Следя за жертвой, Иван Дмитриевич убеждался в правильном выборе. Такое удивление духа и растерянность мысли сыграть невозможно. Нет, не подсадная утка. И по виду вполне здоровая. А молодость возьмет остальное. Он правильно выбрал.
Через четверть часа и одного коктейля для храбрости Иван Дмитриевич вышел с нареченной и, одолжив мобильник у охранника, вызвал свою неприлично роскошную машину. Когда к порогу заштатного клуба, мягко шурша, подъехало сооружение из другой жизни, сверкающее лаком, Вика зажмурилась: сказка становилась явью. Кажется, она действительно вытащила счастливый билет. Спасибо ангелу.
Через месяц, который требовалась для достижения совершеннолетия невесты, организации скромного торжества и пошива роскошного платья, Вика стала законной женой по брачному контракту. Она взяла на себя суровое обязательство родить наследника в течение года и в этот же вечер приняла Ивана Дмитриевича у себя в своей спальне.
IV
Сдох.
Окочурился. Откинул коньки. Дал дуба. Сыграл в ящик. И тому подобное.
Вот ведь какое дело.
— Я же говорю: молодец! — подбодрил Витька. — Держишься стойко, как наша рота. Кое-кто бьется в истерике. Это трудно. Внезапным всегда тяжело, старик. Тяжело.
— Кому?
— Кто помер неожиданно. Как ты. И я, старик. Как ты и я.
Неожиданно — мягко сказано. Не было темного туннеля, жизнь не проскакивала за один миг, душа не воспаряла ввысь, зеленый луч не бил в глаза, ничего не было, ни одна сказка не оправдалась. Просто ехал и приехал. Только свет вспыхнул. А, ну, конечно, — фары. Такая глупая нелепость.
— Это меня грузовик сбил… на встречке, — пробормотал он, словно оправдываясь, что принял не геройскую смерть.
Друг пребывал в сомнении:
— Не может этого быть, старик. Не может.
— Скорость приличная, затянуло под колеса.
— Если бы погиб так, был бы в другом месте.
— Это где?
— Там, где покой, старик. Где покой.
— И что это значит?
— Кто его знает. Теперь уж точно не бери в голову. Не бери.
Как за последнюю надежду, Толик схватился за руку, потом за лицо, ощупал ноги, живот. Плотность тела есть, чувствует его и в то же время — не чувствует ничего. Даже теплая кожа или холодная. И деньги все равно пропали. Кошмар какой-то, дурной сон. Задержав дыхание, он вдруг понял, что дыхания нет. Издавать звуки может, но не дышит.
— Не стесняйся: посвисти, спой, некоторые даже испражняться пытаются, привыкают к новой шкуре. Советую ерундой не заниматься. У тебя все на месте, но не чувствуешь ни голода, ни холода, ни жары, ни жажды, ни запахов, ни вкусов. Стерильно. Вот так, старик.
Дернув молнию комбинезона, Толик убедился: работает как ни в чем не бывало. Витька ткнул кулаком в плечо, тоже ничего не почувствовал, но отшатнулся.
— Спрашивай, старик, не тяни.
— Где я?
— Вопрос правильный, старик. Правильный. Сам как думаешь?
— Неужели в раю?
— Нет, старик, хуже.
— Значит, все-таки в аду?
— Если бы. Значительно хуже. Значительно.
— Разве бывает что-нибудь хуже ада?
— Бывает, старик. Бывает. И ты здесь.
Толик невольно огляделся: мирный покой ухоженного парка, зверюшки, птички, никаких запахов серы под всполохи багрового пламени.
— Здесь — это где?
Витька обнял за плечо, встряхнул, как добрый друг, когда готовит к худшему, убеждая крепиться и быть сильным, отпустил и доверительно сообщил:
— На Срединном небе, старик. На Срединном.
Про такое не было вестей. Наверное, мало интересовался, некогда книжки читать, все эта работа с женскими телами, замотался. Из того, что помнил, из обрывков болтовни и фильмов, из смутных сплетен и суеверий, путаных и диких, Толик знал твердо лишь одно: на Тот свет, если он есть, просто так не засовывают. Там порядок и дисциплина. Там все четко, ошибок не бывает. Списки и все такое. Может, даже путеводители. Получается, что Тот, то есть — уже Этот, свет есть, а по какому праву его зашвырнули, не объяснили. Беззаконие получается.
— Вот я и удивляюсь, — честно признался друг-старик. — Тут тебе делать вроде бы нечего. Насколько знаю. Странно это. Очень странно. Еще с мотоциклом пролез.
— Его зовут Мусик, — уточнил хозяин.
— Назвал! Назвал ведь! — Витька засмеялся так искренно, будто нашел элементарное решение теоремы Ферма. — Вот жулик!
Надо было срочно узнать миллион ответов, которые устроили страшную потасовку в мозгах, но Толик почему-то пожаловался:
— На меня какая-то сумасшедшая накинулась, чуть морду не разодрала…
Витька мелко затрясся от смеха. Справился — отер сухие глаза и разгладил вихры по неотвязной привычке:
— Да уж, исторические событие, старик, о нем только и говорят. Только о нем.
— Она кто?
— Угадай.
— Откуда мне знать. Русалка или кикимора? Привидение?
— Чудак ты, Дроня. Она твой ангел.
— Кто-кто?
— Была твоим ангелом, старик. Ангелом.
Друг, очевидно, ждал впечатлений, но Толик отказался удивляться:
— Зачем же скандал закатила?
— Допек ты ее, старик, до такого крайнего отчаяния, что бедная девочка решилась на… В общем, впервые в истории мироздания ангел попытался набить морду своей овечке. Впервые! Это надо суметь. Мои поздравления, старик.
— Но я в глаза ее не видел!
— Естественно, она же твой ангел. Была.
Ангелов Толик представлял отчетливо. Им полагалась белая одежда до пят, как ночная рубашка, золотые волосы, печальные ангельские лица, ветки оливы, арфы, кажется, молнии и самое главное — крылья. Его ангел был какой-то неправильный. Полбеды, что сексапильная девица. Конечно, фигуркой не обижена, за такую подержаться — большая удача. Но вот лицом — не ангел. А уж характером и подавно. Еще странно: где крылья? У тех, правильных, крылышки за спиной не помещаются, да и тело хоть идеальное поднять — размах перьев нужен внушительный. Но ведь их не было. И чем же его ангел занимался, если он всю жизнь ковылял с неудачи на ошибку? И почему его назвали овечкой? Витька ухмыляется как-то подозрительно, врет, наверно.
— Не припомню, чтобы мне кто-то помогал. Все сам.
— Она пыталась оберегать. Пыталась. Но получалось плохо. Просто чудовищно. Сплошные штрафные. Поэтому и взбесилась.
— Что же мешало? Опыта мало? Практикантку подсунули?
— Опыта предостаточно. А мешал ей ты, старик. Твоя самоуверенная наглость. Редкой пакости овечкой ты был. Редчайшей.
— Но я ничего не слышал! — взвился Толик. — Ни разу!
— Слышал, но не придавал значения. Привык упиваться собой, ничего, кроме себя, не замечал. А девочка мучилась. Страдала. В последний миг уберечь пыталась. Пыталась?
Всплыли огни ночного ресторана на шоссе и внезапный приступ жажды. Если бы остановился передохнуть — грузовик проехал мимо и сейчас бы гнал к Барселоне… Но ведь деньги все равно пропали! И все же в том месте, где была грудь, Толик ощутил странное томление. Чувство стыда ему знакомо не было, видимо, ноет синяк.
— Да, у меня сложный характер. Не подарок. Работа нервная и творческая… была. Могла бы найти подход. Я не овечка.
— Овечка, старик, был овечкой для ангела. Все они овечки. Лучше и не скажешь. Нет, не скажешь: овечка. Самое то.
— И что моей пастушке за это будет?
Старый друг помрачнел:
— Большие неприятности, старик.
— С работы выгонят?
— За такие нарушения — Исключительное Наказание. Только И.Н.
— В котле, что ли, живьем варят?
— Давай, старик, не будем. Не будем.
— В таком случае могу взять вину на себя, а про нее скажу, что классный ангел, настоящий профессионал. Я всем доволен.
— Она преступила… Короче: ей нельзя было здесь появляться. И давай свернем тему, старик. У меня нет права вникать в подробности. Нету! Скоро разберешься.
В детстве Витька отличался выдающимся упрямством: если на чем-то уперся — конец, будет стоять насмерть. Ему легко было в дворовых компаниях, все знали: не предаст и не выдаст. Видно, характер даже пуля снайпера не исправила.
Внезапно Толик обнаружил отсутствие изменений: ни благости, ни успокоения, ни покорности, которые должны, наверное, наполнить отлетевшей дух, не было и в помине, по-прежнему жаль потерянных денег и Ниццы. Все его желания, страхи, обиды и мечты торчали в привычных ячейках.
— Пес с ней, с этой девицей, ангел так ангел. Я ведь теперь жмурик, так? Ну, то есть там, на земле, стал трупом. А здесь я — кто?
— Понимаешь, старик…
— Витька, скажи честно. Ты ведь здесь давно, порядки местные знаешь. Меня за кого-то приняли…
— Ерунда, — друг отмахнулся, — эти балбесы решили, что ты вестник апокалипсиса: на железном коне и всем раздашь деньги. Валюты не оказалось?
— Нет. И кто я после этого?
Слишком внимательно осмотрев комбинезон, приятель не скрывал сомнений:
— Казенное тело не выдали?
— Нет, личное.
— А наказ дали?
— Это что?
— Ну, что-нибудь сказали?
— Монах какой-то с кардиналом ругался, а потом приказал, чтобы он со мной разбирался сам. Но тот быстро смылся… Что-то не так?
Витька решительно выпрямился, натянул армейское кепи и строго приказал:
— Разберемся. Никуда не уходи, старик, — подмигнув искрометной шутке, пропал.
Толик похлопал по изгибам мотора, будто мотоцикл волновался больше него и требовал немедленного утешения. Кусок железа на самом деле, а вот дали имя — и, пожалуйста, помер как человек.
Было светло, свет шел ниоткуда и отовсюду. Вверху, где привычно располагаться звездам, солнцу или туче, простиралась покатая сфера оттенка нежного крем-брюле. Тишина на безветрии. Даже когти хищников не царапают матовую плитку.
Мягко ступая лапами, подошел раскормленный тигр, наклонил морду и уставился немигающим взглядом. Властелин леса, мечта любого таксидермиста, настоящий благородный царь джунглей, полоски блестят, аж переливаются. Такой проглотит — даже не поперхнется. Толик сделал то, чего на Том свете никогда бы не решился: протянул руку к хищной пасти и почесал за ушком. Шерсть упругая, как у живого. Стало немного страшно, мало ли, животное не до конца померло, но руку не отдернул, а мужественно спросил:
— Что, котик, скучаешь по джунглям?
— Базар фильтруй, в натуре, — ответил тигр в мозгах Толика, не разжимая пасти. Голос зверя был низким, но отчетливым. — Котик у помоек шляется.
— Извини… те, — Толик отдернул руку. — Уже привыкли… тут?
— Все путем, кореш, не тушуйся. — Тигр подставил загривок под чес. — И тебя обтешут.
Чтобы не показаться невежливым хищнику, хоть и мертвому, Толик попробовал завести непринужденный треп:
— И как здесь живется… То есть не живется, а это, как его… Ну, вы поняли?
— Нормалек. Работка непыльная, за жратвой шевелиться не надо, охотников нет, гон весной не тянет. Мне не впадлу.
Толик как раз собрался выяснить кое-какие детали устройства мироздания, но откуда ни возьмись объявился Витька, прогнал полосатого разбойника пинком и устроился на задке мотоцикла.
— Двигаем. Я договорился. Понял? Договорился. Тебя ждут, старик.
Обреченно взявшись руль, Толик спросил:
— Куда, шеф?
— Жми, — приказал Витька. — Я ротный, салага. Ротный. Вот так-то, старик.
Толик покорно крутанул ручку газа.
Парковые насаждения исчезли, выросла стена серого тумана. Как на шоссе.
— Приехали. — Витька спрыгнул. — Дальше сам, старик. Нельзя мне туда. Нельзя.
— Скажи хоть, что делать?! — в полном отчаянии взмолился Толик.
— Ничего, старик. Ничего. Милосердный Трибунал сам вершит, — невнятно пробормотал Витька и скрылся. Вот так всегда: заварит кашу, а расхлебывать — другим.
За серой ватой происходили неясные движение, бесшумно двигались формы.
— Что ставить? — долетел приглушенный, как занавесом, голос. — Подвал гестапо или застенки инквизиции?
— Нет, он Прованс любит, — ответил еле слышный окрик.
Застучали проржавевшие шестеренки, что-то щелкнуло, и туман выключили.
Поле золотой ржи расстилалось волнами холмов, пылали фиолетовые, желтые, красные, малиновые цветы и белели ромашки. В голубом небе заснули пушистые облачка, одинокие деревца склонились под тяжестью апельсиновых шариков. До правды не хватало запаха трав. Около самой кромки жнивья расположился массивный крестьянский стол, по бокам пристроились три стула, грубо сколоченных и облезших шелухой голубой краски.
От неожиданности Толик зажмурился, а когда прозрел, во главе столешницы уже устроился поджарый старичок в помятом костюме-тройке без галстука. Плетеная шляпа с широкими полями от солнца игриво сдвинулась на затылок. По краям расположились знакомые лица — монах с кардиналом, хмурые и насупленные.
Тронув круглые очки в роговой оправе, такие дряхлые, что могли рассыпаться, старичок спросил:
— Анатолий Иванович Андронов?
Голос обволакивал приятным теплом, хотелось разговориться, открыть душу и выплакаться в жилетку, но Толика передернуло: губы не шевелись. Не облизнуться.
— Чудесно, — старичок улыбнулся такой искренней и мягкой улыбкой, что созревает годам к семидесяти праведной жизни. — Прежде чем начать, позвольте представить моих коллег. Справа от меня дон Джироламо Савонарола, слева — сеньор Томас Торквемада, благодаря стараниям которого, а по чести — отсутствию на положенном месте — вы оказались здесь. Ко мне можете обращаться герр Герман Гессе, или просто: герр Гессе. Договорились?
Условия Толик принял молча, все равно рот на замке. Монах с кардиналом принципиально не смотрели в его сторону.
— Ситуация, выходящая из правил. — Герр Гессе избавился от очков, зажмурился и улыбнулся. — Насколько известно, делать вам здесь нечего, но и выгнать невозможно. Это не в нашей компетенции, sozusagen.
Над колосьями вспорхнула куропатка и пропала в лазоревом небе, словно пробила насквозь. Толику стало не по себе.
— С другой стороны, мы обязаны изыскать любую возможность, чтобы не ставить вас и себя в неловкое положение. И потому проведем процедуру, как будто бы вам было сюда. Досье, bitte!
Прямо изо ржи, откуда вылетела птичка, вознеслась плазменная панель экстремального размера. Экран вспыхнул фейерверком звезд, вылетела пара сверкающих крыльев, а закадровый голос томно сообщил:
«Тебя угнетают сомнения… Тебе кажется, что мироздание устроено неправильно… Ты чувствуешь свое бессилие… Этому можно помочь!»
Крылышки плавно взмахнули и закружились, будто ими управлял невидимый танцор.
«…Крылья от Сикорского — это твой выбор! Крылья от Сикорского — полет твоей надежды! Крылья от Сикорского — позволь себе мечту!»
Проделав сложнейшие кульбиты, крылышки сложились в бутон и юркнули в плоскую коробку с фирменным логотипом. Голос сочился сладкой патокой:
«…Крылья от Сикорского — индивидуальный подбор и гарантия качества!»
Гессе поморщился:
— Нельзя ли без рекламного блока?
Экран послушно стух и тут же возродился. На фоне шоссе стоял человек с микрофоном, кажется, телевизионная звезда. Ведущий профессионально оскалился:
— Гадости, пороки, преступления! Это программа «Истина»! Мы всегда в эфире по первому зову! От нас не скроешься. Мы знаем все!
— Ближе к делу, коллега, — уже раздраженно приказал Гессе.
Понимающе подмигнув, ведущий прочистил горло и сообщил:
— Сегодня в эфире специальный репортаж «Анатолий Андронов — альфонс двадцать первого века, или Жизнь, пущенная насмарку!» Овечка, который вертел женщинами, как хотел, и ничего не выкрутил. Овечка, который занимался любовью за деньги, но никого не любил. Овечка, который познал тонкости женского тела, но так ничего и не понял. Мужчина-проститутка или последний романтик? Идеальный любовник или подлый извращенец? Подробности и шокирующие факты! Не переключайтесь!
Насчет шокирующих фактов Толик прикинул, что их не так уж и много, на передачу явно не хватит. Свою работу шокирующей не считал: не хуже, чем выдавать кредиты или продавать ипотеку. Но ведущий был другого мнения и выволок горы грязного белья.
Припомнили все. С детства. Разбитые окна соседей, воровство денег из кошелька матери, полученные двойки, вырванные страницы дневника, первый онанизм, драки в районе, грабеж вместе с Витькой ларьков и пьяных, первую сигарету, первый стакан вина, первую девочку, зажатую в подъезде, ложь и вранье по любому поводу, отнятые мобильники, забытых друзей и родителей, взятки преподавателям, чтоб не замечали прогулов на лекциях, мелкие кражи в супермаркете, где пахал в ночную смену, и, конечно, как пробовал толкать наркоту. Достали и деловые начинания, бесславно рухнувшие.
Мерзавцы понатыкали скрытые камеры кругом. Не иначе. Невозможно понять, как получили кадры, которых быть не могло, снятые так, что лучше не придумаешь. Каждый эпизод биографии живо иллюстрировался. Толик смотрел и не верил, что все это успел натворить. Куда же глядел его ангел? Почему не остановил. Почему холодеть ему от тоски.
— Это прелюдия к настоящему таланту, открывшемуся в Анатолии. — Ведущий сделал напряженную паузу и кровожадно припал к ранам: — Наш герой быстро понял, что может оказывать влияние на женщин. Он брал их мужской харизмой. Имея довольно простое, всего лишь симпатичное лицо, поражал женщин наглой простотой. Говорил, что доставлять счастье — это главная цель его жизни. Они верили и платили. Это стало профессией. Циничным и коварным расчетом соблазнял невинных и получал материальную выгоду.
Чудовищная неправда. Да, он зарабатывал на женщинах. Потому что они пользовались им. Он давал счастье, которого их лишили. Кто были его клиентки? Неопытные овечки? Вовсе нет. Молодящиеся дамы, дети которых готовились наградить внуками, а мужья целиком отдались своим делам и любовницам. Эти несчастные, чувствуя, что срок их близок, бросали вызов биологии, чтобы напоследок еще разок, а там будет что вспомнить. Он дарил счастье последней надежды. Почему за это нельзя брать денег? Свою работу исполнял честно, несмотря на целлюлит, морщины и отвислые груди. Никто не жаловался. Не мальчиком по вызову для богатых дам, а лучший профессиональный любовник, которого можно достать в Москве за деньги. Это призвание. Нет, не циник, а знаток женщин вообще и их тел в частности.
Толик хотел резко возразить, но рот не распечатали.
Подлец-журналист между тем занялся первым эпизодом, когда в кафе на Тверской его приметила дама в брильянтах. В тот раз он был застенчив. Пиявка эфира стал подсчитывать, как скучный бухгалтер, каждый эпизод карьеры. Там было много разного.
Савонарола и Торквемада демонстративно отвернулись, Гессе посматривал равнодушно, на десятой даме, вдове макаронного короля, кашлянул:
— Danke, достаточно.
Экран провалился в рожь.
Протерев окуляры, Гессе плотно нацепил оправу на арийский нос:
— Думаю, все понятно. Высказывайтесь, коллеги. Донн Савонарола?
— Против, — пригвоздил вредный монах и послал в Толика ненавидящий взгляд.
— Что скажите, сеньор Торквемада, все-таки ваш клиент?
Толстяк в красном платьице издал шипящий звук, закончив выхлопом:
— Против!
Гессе поднялся, сцепив пальцы полочкой, как пристойный ученик:
— Милосердный Трибунал выносит вердикт…
Толик невольно выпрямился, примеряясь к неизбежному. Куда его теперь? Наверное, в ад. Хотя ничего плохого, такого уж сильно плохого, не совершил. Даже оправдаться не дали, хорош трибунал.
— Овечка Андронов прожил жизнь серой посредственностью. Он довел своего поводыря до отчаяния, принудив нарушить Третий закон ангелов. Он не свершил ничего, за что полагается Срединное небо. Он попал сюда по предосудительной небрежности одного из членов Трибунала. Но если попал, значит, так должно быть. И потому приговаривается…