Лицо Ниясена превратилось в маску из черного камня. Ничто другое не вызывало в Ониксах большей ненависти ко Кмену, чем то, что он вынудил их пойти на альянс с мягкокожими. Один только дух людской вызывал у Ниясена тошноту. По голосу его, правда, этого определить было нельзя.

— Разумеется, ваше величество, — произнес он с мастерски наигранной почтительностью, — кого вы имеете в виду в качестве сопровождения?

Вернулся водяной. Перед тем как снова занять пост у трона, он буркнул что-то своему господину. Шарль Лотарингский наморщил мягкий лоб. Человеческая кожа беззащитна, как кожа червей, извивающихся на солнце. Странно, что они не высыхают.

— Мой сын Луи, — в королевском голосе звучали одновременно нотки раздражения и невольной любви, — как я слышал, сейчас на охоте, но, как только он вернется, все будет готово к его отъезду. Эта задача станет замечательной подготовкой к его будущей ответственной роли наследника престола.

Луи Лотарингский. Неррон опустил голову. А за чем он охотится? За камеристками своей матери? Неррон кое-что слыхал о кронпринце, и ничто из этого не предвещало добра.

— Но будет очень трудно обеспечить его безопасность.

Неррон не смог скрыть досаду в своем голосе. Он работал один, всегда один, а эта охота обещала стать главной в его жизни.

Старый Оникс бросил на него предостерегающий взгляд.

А что? Лучшим назовут того, кто достанет арбалет! Власть. Земля. Золото… Существовало много такого, за что бы Оникс и Горбун запросто продали своих детей и жен. А Неррон желал только одного: быть лучшим в своем деле. Ни на земле, ни под землей не нашлось бы ничего иного, чего бы он жаждал более страстно. Но ни утраченного дворца, ни арбалета ему не видать как своих ушей, если в погоне за сокровищем ему придется нянчиться с каким-то там принцем. А при наличии такого серьезного соперника об этом вообще можно забыть. О Бесшабашном Неррон Ониксу не рассказывал. Это было его личное состязание. Нанимателям достаточно будет узнать, что охота позади, а Бесшабашный в проигрыше.

Взгляд Горбуна сделался таким же холодным, как кожа его водяных. Короли всегда исходят из того, что общество их сыновей следует воспринимать как незаслуженную честь, пусть даже сами они не слишком высокого мнения о своих отпрысках.

— Вот ты и позаботишься о его безопасности. Я приказал пристрелить моего лучшего охотника после того, как мой Луи вернулся с охоты весь в ссадинах. — Коронованный кот выпустил когти. — Дополнительно я приставлю к Луи моего лучшего телохранителя.

Приехали.

Может быть, принцу прихватить с собой на охоту за сокровищами еще и портного? Или слугу, снабжающего его эльфовой пыльцой? Говорят, Луи до нее падок.

Неррон опустил голову и представил себе, как зеленые соцветия плесени из склепа Гуисмунда расползаются по коже Горбуна.

А Джекоба Бесшабашного он побьет, чего бы ему это ни стоило.

14. Всего лишь визитка

Он мчался, давно не чуя под собою ног, карабкаясь все дальше, по кочкам, раздирающим в кровь кожу; через лес, гораздо темнее того леса, где ему повстречался Портняга; вслед за человеком, который, как он думал, был его отцом, хотя тот ни разу не обернулся. Иногда ему хотелось его только нагнать. Иногда — убить. Это был мрачный лес.

— Джекоб! Проснись!

Он вскочил. Рубаха на нем взмокла от пота, так что он озяб в холодном воздухе ночи. В первую минуту он не помнил, где находится. Он даже не знал, в котором из миров, пока не увидал над собой между ветвей две луны и Лиску, склонившуюся к нему на коленах.

Фландрия, Джекоб.

Топкие луга. Ветряные мельницы. Широкие реки. В последней гостинице их сожрали постельные клопы, а потому они решили ночевать под открытым небом. Путь их лежал к побережью, где они намеревались сесть на паром в Альбион.

— Все в порядке? — Лиска смотрела на него в тревоге.

— Да. Всего лишь страшный сон.

С дуба над ними заухала сова. У Лиски был все еще озабоченный вид. Конечно, Джекоб.

С тех пор как она узнала правду, смерть ей мерещится в любом твоем насморке.

Он взял ее руку и положил себе на сердце.

— Слышишь? Бьется. Ясно и ровно. Может статься, проклятия фей действуют только на тех, кто родился по эту сторону зеркала.

Лиска попыталась улыбнуться, но вышло не очень убедительно. Они оба знали, о чем она подумала: его брат был вовсе не из этого мира, а кожа его все-таки превратилась в нефрит.

Четыре дня назад они покинули месторождение и с тех пор на отдых почти не останавливались. Что означали надписи на полу в склепе, Джекобу было более или менее понятно, но доказательство этому они получат лишь тогда, когда в руках у них окажется арбалет. То, что голова, сердце и рука мертвеца понадобились, чтобы что-то спрятать, они оба поняли, едва увидали изуродованный труп, — это было очень распространенное колдовство. Но то, что Гуисмунд таким образом спрятал не только арбалет, им поведали алебастровые слова. Они с Лиской крутили их и так и эдак и сошлись на том, что они могли значить только одно.

У Истребителя Ведьм было трое детей. Когда их отец лежал на смертном одре, его старший сын Фейрефис (или Файрфист, Огненный Кулак, как он себя позже именовал) притязал на корону Альбиона, располагавшегося к западу. Его младший брат Гарумет, тот, кого якобы спас арбалет, сделался королем Лотарингии, южной части владений Гуисмунда, а единственная дочь Гуисмунда Оргелюза основала династию императоров аустрийских на востоке, выйдя замуж за одного из рыцарей своего отца и родив от него двух сыновей.

...

ГОЛОВА НА ЗАПАДЕ

РУКА НА ЮГЕ

СЕРДЦЕ НА ВОСТОКЕ

Фейрефис получил голову своего отца. Гарумет — руку. Оргелюза — сердце.

...

ВСЕ ВМЕСТЕ ВЛАДЕЮТ ОНИ ТЕМ,

ЧЕМ ЖАЖДЕТ ОБЛАДАТЬ КАЖДЫЙ

В ОТДЕЛЬНОСТИ.

Нетрудно было догадаться, что здесь имеется в виду арбалет.

...

В УКРЫТИИ,

ГДЕ ОНИ ВСЕ НАЧИНАЛИ.

Все дети Истребителя Ведьм родились во дворце, который Гуисмунд приказал выстроить в верхней части Мертвого Города, но на том месте, где он стоял, после его смерти осталась только пустая площадка. Чтобы скрыть арбалет, Истребитель Ведьм сделал так, что дворец исчез, а три жутких ключа к разгадке тайны доверил своим детям. Безумие, владевшее им в последние годы жизни, утвердило его в мысли, что таким образом он установит между ними мир, но это его желание так и не исполнилось. Они ненавидели друг друга так же яростно, как и своего отца. Некоторые предания утверждают, что их мать была ведьмой и стала причиной ненависти Гуисмунда ко всем остальным ведьмам. В других рассказывается, что ведьмой была вторая его жена; она-то и поведала ему про средство, сделавшее его чародеем.

Как бы то ни было, а дети Гуисмунда сражались друг с другом, однако разгадать загадку своего отца не смогли и надписи в склепе, видимо, вовсе не читали. Но Бастард надписи видел, и Джекоб не питал ни малейших иллюзий относительно того, что гоил их не расшифровал. Оставался только вопрос, кто из них в поиске трех ключей окажется проворнее.

Голова, рука, сердце. Запад, юг, восток.

Лиска предложила пуститься сначала в самый далекий путь. Иными словами, в Альбион. Если счастье им улыбнется, они уже через два дня прибудут туда — только бы ходили корабли.

В начале года частенько случалось, что штормы задерживали их в гавани. Месяца два-три, может быть, меньше. Времени в обрез, даже если Бастарду не удастся первым найти ужасное наследство Гуисмунда.

Лиска вынула рыжее платье из седельной сумки.

— Как ты думаешь, на кого Бастард работает?

Она все еще превращалась почти каждую ночь, хотя уже и сама заметила, как сильно сокращает лисий мех ее годы. Но она была права: это ее дело и Джекоб не должен вмешиваться. Ни ради матери, ни ради Уилла он не отказался от вылазок за зеркало, и не отказался бы от них даже в расчете на менее опасную и, может быть, более продолжительную жизнь. Есть вещи, которых сердце жаждет так сильно, что рассудок оказывается лишь беспомощным наблюдателем. Сердце, душа, что бы это ни было…

— Насколько мне известно, по большей части на Ониксов, — сказал он, вытягивая из седельной сумки оловянную миску, которая его уже не раз избавляла от перспективы ложиться спать на голодный желудок. — Его отец был одним из самых знатных лордов. В случае если Бастард найдет арбалет, у гоилов, пожалуй, скоро появится другой король.

Миска наполнилась хлебом и сыром, едва Джекоб потер ее рукавом. Настоящего голода он не испытывал, просто боялся заснуть и опять оказаться в лесу, где бежал за своим отцом. Его рассудок отмахивался от этой мысли, но она свербила, как досадное нашептывание: Ты и в самом деле умрешь, так с ним и не увидевшись, Джекоб.

Лиска сбросила человеческую одежду и снова переоделась в лисье платье. Оно сделалось ее второй кожей и шелковисто поблескивало, совсем как в тот день, когда Джекоб впервые ее в нем увидел.

— Джекоб…

— Что? — Он не мог отвести глаз.

— Ляг поспи. Мы уже столько дней не останавливались на ночлег. Паром ведь отходит только завтра.

Она права. Он взялся за свой рюкзак. Где-то у него припасено снотворное из другого мира. Кажется, таблетки были с ночного столика матери. Она много лет страдала бессонницей. Он поднял визитную карточку, выпавшую из рюкзака на покрытую инеем траву. Норебо Джон Ирлкинг. Странный незнакомец, поручившийся за него на аукционе и воспылавший интересом к пропыленному наследству его семейства.

Лисица поменяла облик и теперь вылизывала шерсть, словно хотела во что бы то ни стало изгнать человеческий запах. На одно мгновение она прижалась к нему, как прежде, когда под лисьей шкурой еще скрывался ребенок. Когда он нашел ее в капкане, они оба были детьми. Джекоб почесал ее за острыми ушами. Такая красавица. В любом из образов.

— Будь осторожна. Охотники уже в пути.

Словно ей надо было об этом напоминать.

Она легонько куснула его за руку — лисий способ продемонстрировать свою любовь — и бесшумно скрылась на невесомых лапах среди деревьев.

Джекоб уставился на визитку, которую все еще держал в руках. Надо было попросить Уилла побольше разузнать про его странного благодетеля. И где были его мозги?

Да, Джекоб, где? Смерть уже сидит у тебя на закорках. Норебо Джон Ирлкинг подождет. Даже если тебе не по нраву цвет его глаз.

Он бросил карточку в траву. Месяца два-три… Два дня на пароме — и кто знает, сколько времени еще, — чтобы отыскать в Альбионе голову. Потом обратно в Лотарингию и в Аустрию, на поиски сердца и руки. Сотни миль со смертью на закорках. Вполне может статься, он получил этот свой последний шанс слишком поздно.

Ветерок, пробежавший по его мокрой от пота рубахе, принес с собой вонь близкого болота. Две луны исчезли за темными облаками, и мир вокруг на миг показался таким мрачным и чужим, словно хотел напомнить ему, что он здесь в гостях.

Где предпочитаешь умереть, Джекоб? Здесь или там?

Ветер сдул в огонь несколько вялых листьев, а с ними и карточку Ирлкинга.

Она не горела.

Листья, лежавшие сверху, рассыпались в прах, но визитка осталась невредимой, такой же, какой Ирлкинг ее сунул ему в руку. Джекоб обнажил саблю и поддел карточку острием из пламени. Подняв визитку, он обнаружил, что бумага оставалась белоснежной.

Волшебная вещица.

И как она попала в другой мир? Что за вопрос, Джекоб? А как попал туда бутылочный джинн? Но кто пронес визитку сквозь зеркало? И знал ли Ирлкинг вообще, что такое он сунул ему в руку? Слишком много вопросов, и у Джекоба было недоброе чувство, что ответы на них будут ему не по вкусу.

Он повернул карточку. Ее обратная сторона была сплошь испещрена словами, и когда он провел по ним пальцами, на них остался след от чернил.

...

Джекоб, добрый вечер.

Я очень сожалею, что наша встреча было такой мимолетной, но надеюсь, что в будущем мы будем видеться очень часто. Полагаю, я мог бы так или иначе способствовать тебе в твоих нынешних поисках. Разумеется, не совсем безвозмездно, однако моя цена не будет непомерно высока для тебя, обещаю.

Едва Джекоб дочитал до конца, надпись поблекла, осталось только имя Ирлкинга.

Глаза цвета травы.

Лепрекон? Или один из гильхов, которых ведьмы на севере, где-то в Суоми, согласно поверьям, лепили из глины и вызывали к жизни своим хохотом? В Чикаго? Нет. Должно быть, это какой-то дешевый трюк, шутка старикашки, случайно завладевшего волшебной вещицей. Сначала Джекоб хотел выбросить карточку, но потом завернул ее в золотоносный платок и сунул обратно в карман. Лиска права. Надо поспать. Но едва он улегся рядом с умирающим огнем, как откуда-то раздались выстрелы, а он все лежал и вслушивался в темноту, пока спустя несколько часов не услышал тихую поступь лисицы, после чего Лиска расстелила подле него свое одеяло.

Скоро она задышала так тихо и ровно, как дышат только во сне, и Джекоб, окутанный ее теплом, наконец тоже уснул, позабыв о кошмарах, его поджидавших, и о карточке, принесшей слова из другого мира.

15. Паучья почта

Экипажи и рысаки. Шарль, король Лотарингии, коллекционировал их, как некоторые собирают портреты актрис. Экипаж, в котором сидел Неррон, был выкрашен в национальные цвета Лотарингской земли, а дверцы его — усыпаны алмазами. В выборе костюмов вкус Горбуна отличался гораздо большей изысканностью. Неррону пришлось потрудиться, чтобы найти место, скрытое от глаз королевских шпионов и лазутчиков Ониксов, ибо то, что ему предстояло выяснить, не касалось ни тех ни других.

Но где застрял этот Джекоб Бесшабашный? Ведь не могла же его так надолго задержать в склепе мелкая неувязка с дверью. Первое правило охоты за сокровищами (да и жизни вообще): нельзя недооценивать своего противника.

Стало быть — где же он?

Неррон достал из-под ящеричной рубашки медальон — одно из самых драгоценных своих сокровищ — и выпустил паука. Паука этого он украл в свой пятый день рождения — и тем самым спас себе жизнь. Ониксы собирали всех своих бастардов от пяти до семи лет во дворце на берегу подземного озера, такого глубокого, что мурены, обитавшие в нем, по рассказам, вырастали до ста метров в длину. Неррон совершенно не понимал, почему его мать не проявляла никакой радости по поводу оказанной им чести и лишь скупо роняла одно-два слова ему в ответ, пока он восторгался чудесами подземного дворца. До сих пор обиталищем им служило углубление в скале, с выдолбленной нишей для спанья да столом, где его мать шлифовала малахит, такой же, как ее собственная кожа. Неррон не отличался ни ростом, ни красотой — ничем, что ценили бы Ониксы, — и его матери было ясно, что это означает. Лорды Ониксы не желали, чтобы их кровь текла в ком попало. Бастардов, не прошедших выбраковки, выбрасывали в озеро, на берегу которого стоял дворец. Однако когда пятилетнее дитя, дожидаясь своего приговора в библиотеке, умудрилось похитить драгоценное шпионское орудие, они решили, что в будущем оно может оказаться полезным.

Паук выглядел заспанным, но тотчас же пустился в пляс, едва Неррон ткнул его в бледное брюшко когтем.

Пауки-близнецы.

Редкие и очень ценные.

Он затратил долгие месяцы на то, чтобы научиться понимать, что такое выписывают восемь ног на поверхности его ладони. Их пантомима напоминала танец, исполняемый пчелами, когда им надо указать своим соплеменникам путь к многообещающим цветам. Но паук сообщал не о том, что видел сам, а о том, что довелось подсмотреть его брату-близнецу, а тот забрался в усыпальнице Гуисмунда на одежду Джекоба Бесшабашного.

Голова. Рука. Сердце. За чем отправиться сначала?

То, что выплясывал паук, напоминало обрывки беседы: «…Один старый друг… не знаю… да уже давно… два-три часа на пароме…»

Паром… Это может означать только Альбион и тем самым — запад. Прекрасно. Одна мысль о Большом проливе и то вызывала у Неррона тошноту. Морская болезнь гоилов… Если голова в Альбионе, то Бесшабашный окажет ему неоценимую услугу, разыскав ее там и переправив на континент.

Паук плясал дальше, но его брат-близнец был ужасно болтлив и тараторил все, что успевал схватить на лету. Какая, к черту, разница, какого цвета небо над Бесшабашным, или чем там пахнет, или останется он спать под открытым небом или выберет гостиницу? Ну, давай же. Куда именно держит путь Бесшабашный? Он уже в курсе, где ему искать сердце и руку? Но паук все вытанцовывал меню какой-то фландрской гостиницы. Проклятье, если бы эти бестии были чуть-чуть поумнее…

— Это ты тот гоил, который сопровождает принца?

Не голос, а влажное нашептывание.

Водяной стоял перед окошком кареты, чешуйчатый, как ящерицы, из чьих шкурок были пошиты одежды Неррона. Шесть глаз были бесцветны, как вода в поилке для лошадей.

Гоил, который сопровождает принца. Ну вот, приехали…

— Его высочество ждет. — У водяного каждое слово звучало как угроза.

Чудно. Его высочество может ждать хоть до посинения. Неррон посадил паука обратно в медальон.

Униформа водяного, шествующего к нему через двор перед королевской резиденцией, колыхалась волнами, словно все его тело протестовало против подобного платья. Дома, в омутах, водяные обыкновенно прикрывали свои чешуйчатые туши лишь водорослями и тиной. На суше они были тоже не бог весть какими чистюлями. Редкая тварь вызывала у гоила большее отвращение.

Принц и водяной.

Саламандра-вонючка…

Неррон сплюнул — и поймал на себе неодобрительный взгляд бесцветных глаз. Хорошо хоть водяные славились неразговорчивостью, к тому же оставалась надежда, что в должности телохранителя его высочества водяной не станет затягивать всякую мало-мальски симпатичную девушку к себе в трясину.

Его высочество ждет.

Неррон проклинал Горбуна с каждым шагом, приближавшим его к царственному отпрыску. Луи Лотарингский дожидался их перед конюшней, где стояли охотничьи лошади его отца. Его походная одежда будет служить приманкой для всех разбойников с большой дороги на сотни миль кругом. Остается лишь надеяться, что спустя несколько дней она покроется грязью сверху донизу, а какой-нибудь дуплячишко стибрит с камзола бриллиантовые пуговицы. Нельзя было не заметить, что наследник лотарингского престола любит кушать обильно и с удовольствием, а белокурые неприбранные локоны окаймляли его опухшее, молочного цвета лицо в таком беспорядке, словно слуги только что извлекли его из кровати. Одного из них он даже притащил с собой: тот едва достигал господину до подмышек и в своем оттопыренном лопатой черном сюртуке напоминал жука. Слуга таращился на Неррона в таком изумлении, словно ни разу в жизни не видал гоила. Неррон ответил ему мрачным взглядом.

Все, что ты о нас слышал, — правда, Жучишко.

Водяной, принц и Жук… Джекоб Бесшабашный радостно потер бы руки, если б увидел эту компанию.

— Итак, что же такое мы на самом деле ищем?

Голос Луи прозвучал брюзгливо, как того и следовало ожидать от капризного королевского баловня. Недавно он отметил свое семнадцатилетие, но невинное выражение лица было обманчиво. Ходили слухи, что ни камеристки его матери, ни ее серебро, которое он без конца закладывал, чтобы оплатить долги на скачках или услуги портного, вблизи его высочества не могли почесть себя в безопасности.

— Ваш отец меня проинструктировал. Дело о Гуисмунде, Истребителе Ведьм, ваше высочество. — Жучишко гнусавил, словно металлическая оправа очков сдавливала ему нос. — Вы, несомненно, сохранили в памяти наш урок, посвященный истории вашего рода. Младший сын Гуисмунда был одним из ваших предков, правда не по прямой линии, — (прямой линии народ Лотарингии в свое время отсек голову), — но через кузена внебрачного происхождения. — Жук закрыл рот и провел по жидким волосам, словно поощряя сам себя за такую неимоверную ученость.