улыбку, но качество зубов, режиссер — не фильм, но монтаж кадров, а повар в прекрасном олене намечает бифштекс. Толик страдал не меньше, пытаясь познакомиться с симпатичным объектом как простой парень, которому глянулась девица. Но стоило завести контакт, получив поощрительную улыбку, что-то щелкало, и вместо симпатичной мордашки проступал женский механизм, овладеть которым было парой пустяков и двух коктейлей.
Когда Толик понял, что подхватил опасный вирус, было уже поздно, процесс зашел слишком далеко, приговор огласили: он не сможет влюбиться искренно. И что совсем худо — не поверит, что в него кто-то влюбится на самом деле. Чтобы справиться с печальной участью, пробовал заставить себя быть влюбленным. Получалось неказисто. Кое-какие девицы клялись в чистой и светлой, но он знал: дурман профессиональных навыков.
Последний шанс был с Аленкой. Пытаясь стать мужчиной, мечтающим об уютном гнездышке и крепкой семье, так заигрался, что на какой-то миг поверил и перед отлетом в Испанию обещал вернуться, чтобы построить жизнь с ней. Но как только засучил рукава для большой работы, начисто забыл все. Оказалось — не зря. Девочка сама пыталась юлить и рулить.
А если бы Тина?
Тиль попробовал осторожно примерить овечку на жизнь, стараясь разобраться, как бы вел себя Толик, если бы повстречал богатую наследницу, да хоть в том же кафе, но его призвали.
— Ангел Тиль!
Витражные окна красили разноцветьем мозаичный пол, отражаясь в зеркалах противоположной стены, потолок узкого коридора насквозь покрывала роспись с множеством фигур среди облаков. Под ней прохлаждалась парочка в смокингах.
Лихо завернув Мусика, так что из живого мотоцикла полетел бы дым паленых покрышек, Тиль поздоровался:
— Я здесь, чего кричишь.
Лица ангелов не знакомы. Ему приветливо улыбнулись и даже изобразили нечто вроде церемонного поклона придворных.
— Счастливы приветствовать такую известную личность! — возвестил ангел с роскошными усами под грозным изгибом носа. — Это большая честь для нас! Исключительно! Волшебно!
— Зачем призвали?
— О, месье Тиль! Приносим глубочайшие извинения! — другой ангел, отличавшийся почти женственными чертами, извивался в дворцовом поклоне. — Мы вынуждены были оторвать вас от многотрудных дел по причине исключительно деликатного свойства. Поверьте, мы искренно сожалеем, что вынуждены были поступить так. Но обстоятельства сильнее нас, так сказать.
— Для начала позвольте представиться! — Усатый изобразил, что срывает шляпу и обмахивает ею сапоги. — Ангел Полвторого.
— А я имею часть представить вам ангела Полтретьего, — другой изящно повторил номер с воображаемой шляпой. — К вашим услугам, месье. Располагайте мной, как вам будет угодно.
Тилю было угодно невежливо огрызнуться:
— Зачем призвали?
— О, месье! Крайняя необходимость, поверьте, ничто иное! Мы с Полтретьего задумали устроить поединок, жестокую и беспощадную дуэль, так сказать. Для поединка ангелов, как известно, нужен арбитр, который рассудит. Арбитры, разумеется, не должны знать, ни в коей мере, ни одного из сражающихся ангелов, чтобы быть объективным. Таковы правила. Согласны принять на себя сколь почетную, столь и трудную миссию?
Пистолетов или шпаг не обнаружилось. Любопытно, как ангелы собираются накостылять друг другу. Такой опыт пригодится, мало ли что. Ему уже хотели разукрасить ангельский лик. Бедный Ж-ангел, как он понимает ее теперь, жаль, извиниться нельзя. В общем, Тиль был не против посудить.
Ангелы рассыпались в затейливых комплиментах, какие могли родиться в куртуазном веке блестящего короля-солнца, пока Тилю не надоело, и он потребовал приступать, раз уж им жизнь не дорога, или чем они там собираются рискнуть. Дуэлянты отмерили шаги, развернулись, уперев руки в боки, и обменялись решительными взглядами.
— Огонь! — крикнул Тиль первое, что пришло на ум, не заботясь о дуэльных традициях. Познав мировую литературу, ничего хорошего в поединках чести он не видел.
Ангел Полтретьего изящно приподнял руку:
— Выпад: моя овечка — самое омерзительное существо. Врет матери, что работает допоздна, на самом деле — ходит на вечерние сеансы в кино!
Ответил Полвторого яростно:
— Туше: моя овечка — самое отвратительное создание. Врет подругам про многочисленные романы, на самом деле у нее не было мужчины более двух лет!
Удар был сильным, но Полтретьего устоял и перешел в контратаку:
— Моя овечка посещает сайты знакомств и уже назначила встречу втайне от матери!
— Хо-хо! — нагло воскликнул Полвторого. — Моя овечка собирается на отдых в Турцию и там подцепить, кого придется!
— Моя овечка готова бросить мать ради первого встречного!
— Моя овечка готова лечь в постель даже с уродом!
— Моя втайне копит деньги, чтобы сделать операцию по увеличению груди!
— Моя овечка покупает секс-игрушки!
— Моя занимается мастурбацией в ванне!
— А моя — пьет, когда мать уезжает из дома на выходные!
Бой выдался трудным, поединщики изображали тяжелое дыхание, но вмиг успокоились, обратив взоры надежд к рефери.
— Ну, как? — спросил Полтретьего с верой в беспристрастность.
— Кто победил? — добавил Полвторого.
Ангелы искренно ждали веского слова.
— Победа — это что? — уточнил Тиль.
— Ну, разумеется, чья овечка хуже! У того и победа.
— Так чья более ужасная, месье?
— Моя или Полвторого?
Нагло ухмыльнувшись, Тиль крикнул:
— Моя! — и сгинул.
Ярко-красное пятно обнаружилось среди рощицы слишком поздно. Настойчиво и беспрекословно подзывал начальственный пальчик. Подогнав Мусика на почтительное расстояние, молодой ангел неумело скрючился, изображая поклон члену Милосердного трибунала. Торквемада расплылся в сочной улыбке:
— Как успехи, коллега? Не забыл про футбол? Овечка жива-здорова?
А ведь сеньор Томас наверняка знает, не может не знать, и все равно делает вид, что рад-радешенек. Хитрый как змей. А еще ангел. Или кто он там.
— Овечка пока жива, а вот штрафных — полная куча. Одной вечности не хватит разгрести. Радуйтесь. Как дело провалю, куда сошлете?
Торквемада загрустил:
— Я тут ни при чем.
— А кто? Дон Савонарола или уважаемый герр классик постарались?
— Не печалься, Тиль, таковы правила, — он сочувственно вздохнул. — Может, утрясется.
— Хрен вам, а не утрясется! — остатки почтения развеялись в дым, желание лезть на рожон снова закипело. — Сидел бы спокойно в аду, жарился помаленьку и горя не знал бы. Так нет, кое-кто пренебрег служебными обязанностями, а расхлебывать — мне. Потом овечку подсунули, которая норовит на себя руки наложить, так что древо судьбы еле держится…
Кардинал выпучил глаза:
— Ты видел… то есть уже научился видеть древо судьбы? Не ожидал, вот это талант. Может, и овечку спас?
— Не один раз, между прочим. Только благодарности никакой — штрафные набавляются. Пока еще ни одного не списали. Это как понимать? Даже не знаю, сколько выдержу. Просто бешеная телка, то есть овечка. То норовит вены вскрыть, то на шоссе играет в камикадзе.
— Ты удивительный ангел, — кажется, на самом деле восхитился Торквемада и вдруг присмотрелся к темечку молодого ангела, где пребывало перышко. — Ничего не хочешь сказать?
— Про штрафные? Да, их много…
— Не то. Овечка… Она видела у тебя крылья?
Тиль начал объяснить, что девица пребывала не в лучшем состоянии, практически на грани жизни и смерти, ей что-то померещилось, он потом проверял — за плечами ничего не выросло. Торквемада остановил властным жестом:
— Отвечай прямо: видела или нет?
— Видела.
Толстяк схватил его руку, стал трясти, как колокольчик, и приговаривать:
— Ах, мальчик, какой молодец! Великолепно! Какой умница! Белиссимо!
Освободив колыхаемую часть тела, хоть и мертвого, Тиль строго спросил, что это значит, неужели пару-другую вечностей добавят.
— На своем опыте ты познал, что овечки слепы и глухи, не умеют видеть и слышать поводыря. Ангелы мечтают о крыльях, но проводят много вечностей, пока улыбнется удача и овечка узрит их. Удача достается редким. Тебе не просто повезло, это фантастическое, небывалое везение. Чтоб молодой ангел, почти кадет, смог так…
Восхищение сеньора Торквемады выразилось краткими аплодисментами.
Тиль смутился, но вида не подал:
— А что это дает?
— Почет и уважение.
— Можно поменять на пару тысяч штрафных или пропуск на Хрустальное небо?
— С этим не шутят, ангел! — прикрикнул Торквемада, но смягчился. — Это большая честь. Носи их достойно, юноша.
За плечами по-прежнему было пусто, Тиль решил воспользоваться моментом:
— Сеньор Томас, раз я такой исключительный, могу просить вас об услуге?
— Все, что в моих силах!
— Как сделать, чтобы овечка меня слышала? Или хоть как-то понимала, что от нее хочу. То есть советую. А то жать на прямую кишку не всегда получается.
— И этому научился? Сам? — От удивления, казалось, лопнет красный кафтан. — Прав был Гессе, наверно, не зря ты здесь…
— Так что делать?
Приблизившись, Торквемада хитро подмигнул:
— Как насчет футбола?
— Заметано.
— За сердечко… — выдохнул кардинал и отпрянул, словно могли подслушать враги.
— Что-что?
Упитанные пальчики изобразили пинцет, который жмет.
— Аккуратно! При этом шепни, что желаешь. В самое сердечко шепни. Только об этом — никому, особенно сокурсникам. Тайна между нами. Проболтаешься — сразу влеплю И.Н. Понял?
Как же сам не догадался. Вот они — и кнопка, и рычаг в одном. Ведь так просто и очевидно. Хватался за все, что ни попадя, в дерьме измазался, ну, теоретически измазался, а про сердце забыл. Не ангел — растяпа, одним словом.
— Что ж, проверим, — заявил Тиль, слегка обнаглев. — А крылья когда получу?
Торквемада отмахнулся, как от мухи. И пропал.
Стеклянный глаз линзы уставился не мигая, почти упираясь в кончик носа. Тиль отшатнулся и дал Мусику задний ход. Открылась широкая труба, сужавшаяся до маленького окуляра. Телескоп, нацеленный на молодого ангела, был старинной работы, на прихотливой подставке с изящным основанием. Технический раритет располагался на столике с такими истонченными ножками, что следовало ожидать неминуемый хруст. Однако мебель была сложена прочно, что позволяло сносить массивную шкатулку, обитую стальными уголками, и локти невысокого господина в шелковой курточке.