XXVII

Отпраздновали исключительно мирно. Обслуживающий персонал спел хором величальную, подарив скромный букет полевых цветов и тортик с восемнадцатью свечками. Виктория Владимировна ограничилась набором от Гермеса. Тина была мила и добродушна, расцеловалась с матерью, выпила бокал шампанского.

Ближе к полудню прямо с самолета прибыл Борисыч, сдержанный и официальный. Шрамы на лице зажили, но виднелись красными рубчиками. Вместе с ним прилетел московский нотариус. Церемония передачи наследства прошла на удивление скучно и просто. Текст огласили, Тина расписалась и превратилась в одну из завидных невест Европы. Нотариус осведомился, не желает ли Фавстина Ивановна составить завещание, но в день рождения думать о смерти что-то не хотелось.

Ибли не показывался, наверное, ловко маскируясь в складках местности. Тиль нарочно просматривал — нигде не видать. И тогда ангел решился на преступление. Сосредоточившись, уже собрался вызвать досье, как вдруг все понял. Тело Виктории Владимировны, став прозрачным, выдано простую и явную причину.

Над овечкой нависла непридуманная опасность. Варианты не врут. И чутье ангела не подвело.

Вежливо отпросившись из-за семейного стола, Тина вернулась в комнату, чтобы усесться перед ноутбуком. С раннего утра донимало глупое желание, дурацкая мыслишка, взявшаяся непонятно откуда. Как заноза впилась в подсознание.

— Что за фигня? Не могло же с одной сигаретки так снести, — побормотала она и все-таки завела почтовый ящик на популярном сайте.

Немедленно дренькнуло сообщение: письмо пришло. Адресат отсутствовал, в теме виднелось краткое: «Открой».

Из любопытства она нажала и прочла:

«Спасибо, что не забыла сон. Пожалуйста, постарайся поверить сразу: это не обман и не розыгрыш. Это письмо от меня. По-другому мы не можем общаться».

— Ты кто? — вырвалось непроизвольно.

Сразу ответ в новом письме:

«Извини, я думал, ты поняла. Я твой ангел. Говори вслух, сразу отвечу».

— А думать нельзя?

Мгновенный ответ:

«Можно. Только не услышу. Если хочешь убедиться, что это не бред, заведи ящик на любом сайте».

— Ладно, допустим, поверила. Как докажешь, что ты мой ангел?

«Лежа под капельницей, ты рассказала про двух старичков. А потом поехала в парк Горького и стояла на аллее. Я тебя обнял, но ты не почувствовала», — Тиль врал, но пара сотен штрафных того стоила. Странно, что их не начислили.

— Наверно, я свихнулась…

«Нет, я твой ангел. Можешь еще раз сказать спасибо за самолет».

— Спасибо, — повторила она.

Перышко не шелохнулось, мелкий обман не прошел. Заснула, что ли, самописка?

— Ангелы теперь общаются по Интернету?

«Не знаю, возможно, я первый».

— Если ты мой ангел, на кого похож?

«Ты же убедилась в лифте — я лучше».

— Это действительно ты… Привет, мой ангел! — Тина помахала почтовому браузеру. — Я тебе ужасно рада. Как дела?

«Привет, Тина. К сожалению, у нас возникла трудность».

— Не волнуйся, ангел, я теперь богатая девочка. Любую проблему решим!

«Проблема как раз в этом. Тебе надо немедленно уезжать. И чтобы никто не знал, куда ты делась».

— Ты серьезно?

«Я знаю, что может случиться дальше».

— Тогда просто скажи мне…

«Не имею права. Ты должна сама принять решение. Я могу лишь советовать. Очень тебе советую — сваливай».

— Давай в угадалки, — Тина собралась и тихо спросила: — Это… Вика?

«Ты умница. Опасность предельно велика».

— Хочешь сказать, что она желает мне смерти?

«Я не знаю ее желаний. Я знаю, что может случиться».

— Мать закрыла меня от выстрела…

«Пистолет был заряжен холостыми».

— Мы помирились, я обещала не обидеть ее ни в чем… Я хочу знать причину.

«Действительно хочешь? Может, поверишь на слово. Ангел врать не будет».

— Не хочу, но надо.

«Ладно, я предупреждал. Она беременна. Наверное, хочет, чтобы любимому ребенку досталось все. Тебе сейчас очень тяжело. Прости».

Закусив губу, Тина боролась, но слезинка победила. Смахнув, она сказала:

— А я, дура, уши развесила. Поверила. Опять одна…

«Я с тобой».

— Спасибо, ангел.

Перышко и не думало реагировать, словно оглохло. Значит, не каждая благодарность идет в зачет. Хитро придумано.

Шмыгнув носом, Тина упрямо заявила:

— И все равно должна убедиться сама. Как угодно.

«Хорошо, я попробую. Только оберегай себя».

— Это еще почему?

«У тебя будет ребенок».

Тина не сразу поняла, перечитала строчку и прошептала:

— Не может быть… Я ничего не чувствую. Ты ошибся.

«Еще слишком рано. Недели через три. Их еще надо прожить».

— Значит, правда?! Хотя ты же ангел, все знаешь… Это… Это такое счастье, ангел!

«Я рад, что ты рада».

— Ты не понимаешь. При чем тут радость? Теперь мне есть ради кого жить! Я сейчас заору!

«Пожалуйста, не надо!»

— Кто?

«Девочка»…

— Ура-а-а-а, — прошипела Тина и чмокнула ноутбук. — Ты не представляешь, каким счастьем меня наградил. Лучший подарок в день рождения. Подожди, я ведь не знаю, как тебя зовут. У тебя есть имя, мой ангел?

«Тиль».

— Какое красивое! Самое замечательное имя! Такое девчоночье. Назову в честь тебя дочку, чтобы ты и ее защищал. Будешь для нее как отец. Нет, лучше отца. Моя малышка вырастет среди такой любви… Я уже ее люблю. Она никогда не узнает, что такое быть ребенком, который безразличен матери… Тиль и Тина — как перезвон колокольчиков. Я ужасно счастлива!

«У тебя есть место, куда можно уехать?»

— Конечно. Тиль, дорогой, а можно тебя спросить…

«Не советую искать того парня».

— Да пошел он! Альфонс дешевый.

«Ты действительно умная».

— Спасибо за комплимент… Это же надо: с первого раза и залет. Да что я чушь несу… Огромное счастье. Я ее ужасно полюблю.

«Я знаю».

— Откуда? Я ведь только что об этом узнала?

«Я видел кое-что важное. Тебе пора заботиться о себе. Я могу очень мало. Советую уезжать».

— Ладно, но ты обещал доказательство. Когда?

«Завтра».

— Так долго. Ладно, потерплю. Тиль, а скажи: как у ангелов с…

«Извини, меня срочно призывают».

Сколько потом девочка ни стучала по ноутбуку, хныча и жалуясь, писем не было.

XXVIII

На обломке какого-то римского цезаря восседал 898-й, печально давя подбородок. 897-й разместился на поверженном идоле какого-то императора без головы и беззаботно насвистывал мотивчик. Сведенборг нетерпеливо колошматил носком туфли постамент, на котором возвышались сапоги безвестного вождя.

Завернув лихой кульбит среди остатков монументов, Тиль затормозил Мусика рядом с палкой учителя.

— Опаздываете, молодой ангел, заставляете ждать. Соскучились по И.Н.? Так я вам быстро напомню, влеплю и не подумаю! И обретенные крылья не помогут!

— Простите, герр…

— Марш на место!

Тиль примостился на углу памятника забытому герою. Сокурснички даже не кивнули.

— Итак, мальчики, — Сведенборг потряс палкой, как дирижер полкового оркестра. — Подведем итог. Рассмотрим, как справились с первыми овечками. Начнем по порядку. 898-й, докладывайте.

Погибший капитан тяжко вздохнул:

— Овечка играла в подпольном клубе за наличные. Сорвала большой куш, около двух миллионов. Вышла с сумкой денег на темную улицу, получила битой по затылку. Череп раскололся пополам. Умерла сразу. Если бы задержалась или вызвала такси, осталась цела.

— Почему не остановил, 898-й?

— Извините, герр Сведенборг, не мог терпеть, чтобы она совращала монахинь.

— А что нам скажет уважаемый ангел 897-й? — Палка нацелилась на аса-камикадзе.

— Выпала из окна! — радостно сообщил он.

— Сама?

— Конечно нет! Была облава на торговцев детской порнографией, первым ворвался полицейский, у которого погибла семья. Ну и он… отомстил. Выпустил всю обойму. Изрешетил как мишень. На ней живого места не осталось.

— Овечке нельзя было помочь?

— Разумеется, можно. Ушла бы по черному ходу, осталась цела. Но зачем? Чтобы дальше занималась грязью?

— Прекрасно. Ну а сэр Тиль чем порадует?

— Пока нормально.

Сведенборг искренно удивился:

— Хотите сказать, что еще не успели ее приговорить?

— Спасал, как мог.

Учитель крякнул, сделал круг, очевидно, борясь с растерянностью, и, наконец, заявил:

— Будем считать это исключением, подтверждающим правило… Вы, кадеты, заработали опыт и кучу штрафных. Вы познали, что овечки — отвратительные, злобные и похотливые создания, которые делают что захотят. Все и всегда. Они не слышат ангела, так что штрафные никогда не списываются. Только теперь, когда насладились властью ангела назначать приговор и возмездие, всего лишь наблюдая и не вмешиваясь, вы способны усвоить Третий закон ангелов, — Сведенборг обвел суровым взглядом учеников. — Он гласит: ангел не должен влюбляться в овечку. Все ясно?

897-й поднял руку:

— Что полагается за нарушение?

— Штрафные, разумеется.

— И все?

Резкий удар палки отшвырнул солидный обломок истории. Сведенборг помрачнел:

— Одно и то же. Никто из молодых ангелов не верит в серьезность Третьего закона, пока сам не обожжется. Знайте, кадеты, Третий закон — самый важный. И самый страшный. Последствиями, разумеется. Из-за него ангелы делают необратимые глупости. О которых жалеют вечно. Любить овечку — самое тяжелое испытание для ангела.

— Герр учитель, можно пример? — спросил и без того грустный 898-й.

— Что за негодяи недоверчивые! — вскричал Сведенборг. — Однажды к мерзкому композиторишке, нотному пачкуну, явился человек в черном и заказал «Реквием». Бездельник и прощелыга написал, но заказчик за работой не явился.

— И что? — не понял 897-й.

— Это был Ж-ангел! Замечательный, умелый, сильный. Ей оставалось совсем немного до Хрустального неба. Но она влюбилась в эту паршивую овечку и увидела в вариантах близкий конец. Что она должна была сделать? Равнодушно наблюдать за неизбежным. Так ведь нет. Решила, что ради любви должна остаться великая музыка. Ну, не дура?!

— Как же она разговаривала? — спросил Тиль, у которого в ушах надрывался Фредди Меркьюри, уверяя, что они чемпионы.

— Пошла на самый непростительный, самый мерзкий, самый глупый для ангела поступок, за который даже И.Н. — мало. Она вочеловечилась! И навсегда потеряла шанс обрести Хрустально небо. Никакая любовь, а тем более музыка, не стоят такой жертвы.

Как плохой трагический актер, Сведенборг горестно воздел руки.

Кадеты помалкивали, стараясь глядеть на обломки и песок.

— Не влюбляйтесь в овечек, ангелы, — продолжил он. — Будете страдать каждый миг вечности. Овечка ничего не поймет. Выберет какую-нибудь тень, отъявленного дурака, выйдет замуж, нарожает детей, будет стариться и дурнеть. А вы — жариться на сковородке. Да, ангелам дано страдать. А вот овечке не дано любить ангела. Урок окончен, свободны.

Учитель зашел за статую и пропал. Тиль даже не успел расспросить его о важном. Нумерованные коллеги разбрелись кто куда, не прощаясь. Делать на Срединном небе совсем нечего. Тиль запрыгнул на Мусика, но сзади вкрадчиво спросили:

— Торопитесь?

На раскладном стульчике удобно устроился Гессе. Широкополая шляпа прикрывала тенью глаза. Ангел выразил всяческое почтение председателю Милосердного трибунала.

— Делаете успехи, юноша, ja. — Гессе одобрительно кивнул. — Станете хорошим ангелом. Очень хорошим. Вам по силам обрести Хрустальное небо. Вы меня понимаете?

Тиль понимал, что с нынешней цифрой штрафных вердикт не грозит. Но язык придержал за зубами.

— Хрустальное небо — главный приз ангелов, — продолжил Гессе ласково. — Приз редкий, драгоценный и желанный. Может быть, ваш.

— Что я должен делать? — спросил Тиль.

— Скорее не делать, юноша. Вы слишком рьяно пасете овечку. Не стоит тратить столько усилий, она не заслуживает. Наблюдайте, как другие ангелы, но не вмешивайтесь. Больше от вас ничего не требуется.

— А штрафные?

— Об этом не беспокойтесь. Поступите правильно — обретете Хрустальное небо. Обещаю, — Гессе приподнял шляпу, словно заключая нерушимую клятву. — Договорились?

Тиль машинально кивнул, но вдруг спросил:

— Герр Гессе, а что делать, если я чувствую в себе то мещанина, то степного волка?

— Пожалуй, надо завалить источник камнями, — задумчиво ответил председатель Милосердного трибунал. — Налакаются, чего ни попадя, и давай нести ахинею. Нет, решительно — завалить.

И он сгинул вместе со стульчиком.

XXIX

Над фаянсовой миской возвышалась горка маслин, огурцов и каперсов. Простые вкусы провансальской деревни учили поглощать соленое изобилие с красным вином с рыбным блюдом, но овечка ограничилась кувшином свежего апельсинового сока. Смачно хрумкая, как голодный заяц — капусту, обильно запивала оранжем и забрызгала футболку от ворота до пупа. Тина свинячила с таким страстным аппетитом, что никто из прислуги не мог осудить молодую хозяйку. Девочка лучилась наглым здоровьем, а это извиняет мелкие нарушения приличий.

Разбуженная чавканьем, Виктория Владимировна вышла на веранду узнать, кто же это старается с раннего утра. Остановившись в проеме двери, разглядывала дочь с особым интересом, но когда Тина заметила ее, улыбнулась:

— Bon appetite!

Благодарно кивнув, дочь помахала огрызком, приглашая разделить трапезу:

— Пробило на солененькое. Наверное, с чистого воздуха. Самое время подкрепиться… мама!

Виктория Владимировна отведала огурчик, потянулась за вторым, за ним — следующий. Под утренний хлеб, нарезанный грубыми ломтями, незаметно исчезло еще три зеленых корнеплода вперемешку с маслинами.

— Что мы делаем! — Тина оторвала от каравая грубый шмат. — Такую закуску — и без водки. Что подумают о нас люди. Скажут: ох уж эти русские, опять завтрак без водки. Надо свистнуть, чтоб принесли холодненькую. Ты будешь… мама?

— С какой стати? — Виктория облизала кончики пальцев.

— Нужен повод? Пожалуйста — здоровье. Неужели не выпьешь за мое здоровье?

— Неужели у тебя прибавится здоровья от рюмки водки?

— А если попрошу выпить за мою жизнь?

Виктория Владимировна положила выбранный каперс:

— Тиночка, что за прихоть? Тебе вздумалось напоить меня водкой с утра пораньше?

— А тебе не хочется?

— С чего это вдруг?

— Для храбрости. Или сбросить напряжение после вчерашнего. Ты не испугалась?

Словно раздумывая, Виктория неторопливо жевала сочную маслинку:

— Наверное, нет.

— Судя по всему, приходилось смотреть в лицо смерти? Признавайся! — Тина подмигнула. — Откуда такое мужество у хрупкой женщины… мама?

Виктория Владимировна не ответила. Хоть лицо ее было спокойно, казалось, сдерживается по необходимости.

— Ну, извини, не обижайся. — Тина налила ей в кофейную чашку сок. — Отметим твою вчерашнюю победу диетически.

Фарфоровые края чокнулись тревожным звоночком.

— А могла бы убить? — спросила Тина, не давая матери выпить до дна.

— Что? — Виктория Владимировна ощутимо напряглась.

— Вчерашнего грабителя могла бы убить? Представь: у тебя спрятан пистолет, ты его выхватываешь и засаживаешь пулю прямо ему в лоб, так чтоб поганые мозги забрызгали всю веранду. Могла бы?

— Нет… — в голосе Вики не было уверенности. — Я не умею стрелять.

— А я бы смогла. Стреляла бы, пока патроны не кончились, наплевать — попаду или нет. Чтоб все поганые выродки узнали: никто не смеет безнаказанно мне угрожать.

— Ты очень похожа на своего отца…

— Спасибо… мама. Это очень приятно.

— Мне тоже, — в голосе Виктории Владимировны не было уверенности.

— Плохо, что мы раньше так мало общались. Почему так вышло?

— На то много причин.

— Достаточно главной.

Смяв хлебный шарик, Виктория Владимировна раздавила лепешку:

— Твой отец этого не хотел. Он считал нужным воспитать тебя сильной, достойной принять наследство. Никто не имел права вмешиваться.

— И как, получилось? — Тина ждала, не отрывая взгляд. Буквально сверлила мать.

— Даже лучше, чем он мечтал.

— Уже второй комплимент за утро, день отлично начинается, — Тина пригласила к тосту чашками. — Но теперь у нас все будет по-другому. Правда? Мы станем подругами? Говорят, мать — лучшая подруга. Будем делиться секретами, ничего не утаивая. Нашими маленькими женскими секретами. Станем неразлейвода. Ты мне будешь советовать, как обращаться с мужчинами, а потом, когда выйду замуж и нарожаю тебе внуков, будешь во всем помогать. Ведь ты моя мама. Это ведь замечательно, правда? Ты этого хочешь?

— Конечно, доченька, мы станем подругами.

Тина сжала чашку так, что хрупкий фарфор скрипнул, и все же улыбнулась:

— Вот это здорово… Начинается новая жизнь. Полная любви и взаимопонимания. Кстати, слышала историю, которая потрясла городок нашего университета в том году?

Виктория Владимировна редко смотрела новости, а газет не читала вовсе.

— Представь: президент попечительского совета благотворительного общества, уважаемая дама, вся в почете и признании, скажем, леди Л. И вдруг выясняется, что этот образцовый член общества держала в доме мумию ребенка. Десять лет назад произошел семейный скандал, она убила дочь и поехала крышей. Полицию вызывать не стала, закапывать в лесу не стала, а высушила тельце и стала за ним ухаживать, как за живой. Сажала за стол, укладывала спать, водила в туалет, даже мыла. А всем сообщила, что ее дочь пропала. Вот такая чудесная леди Л. Я с ней общалась — само очарование, взгляд ангельский. Не слышала? Сенсация была на целых пять дней… У нас городок был тихий, но веселый. Вот еще вспомнила. Профессор философии держала дочь в подвале, чтобы развлекаться пытками…

— Хватит, — попросила Виктория Владимировна.

Тина сыто рыгнула:

— Как хочешь. Отложим для тихого семейного вечера у камина. У нас ведь теперь крепкая и любящая семья, правда… мама?

Вика вымученно улыбнулась:

— Спасибо за приятный завтрак, пойду прогуляюсь. — Она встала.

— А поцеловать? — Тина смешно надула щеки, как лягушонок.

Изогнувшись, мать прикоснулась холодными губами к виску дочери и отпрянула.

— И не за тридцать, — тихо сказала овечка.

Виктория Владимировна нахмурилась:

— Что ты сказала?

— Я говорю, тебе ведь немного за тридцать, ведь так? Молодая женщина. У нас еще все впереди… мама! — Тина выскочила из-за стола и побежала к морю.

Ангел пребывал среди роз. Ибли невидимо прятался в засаде, но Тиль вовсе не трусил — думал и взвешивал. Решение надо принимать сейчас. Варианты не оставляют выбора. Совсем легко: не писать, не отвечать, не помогать. И все случится само собой. Сделка с председателем Милосердного трибунала вступит в силу. Покорится и получит награду. Хрустальное небо совсем близко. Да и вообще: кто ему эта овечка? Полное никто. Жалость — не повод лишиться вечного блаженства. Да, сказала «спасибо», когда было надо. Ну и что? А сколько ангел настрадался? Из-за кого огреб миллион штрафных? Вот именно. А тем более — Третий закон нельзя нарушать. Да и зачем. Все ясно, надо быть ленивым и послушным. Это просто. Почему же так трудно сдержаться? И Мусик молчит. Подсказал бы хоть что-нибудь. Еще друг называется.

Искупавшись, Тина прибежала к ноутбуку и сообщила ангелу радостную весть: он был прав, мать что-то замышляет. Готова быть послушной, что ей надо делать?

Почтовый ящик молчал. Тина спросила еще раз.

Ноутбук хранил пластиковое спокойствие.