Последняя девушка PLAYBOY: как мир мужских фантазий на 10 лет стал моей тюрьмой Кристал Харрис читать онлайн бесплатно
Кристал Хефнер
Последняя девушка PLAYBOY. как мир мужских фантазий на 10 лет стал моей тюрьмой
КРИСТАЛ ХЕФНЕР
(род. 1986) — всемирно известная модель, правозащитница и предпринимательница. Бывшая модель Playboy и вдова Хью Хефнера, сейчас она владеет бизнесом в сфере недвижимости и активно участвует в общественной жизни, делясь своими мыслями об опыте в Playboy и наследии своего мужа.
Она также занимается защитой прав животных и поддерживает различные благотворительные организации. В 2024 году выпустила книгу мемуаров, ставшую «мгновенным бестселлером New York Times» и «мемуарами года» по версии американских и британских СМИ.
...Мы слышали истории о жизни в особняке Playboy, но никогда не получали таких проницательных описаний тьмы, лежащей в основе фантастического мира Хью Хефнера.
APPLE BOOKS
...Мемуары Кристал Хефнер стирают часть блеска с печально известного наследия Playboy в том, что касается сексуальной свободы, роскоши и чрезмерности.
KIRKUS REVIEWS
...Кристал не стесняется, даже когда описывает свою первую ночь в особняке, — и не испытывает никаких сожалений о раскрытии пикантных подробностей.
NEW YORK POST
Наглядное изображение женоненавистничества и тьмы особняка Playboy. Хочется отправить копию каждой молодой женщине, которая все еще верит, что наследие Playboy обладает каким-либо шармом.
ЭЛЛИ ФЛИНН, продюсер, сценарист
Вступление
The Promise
Вчера мне снова снился его особняк.
Во сне я изо всех сил мчу за рулем домой, чтобы успеть до комендантского часа. Солнце уже клонится к закату, и в зеркале заднего вида я вижу Лос-Анджелес, залитый золотым светом. Мне страшно до паники, потому что я не знаю, что случится, если я опоздаю. Я знаю, что мне нельзя опаздывать; ужас вцепляется своими когтями мне в глотку. Я давлю на газ, отчаянно пытаясь вовремя явиться в тот самый дом в готическом стиле, покрытый плющом, стоящий в окружении секвой, до того, как часы пробьют шесть. Но, как это обычно бывает во сне, все движется ужасно медленно, как в замедленной съемке, все такое странное и незнакомое, а дорога простирается до самого горизонта. Во сне я понимаю, что опоздаю. Я знаю, что дорога, по которой я еду, не приведет меня туда, куда мне надо.
Я знаю, что я заблудилась.
Я просыпаюсь с давно знакомыми ощущениями: страх, тошнота, тревога.
Я уже много лет как покинула его особняк. Я не была там с того самого дня, когда не стало моего мужа. Он умер — я ушла, и ноги моей там не было. Но, кажется, мое сознание, мой разум по-прежнему там. Я думаю об особняке гораздо больше, чем мне бы того хотелось. И не только когда он мне снится.
Во многих смыслах я все еще пытаюсь оттуда сбежать.
Я всегда должна была быть дома не позднее шести часов. Если я опаздывала, то начинались проблемы. Он расстраивался. Он звал меня по имени, крича на весь дом. Сотрудники особняка начинали судорожно звонить мне по телефону ровно в 18:01, хотя в это время я уже пробиралась по длинной извилистой дорожке, огибая высокий каменный фонтан, увенчанный херувимом, который смотрел на меня пустыми мраморными глазами. А потом я вбегала в дом, толкая тяжелую деревянную дверь, и шла искать Хефа, чтобы поцеловать его в щеку и показать ему: вот она я, я дома, я придерживаюсь правил.
Я хорошая девочка.
Почти десять лет особняк «Плейбой» был моим домом. Но домом он был чисто технически. Он был местом, где я всегда была посетителем.
Как отель, в который я заселилась, но никак не могла уехать. Как сцена, на которой я выступала под взглядом множества незнакомых глаз. Иногда мне казалось, что я попала в прошлое. Хеф еще в семидесятых обставил дом по высшему разряду, и все выглядело точно так же, как и тогда: ковры с высоким ворсом, деревянные панели и люстры, тяжелые бархатные портьеры. Мне не разрешалось ничего менять.
Лишь одно место мне удалось сделать своим: крошечная комнатка, которую мы называли Vanity, «комнатой тщеславия» — по сути, просто кладовка, но с небольшим количеством длинных и узких окон. Комнатка тщеславия находилась рядом с главной спальней, или хозяйской спальней, как ее называл Хеф. В комнатке была хлипкая дверь, которая задвигалась, но не запиралась.
Там было достаточно места для небольшого встроенного стола и стула. Это было моим маленьким убежищем, местом, где можно было побыть одной и без присмотра. В особняке в каждой комнате всегда кто-то находился: другие девушки, гости вечеринки, персонал. На диване рядом, неловко прислонившись ко мне, сидел друг Хефа. В коридоре стоял знаменитый киноактер, который хотел меня облапать. Ни одну дверь я запереть не могла, потому что все ключи были копиями. Разумеется, у Хефа был ключ от всех дверей в доме, и этот ключ гарантировал, что никто и никогда не сможет его запереть. Это был его мир, и он владел ключом от всех и вся.
В комнатке тщеславия же я могла по крайней мере на несколько минут положить голову на руки и перестать притворяться. Перестать каждую секунду беспокоиться о том, как я выгляжу.
Правильно ли я улыбаюсь. Правильная ли у меня поза. Одета ли я в соответствии с тем, как ему нравится.
Правильная ли у меня прическа.
Достаточно ли идеальна моя грудь.
Как я выгляжу по сравнению с другими женщинами. Вокруг всегда были другие женщины. Нам ясно давали понять, что это было соревнование.
В комнатке тщеславия я выкраивала короткие моменты, маленькие сияющие мгновения, когда я могла глубоко вздохнуть и выйти из «рабочего режима». Утомительно ежедневно и еженощно играть чужую роль. Ты утомляешься и физически, и умственно до такой степени, что кажется, что сама твоя душа вымоталась до предела, словно твоя батарейка жизненной энергии разрядилась.
Окно маленькой комнатки тщеславия на втором этаже выходило на лужайку, где расхаживали павлины и сновали разномастные служащие со стульями, тарелками с едой и ящиками с вином, готовясь то к одной, то к другой вечеринке. Вокруг окна рос плющ, который, как в сказке, густо покрывал каменную кладку. Иногда я представляла себя Рапунцель, запертой в своей башне и ждущей, что кто-то ее спасет. Но на помощь так никто и не пришел. И забралась я в свою башню добровольно.
Тогда я еще не знала, что могу спастись сама. Я не всегда понимала, что меня нужно спасать, но я знала, что я в ловушке.
Павлины на лужайке были красивы, но территорию свою охраняли ревностно, особенно во время брачного периода. Временами их крики были похожи на кошачьи вопли, а временами на женские, раздававшиеся в моей маленькой каморке, и даже при закрытом окне я слышала их жалобные голоса в своем сознании. «На помощь, на помощь», — раздавались их крики и причитания; по крайней мере, мне так казалось.
Иногда я думаю обо всех женщинах, которые сидели за этим столиком; все мы верили, что это крошечная, душная каморка олицетворяет собой нечто гораздо большее. Успех. Гламур. Свободу. Холли даже вырезала свои инициалы на богато украшенном дереве, пока, спустя годы после свадьбы, я не заставила их сошлифовать. Я не стала взамен оставлять свои. Стол был чем-то постоянным в доме, где я была чем-то временным. Там я находилась, но он не был моим домом. В этом огромном, роскошном особняке вообще мало что было моим.
Целых десять лет своей жизни я провела в особняке «Плейбой». Сначала я была просто гостьей — девушкой с большими звездами в больших, наивных глазах, на вечеринке. Затем я стала «подружкой». Я стала членом, пожалуй, самого громкого и заметного гарема нашего времени. Я стала девушкой с разворота журнала — вершина успеха в мире «Плейбой» на газетных киосках по всей стране. Я стала невестой одного из самых могущественных, противоречивых, легендарных мужчин в глазах общественности. А потом я ушла и стала его «сбежавшей невестой» — единственной, за кем он когда-либо гонялся. А потом я стала его женой. В конце концов я стала его сиделкой. А когда он умер, я стала вдовой и символом. Официально, сначала как вице-президент, а затем как президент правления Фонда Хью Хефнера, я занималась тем, что помогала фонду получать хорошее финансирование и пользоваться заслуженным авторитетом. Неофициально же я была обязана воплощать собой миф о «Плейбое», служить воплощением мифа о Хью Хефнере. На протяжении более семи десятилетий он прилагал столько усилий, чтобы контролировать представление о том, кем он был, каким он был. Он считал, что самое ценное, что он мне оставил, — это возможность обессмертить свою историю после смерти.
До сих пор я поведала лишь малую часть своей истории. Я рассказывала только о блестящих, гламурных подробностях — о том, что люди хотели услышать. Только хорошее. Отчасти это происходило потому, что я не хотела изображать себя жертвой. Отчасти потому, что не хотела расстраивать его семью. А в основном потому, что я дала Хефу слово.
В последний год моего пребывания в особняке Хеф хотел, чтобы я всегда была рядом с ним. Я всегда должна была быть дома не позже определенного часа, но со временем этот час наступал все раньше и раньше. Когда он не знал, где я, то поднимал на ноги весь персонал. Хеф был хрупким и усталым, но о смерти говорил редко.
