Козырь помедлил, словно собирался с силами, чтобы сказать что-то на редкость неприятное:

— Если. Я повторяю, если по каким-то причинам группа потерпит неудачу. Если проход обратно будет перекрыт. Если ты не сможешь вернуться… Это секретная директива, откроешь, когда наступит это «если». Также довожу до сведения, что принято решение отправить Блаженного с тобой.

С минуту они смотрели друг на друга. Козырь, судя по всему, ожидал бурных возражений, но Полоз смолчал.

— Вот и хорошо. — Полковник выдохнул, несколько раз ударил ладонью по столешнице. — Понимаешь. И мой тебе совет: присмотрись к нему повнимательнее. Наши его тут за дурачка держат, а он по ходу и рад стараться. Но, сдается мне, не так он прост, как хочет показаться.

— Вы ему доверяете, товарищ полковник?

— Нет. Поэтому и говорю. Я бы тебе порекомендовал еще раз пересмотреть записи допросов. Свежим взглядом, так сказать. Мужик темнит, я это дело пятой точкой чую. И Святу своему растолкуй…

* * *

…В «Обдоре» было шумно, как всегда в вечерние часы. Ресторан «Обдорская застава», он же «тракт», «кабак», остался единственным «заведением» городка подобного рода, не закрытым новыми властями. Ибо и «новые власти» прекрасно понимали, как важно иметь место, где мужики могли бы расслабиться и выпустить пар. От налета «цивилизации» в «Обдоре» осталось немного: столики давно променяли на более практичные столы и лавки, «декор» в стиле «самого северного острога в Сибири» покрепче приколотили к стенам, а чучело медведя предусмотрительно убрали за стойку. Кормили в «Обдоре» сытно, неплохой запас спиртного, в основном местного производства, давал исправный «градус», а за порядком бдила охрана при поддержке военного патруля.

Полоз не без труда протиснулся в дальний угол и теперь спешно орудовал вилкой. Свят и Якут приняли новость о дальнем маршруте спокойно, только хмыкнули, каждый по-своему, выражая свое мнение о компании Блаженного. Разработку назначили на утро, теперь можно спокойно поесть и расслабиться.

Приглушенный свет, звон посуды, гул голосов, дым к потолку. За соседним столом — уже ставшее привычным представление.

— Слышь, Блажь, а у тебя там подружка была? — подначивал Блаженного старлей Митя Гарин. — Как у вас там вообще с бабами-то?

Блаженный хитро ухмылялся, не забывая прикладываться к стакану с «халявкой».

— Нормально, че. И девчонка была, как без этого. Марго звали.

— О, вон оно как. Ну давай, Блажь, не скромничай. Расскажи про подружку-то. Небось ноги от ушей, штаны в облипку и с «винтарем», ага? Все бандюги разбегались и сами в штабеля укладывались.

— Ты что, не веришь, что ли?

— Не, не, верю, — попытался скорчить серьезную физиономию Гарь. — Мы тебе тут все верим. Эти там твои шаманы, крокодилы с луками и копьями, грифоны…

— Гуффоны. А с луками это «псы», группировка такая.

— Ну, один хрен. В такой обстановке, оно конечно, бабу только обтягивающие штаны и «винторез» спасут.

Компания Гарина покатилась со смеху. Блаженный ответил добродушной усмешкой, но сейчас, после разговора с Козырем и просмотра записей, Полоз заметил острый, злой взгляд, совершенно не вязавшийся с растянутыми в улыбке губами и простецким выражением на физиономии.

— Ничего вы тут не шарите. Она, между прочим, один раз четыре дня в засаде на дереве просидела, за одним типом мы с ней охотились.

— Сильна подруга! Ну и как охота?

— Да че, завалили мы его, конечно. А тут стая псевдоволков. Мы с ней забрались на голец и еще два дня отстреливались.

— Горячо небось было, а? — Гарь пихнул Блаженного плечом, подмигнул.

— Не без того. — Блаженный скопировал усмешку Гарина. — А тебе завидно, что ли?

— Само собой, — веселился Гарь. — У нас-то бабам «винторезы» не раздают. Да и я по сравнению с тобой — лох лохом. В одиночку не хожу. Бандюганов и всяких недругов пачками не укладываю. Этих твоих «лялек» в глаза не видал. Дикарей у нас тут нету — ни с луками, ни без. Ну и где мне, в такой печали, себе амазонку Марго найти?

— Да хватит вам над ним глумиться! — вступилась за Блаженного официантка, сноровисто меняя опустевшие тарелки. — Развели тут со своим Козырем домострой! А я, может быть, тоже так хочу!

Поставив поднос на стол, она кокетливо уперлась рукой в округлое бедро, встав в позу «крутой соблазнительницы». Свят вздохнул и возвел «очи горе» к затянутому дымом потолку.

— Как так, Танюх? На елке в памперсах сидеть?

— Почему в памперсах-то?

— Ну а ты как думала? Эт тебе не кинушка про войнушку, для неокрепших умов. Снайпер маникюров твоих не носит, на «лежке» не шевелится. Ни на елке, ни на земле. Вот прикинь, приспичило тебе по нужде. Чего делать будешь?

— Ну чего… В уголок отойду или там куда.

— Ага. Вот тут тебя, голубушку, и срисуют. Хорошо, если дырку в голову, и привет родителям. Ну а если живой, сама понимаешь…

— Ой, ладно тебе, Вить. Что ж, под себя, что ли, ходить?

— А ты как думала? Вон у Якута спроси. Куда ты, оленевод, ходишь, ежели чего?

— Памперсы детям. — Якут белозубо улыбнулся. — А я потом отстираюсь.

— Во! — Свят поучительно поднял вверх большой палец.

— Ну тебя! А вот сам ты, Витенька, чего бы сделал, если б меня поймал?

— Чего, чего… пристрелил, да и дело с концом. Что ж, смотреть на тебя, что ли?

— Вот так вот, да? Женщину, да?

Свят перестал ухмыляться, обозначилась возле рта жесткая складка.

— А ты как думала? С оружием в руках ты не баба, ты противник. А противник подлежит уничтожению — просто и без изысков. Захотелось в мужские игры играть, будь готова, что и спросят с тебя, как с мужика. А хочешь, чтобы к тебе как к женщине относились — так и живи, как женщине положено. И лапки свои драгоценные вот лаками всякими мажь, а не кровушкой чужой. Так что в жопу эмансипацию, Анжелу Дэвис — на лесоповал. Усекла?

— Вот дурак необразованный. — Танюха неуверенно улыбнулась. — Эмансипация! Так уже сто лет никто не говорит! А говорят — феминизм, понятно?

— И его туда же, золотце мое.

За столом засмеялись. Татьяна забрала поднос, двинулась в сторону подсобки.

— Командир, — Свят понизил голос, — ты б зашел сегодня, сам знаешь куда. Хрен знает, когда теперь вернемся.

Полоз не ответил — да и не ждал Свят от него ответа. Все одно — без толку. Кивнет, потрет исполосованную шрамами щеку да и закончит на этом. Может быть, потом, по дороге в казарму, пройдет мимо пятиэтажки, постоит, глядя на свет в окне… И Свят в который раз давил в себе недостойное, паскудное чувство гордости за собственную смелость, умение кидаться с головой в водоворот душевных дрязг: отряхиваться, как пес, в случае неудачи, радоваться, если случилась взаимность. И верить. Той самой верой, которой никогда не хватало его командиру и другу, поставившему на себе жирный крест после первого и последнего «провала». И теперь Свят был бессилен что-либо изменить…

…Где ж ты была раньше — женщина за цветастыми шторками? Когда я еще чего-то ждал, хотел, фотки на груди прятал. Веришь, когда приходилось выкладывать лишнее перед маршрутом, ныло все в душе. Прощался с ней, как с живой, вроде не фотографию, а человека в ящик запирал.

Где ты была, на чье плечо рука твоя опускалась — такая теплая? Для кого ресницы твои вздрагивали? Кого сажала на полосатый табурет, для кого заваривала чай, кого высматривала из окна? Нет, знаю, конечно, кого. И он тоже больше не придет, не переступит порог дома, не повесит бушлат на крючок у двери. Вот мы встретились с тобой, как в песне, два одиночества. Жалеешь ты меня, оттого и ждешь. А все вокруг думают — чего ж он, Полоз, гнида такая, чего еще ему надо, с такой-то рожей. Пользовался бы случаем. Вот этого-то и не надо. Пользоваться. Надо как Свят, уметь гореть изнутри, а у тебя в душе пусто и серо, как в заброшенном доме.

Выключи свет. Погаси окно, потому что окно — это надежда. А я больше не хочу надеяться…