Итак, наш молодой человек жил двойной жизнью. Однако ни Мэнди, ни Дедуля, ни Люк не верят обвинениям. Что дальше? Почему Байрон Свифт перед смертью сказал, что Харли Снауч все знает? И что именно знает Снауч? Допустим, Снауч был в курсе делишек с детьми, но зачем убивать пятерых обвинителей, а потом последними словами направлять полицейского к старику? Сплошные неувязки.
Мартин смотрит на часы: полдесятого, целый день впереди. Голова соображает, но похмелье мучает все сильнее, и вместе с жарой растет усталость. Он проглатывает две таблетки болеутоляющего и забирается в постель — лучше отдохнуть.
В одиннадцать он просыпается, чувствуя себя чуть ожившим. Зато за окном стало еще хуже. Ветер слишком слаб, чтобы раздуть очередной пожар, однако все так же горяч, так же сух, так же полон гари. Черное облако из буша развеялось по всему городу; дым не дает никакой тени, никакой защиты от солнца. Такое чувство, что оно печет еще сильнее.
В машине жарко и душно, хоть она и стояла под навесом. Мартин снова выбирается на шоссе, сворачивает налево и проезжает главную улицу с горсткой открытых магазинов, решивших в кои-то веки поработать. С улыбкой миновав книжный, он заруливает на длинный мост.
Через десять минут впереди показывается развилка, у которой днем раньше собрались пожарные. Змеистая грунтовка ведет на северо-запад в буш, мимо разномастного сборища почтовых ящиков. Справа от дороги дымится почерневшая растительность, слева она почти не тронута. Именно здесь люди Эррола сдерживали фланги пожара. Мартин останавливает машину, делает телефоном несколько снимков и трогается дальше.
Вскоре по обе стороны дороги уже тянется выжженный буш. Насколько разумно тут быть одному? Впрочем, наверное, все, что могло сгореть, уже сгорело. Вокруг змеятся струйки дыма. Вчера в клубе кто-то говорил, что акации могут тлеть неделями, даже месяцами, корни выгорают под землей, а наверху это почти незаметно. Потушить огонь раз и навсегда способен лишь хороший дождь. Мартин поднимает глаза на мертвенно-бледное небо. Да уж, Второе пришествие и то вероятнее, чем ливень. После пожара на лесистых участках совершенно нет тени, черные курящиеся стволы стоят без листвы.
Он добирается до решетки для скота. Один столб целехонек, выбеленный ветром и солнцем череп на месте. От второго остался только почерневший пенек, черепа нигде не видно. Мартин понимает, что свернул не туда и сейчас оказался на дороге, которая ведет к дому Дедули, но выбирается из машины, решив сфотографировать перекресток. В нос сразу шибает горелым — будто кто-то спалил барбекю. Он видит то, что не заметил, сидя за рулем: скот, который из-за ограды оказался в огненной ловушке и погиб. Над обугленными, раздувшимися на солнце тушами роятся мухи.
Мартин направляется к горе трупов, решив облагородить ее фотографированием, однако желудок не выдерживает, извергая свое содержимое на песок и в пепел. Мартин возвращается к машине, и там его рвет снова. Спрятавшись в своем кондиционированном убежище, он прополаскивает рот водой из бутылки, выплевывает за дверь и с предельной осторожностью разворачивается на сто восемьдесят градусов, не желая застрять в этом месте. Где угодно, только не здесь. Головная боль, которая после сна в мотеле было отпустила, назойливо напоминает о себе.
Мартин находит развилку и сворачивает к дому Снауча, в «Истоки». Машина осторожно ползет по той самой дороге, которую меньше суток назад на смертоубийственной скорости проходил Робби. А вот и след, оставленный пожарной командой, которая приехала тогда за ними: распилено и оттащено в сторону упавшее дерево. Пейзаж монохромен: черные пни, серый дым, белый пепел. Даже небо, еще затянутое дымом, скорее серое, чем голубое.
Наконец показывается усадьба Снауча или, точнее, ее остатки. Справа высится насыпь запруды и стоит металлический гараж, не задетый огненным вихрем, все остальное разрушено. Мартин паркуется рядом с опаленными остовами полицейского внедорожника и старенького «Холдена», обугленные колеса которого все еще подняты на подпорках. Дом превратился в курящиеся руины: уцелело крыльцо и три кирпичных дымохода, но сами печи теперь под открытым небом. Стены из кирпича и камня по большей части выстояли, что лишний раз доказывает их прочность, пусть даже несколько участков обрушилось. В целом все выглядит как сцена с театра военных действий.
Мартин обходит периметр. Ближе к концу здания, в кухне, где он сам, Робби и Снауч отражали первую атаку огня, стоит железная плита, а все, что было сделано не из стали, камня и дерева, сгорело дотла. Повсюду разбросаны куски покореженной кровельной жести, часть упала внутри руин, часть разметана по двору, словно конфетти апокалипсиса. Слышно, как дребезжит на ветру рифленый металл, но в остальном тихо.
— Снауч?! — кричит Мартин, возвращаясь к гаражу.
Старик внутри. С гаечным ключом он возится в потрохах старенького мерса. Машине по меньшей мере сорок лет, но ярко-голубая краска довольно свежая. Шины сдуты.
— А, это ты. — Снауч выпрямляется и, держась за поясницу, разминает затекшие мышцы.
— Как вы? — спрашивает Мартин.
— По правде говоря, совершенно обычно, пропади оно все пропадом. У тебя воды, случаем, нет?
— Есть, конечно. — Мартин возвращается из машины с тремя большими бутылками минералки и отдает их Снаучу.
— Спасибо. — Открыв воду, Снауч осушает сразу половину. — Спасибо. Так значительно лучше. В запруде полно пепла.
— Славная у вас машина.
— Это пока не машина, ее еще отремонтировать надо.
— Как давно вы на ней не ездили?
— Не помню. Лет, наверное, тридцать. Отцовская. Мой старик умер пять лет назад.
— Ну, тогда вам не помешает помощь. Аккумулятор явно сдох. Моторное масло тоже понадобится заменить, а заодно, думаю, коробку передач и блокировку дифференциала. Плюс новые шины.
— Угу. Сам знаю. Просто решил таким образом убить время. Ждал гостей. Табачку не найдется?
— Нет. Я не курю.
— Проклятье! Никто больше не курит!
Оба отходят от машины. Снауч садится на край тракторного колеса. Мартин подтягивает старый ящик из-под фруктов. Хозяин сгоревшей усадьбы отхлебывает еще глоток. На старике до сих пор вчерашняя одежда, провонявшая дымом и потом. Лицо черное от сажи. Глаза красные, с потеками слез.
— Спасибо, что заехал.
— Пустяк.
Интересно, снова думает Мартин, сколько Снаучу лет? На вид определить сложно. Вроде под шестьдесят, однако, сражаясь с огнем, он двигался с проворством куда более молодого человека.
— Что думаете теперь делать? — спрашивает Мартин.
— Не знаю. Стану во дворе лагерем, пока не поступит страховка.
— Вы застрахованы?
— Да. Тебя это удивляет?
— Есть такое.
Старый бродяга, алкоголик и, по слухам, бывший заключенный… человек, который в городе на положении отщепенца. Однако, вместе с тем, жил в красивой старинной усадьбе, причем поддерживал ее в хорошем состоянии и застраховал. Ездил на старом «холдене», но в гараже у него стоит винтажный «мерседес».
Мартин оглядывается. Гараж — отнюдь не пыльная реликвия. Верстак, на стене — щит с инструментами. Некоторые старые и побиты ржавчиной, но другие выглядят ухоженно; видно, что ими пользуются.
— Снауч, этот дом… ваш дом… он был впечатляющим.
— Угу. Был, да сплыл.
— Семейная усадьба?
Смерив Мартина взглядом, Снауч отхлебывает воды и отвечает:
— Точно. Усадьба «Истоки», предки основали в 1840-м. Сам дом построен в 1880-м. Делали на века. Когда я сюда переехал, он пустовал. Я его реставрировал. Сам виноват, что все пошло псу под хвост. Надо было сильнее вырубить деревья. Глядишь, и стоял бы до сих пор.
— Вы здесь выросли?
— Отчасти. Здесь и в Джилонге.
— Почему вы сохраняли ваш дом? Почему не продали, не уехали куда-нибудь?
— А зачем? Это все, что у меня есть. Точнее, было. Все, что я мог бы после себя оставить.
— Оставить? Но кому?
— А сами как думаете?
Вместо ответа Мартин поднимает вопрос, ради которого приехал:
— Вчера вечером в клубе я разговаривал с Робби Хаус-Джонсом. Он довольно сильно напился.
— Не могу его за это винить. Я бы и сам с радостью напился в стельку, только все спиртное сгорело в огне. Может, от взрыва крышу и снесло.
— Робби рассказывал о событиях того дня, когда застрелил Байрона Свифта. Перед смертью тот говорил, что вы все знаете.
— Угу, так утверждают копы.
— Что священник имел в виду?
Снауч глубоко вдыхает через нос. Губы поджаты. Он явно злится.
— А хрен его знает! Легавые спрашивали у меня то же самое тысячу раз. Что тот жирдяй Уокер из Беллингтона, что сиднейские детективы. Без понятия. Но слова Свифта сослужили мне плохую службу, это я могу тебе сказать совершенно бесплатно. Прикинь, они решили, что и я причастен к делишкам с детьми! Все не могли поверить, что я даже не догадываюсь, о чем он толковал.
— Но вы знали его… преподобного Свифта?
— Да, немного. Мы уже говорили на эту тему тогда, в салуне.
— Почему же он втянул вас в это дело, сказал, что вы все знаете?
— Без понятия. Уже год ломаю голову, но до сих пор даже не догадываюсь.
Мартин призадумывается над ответом. М-да, недалеко он продвинулся.
— Ладно, а что вы рассказали копам? Как отмазались?
— Ты, Хемингуэй, видать, плохо их знаешь!
— К чему вы клоните?
— Копам платят за то, что они распутывают преступления и ловят преступников. Тут же преступление уже было распутано, а преступник мертв. Дело закрыто.
— Дело закрыто? Кровавое убийство пятерых человек?
— Конечно. Коронер все равно сунет нос в каждую дырку, но не копы. Им насрать. Дело закрыто. Мерзавец мертв, застрелен в сердце городским шерифом. Чем не «Ровно в полдень»? [«Ровно в полдень» (англ. High Noon) — американский черно-белый вестерн; по сюжету банда злодеев застрелена городским шерифом.]
Мартин разглядывает Снауча. Лицо грязное от сажи, глаза красные и слезятся, однако руки лежат на коленях совершенно спокойно, никакой дрожи.
— Харли, скажите, а Мэнди Блонд ваша дочь?
— Нет, вряд ли.
— Она так считает.
— Да, я знаю. Так мать ей говорила. Кэтрин уверяла, что я ее изнасиловал и маленькая Мандалай — результат. Все это полная ахинея, но девчонка, естественно, поверила матери.
— Если Мэнди не ваша дочь, почему вы передали это место для нее в траст?
Во взгляде Снауча что-то мелькает — возможно, боль? Он на мгновение зажмуривается, а когда открывает глаза, Мартин читает в них грусть.
— А вот это не твое дело, сынок.
— Но вы сделали из дома конфетку. Я сам видел. С чего бы, если вам на Мэнди начхать?
— Господи боже мой! Я тебя неверно назвал. Ты не Хемингуэй, ты гребаный Зигмуд Фрейд.
— Если Мэнди не ваша дочь, зачем вы за ней подглядываете?
— Подглядываю? Она так сказала?
— Да, говорит, вы шпионите за ней из винного салуна.
— Правда?
— Ну, так что? Зачем бы вам за ней следить, если она не ваша дочь?
— Знаешь, Зигмунд, это ты у нас психоаналитик… вот ты мне и скажи. — Снауч в упор смотрит на Мартина, в глазах — вызов.
— Ладно, Харли, вот что я думаю. По-моему, ты очень несчастный и больной на всю голову старый говнюк. И еще: с сегодняшнего дня можешь больше не пожирать ее глазами из своего салуна. Дай девочке шанс. Ясно?
Первая реакция Снауча — гнев. Он вспыхивает в глазах, на мгновение даже становится страшно, что старик может наброситься. Однако гнев исчезает почти столь же быстро, как появился, напряженность взгляда слабеет. Снауч кивает. Мартин рад: угроза возымела действие. Но что это? Из глаз старика катятся слезы, прочерчивая дорожки на покрытом копотью лице.
Конец ознакомительного фрагмента
