— Иди-ка домой, Омега, — сказала альфа.

— Ещё чего! — возмущённо сказал недоросток. — Сама иди-ка домой! Хотя нет, постой. Не ходи, не надо. Оставайся со мной.

— Тебе же сказали, — вмешалась бета, — иди к маме! Мы скоро вернёмся.

— Ладно. Пойду. — Недоросток плюхнулся на бок. — Если потащишь меня домой!

Альфа даже подумала так и поступить, но от одной мысли у неё разболелись зубы.

— Послушаем немного, — сказала она. — Но если я скажу вам бежать, вы побежите.

Младшие выскользнули из-под веток и отряхнули с шубок снег. Альфа уселась перед окровавленным Чужаком и носом показала младшим, чтобы садились на один хвост позади.

— Кто это с вами так? — спросила Чужака альфа.

Чужак облизал с губ красноту.

— Я не могу… начинать… с конца.

Его шумное дыхание никак не хотело выравниваться.

Недоросток помесил лапами иголки, как будто засомневался в своей решимости:

— А эта история, она… м-м… страшная?

— Да… — ответил Чужак. — Только без диких зверей. Без голода. Без… замёрзших хвостов. Ничего такого, что бывает в лесу. — Морщась от боли, он поднял голову и посмотрел на лисёнышей. — Эта история не о том, как выжить.

Лисёныши переглянулись. Разве бывают на свете другие истории?

— Она началась, — произнёс Чужак, — на ферме…

— Я обожаю фермы! — закричал недоросток. — На фермах куры. Я обожаю кур. Обожаю трясти их, пока не умрут.

Чужак закрыл глаза.

— Это была не такая ферма.

Белый сарай

1

— СЕГОДНЯ про что? Про Снежного Призрака?

Про мистера Шорка?

— Про Булькожажда!

— Тьфу! Вы каждый вечер выбираете про Булькожажда.

— Булькожажда! Булькожажда!

— Ладно. Значит, про Булькожажда.

Ферма стояла погружённая в тёмную синеву, если не считать двух источников света. В хозяйском доме мерцал огонёк свечи, слабый и пленительный за кружевными шторами окна. А в норах из проволочной сетки, расставленных по двору, гудели ослепительно красные полосы, от которых лисий мех светился, как пламя.

— Готовы? — прошептала П-838 из своей норы.

Она была бетой, самкой-производителем, беременной следующим поколением лисиц Фермы. Правда, живот у неё ещё не показался.

— Готовы, — ответил О-370. Это был лисёныш-омега. Его нора примыкала к норе П-838.

— Только рассказывай на этот раз правильно, — сказал Н-211. Нора недоростка располагалась позади норы О-370 в ряду, что стоял ближе к лесу, с которым граничила Ферма. — Юли никогда не кусал Булькожажда за тысячу задниц. У булькожаждов вообще не бывает тысячи задниц!

П-838 приподняла бровь:

— А куда, по-твоему, уходит еда из его тысячи пастей?

О-370 громко прыснул. Он никогда в жизни не видел ни одного существа с тысячью пастей. Не говоря уж о тысяче задниц. Но это не мешало ему всматриваться сквозь сетку норы вглубь леса и воображать себе немыслимое создание, чьи пасти заполонили сумрачную тень.

— Только рассказывай, чтоб было страшно, — сказал Н-211. — Вот так.

Он защёлкал зубами в разные стороны, пытаясь изобразить, как щёлкают разом бесчисленные пасти болотного чудища из старой истории. Со стороны же смотрелось так, будто он ловит муху и никак не может поймать.

О-370 расхохотался:

— Не убейся, Двести одиннадцатый.

Н-211 прыгнул и прижался лапами к сетке, разделявшей их норы:

— Везёт тебе, что меня там нет! Я б тебе рожу отбулькожаждал!

— Да я б отъюлил твою тысячу задниц! — ответил О-370, бросаясь на сетку со своей стороны.

И оба кинулись в драку сквозь проволочные переплетения сетки. Щёлкая клыками и напирая на шаткую преграду, каждый пытался опрокинуть другого на спину. Как и большинство других драк, эта тоже закончилась ничьей, и лисёныши попáдали в норах, завывая от воображаемых ран.

— Моё лицо! — кричал О-370.

— Мои задницы! — скулил Н-211.

И оба зашлись от хохота.

Н-211 приходился О-370 двоюродным братом, да ещё был ему лучшим другом. Разумеется, своей дружбой они прежде всего были обязаны тому, что их норы находились бок о бок. Однако О-370 был совершенно убеждён, что его поместили рядом с самым классным, самым весёлым лисом на всей Ферме. Они с такой неистовостью пожирали истории о Юли и Мии, с какой не пожирали даже еду, которую им давали два раза в день. И когда остальные лисы укладывались спать, они вдвоём принимались разыгрывать приключения из этих историй — насколько им позволяли сетчатые норы, которые были в два хвоста шириной и в два хвоста глубиной.

— Кхм, — прочистила горло П-838.

Н-211 улёгся, подпихнув под себя лапы, а О-370 остался стоять. В самые захватывающие моменты историй ему нравилось чувствовать под собой ноги.

Деревья раскачивались и скрипели. П-838 прикрыла глаза:

— Болото разинуло влажную глотку и поглотило Юли и Мию целиком.

— Хе-хе-хе, — противненько захихикал Н-211.

О-370 опустил ресницы, и в размытой картинке ему привиделось, как поникли обросшие серым деревья, как из-под палой листвы проступили омуты чёрной воды.

— В вышине, в спутанных ветках, — продолжала П-838, — сидели белые, точно призраки, птицы. Заметив лисёнышей, они подняли головы к небу и защёлкали клювом. Сквозь прикрытые ресницы О-370 показалось, будто лунный свет, упавший на ветки, отрастил перья.

Голос П-838 превратился в рычание:

— И в бездонной глубине илистого озера что-то запузырилось.

Ноги у О-370 напряглись, словно у кузнечика. Ему до боли хотелось разодрать сетку и устроить охоту на чешуйчатого Булькожажда, или удрать от завываний Снежного Призрака, или схватиться с кровавыми клыками Мистера Шорка. Ему хотелось унюхать жёлтое зловоние — проклятие, которое превращало лисиц в безмозглых каннибалов; ему хотелось собрать всех на свете беспомощных лисёнышей и укрыть под надёжной защитой Фермы.

— Хватит перевирать историю! — зарычал Н-211, и О-370 понял, что перестал слушать. — Это был енот, не енотиха! И не говорил он никогда, что у Юли красивая шубка! И не просил он никогда переехать к нему на болото.

П-838 презрительно подняла морду:

— Говорил. Это енотиха, и она надеялась покрыть ежевичные пятнышки Юли склизкими болотными поцелуями.

— Тьфу! — Н-211 закатил глаза так сильно, что едва не перевернулся.

— Это оскорбление наших предков, — грозно прорычал низкий голос.

П-838 вздрогнула, а О-370 навострил уши.

Это рычал А-947, через две норы от них. Его силуэт неясно виднелся за сетчатыми стенами. Альфа был на три зимы старше лисёнышей. Мех у него был яркий, как жёлудь, острые уши черны, как ночь, а кончик хвоста белый, будто луна. Глаза пылали огнём под красным светом обогревателей.

— Булькожажд мог бы запросто перекусить этого енота, словно мышонка, — сказал А-947, кривя над клыками губы. — Он мог бы обратить свои зубы против Юли и Мии, в один миг превратить их в месиво шерсти и крови. Юли повезло выбраться из болота всего лишь без одной лапы.

О-370 ухмыльнулся, глядя на Н-211, который ухмыльнулся в ответ. Это уже больше походило на правду.

— Если бы ты, Триста семидесятый, знал, какая на самом деле была у них жизнь, — рычал А-947, — твой хвост перестал бы вилять.

О-370 резко вытянулся по стойке смирно и сел на хвост, чтобы тот не вилял.

Лис-альфа уставился в зияющую темноту между деревьев:

— У тебя коченеют уши, у тебя кровоточат лапы, а хвост разрывается надвое. Голод терзает тебя изнутри так сильно, что рёбра хрустят при каждом вдохе.

— Фу! — сказала П-838.

А-947 впился красным взглядом в О-370:

— Каждая тварь в лесу вынюхивает твой след. Каждый барсук. Каждая сова. Каждый коралловый аспид. Все они ждут не дождутся, когда ты на мгновение потеряешь бдительность, и тогда они утащат тебя во тьму, вскроют живот и полакомятся твоими потрохами. Р-Р-РА-А-А!

Альфа стремительно прыгнул на сетку, и лисы — все трое, даже П-838 — вздрогнули.

— Ха-ха-ха! — утробно расхохотался А-947. О-370 облегчённо прыснул.

— Вот, Восемьсот тридцать восьмая, как надо из них изгонять всю дикость, — сказал А-947. — И тогда, как только настанет час, они с признательностью войдут в Белый сарай.

О-370 посмотрел сквозь сетку на Сарай, который стоял на краю лужайки напротив фермерского дома. Краска на стенах Сарая была яркая, точно облака в сентябре. Крыша сияла золотом даже ночью. Когда выпадал снег и рыжие лисьи шубки становились густыми, Фермер уводил в Сарай всех недоростков и омег, и там, в Сарае, они воссоединялись с предками. Там, в Сарае, Н-211 и О-370 станут лакомиться персиками и сороконожками и бесконечно нежиться под тёплым мехом у мам и пап, у бабушек и дедушек, у прабабушек и прадедушек.

Некоторые альфы и беты останутся в сетчатых норах и станут рассказывать истории о Мии и Юли новым лисёнышам, только что из щенячьих загонов.

— Мы рассказываем эти истории не за тем, чтобы вас напугать, — сказал А-947. — Мы рассказываем, чтобы вы знали, какой была жизнь до Фермы. Чтобы вы понимали, как вам повезло оказаться здесь.

О-370 перевёл взгляд с леса на проволочную сетку, которая защищала его от жестоких существ, что обитали в лесной чаще. В зябком воздухе угасающих осенних дней он чувствовал, как тепло от обогревателя растекается по ушам. Он попытался обнаружить в себе признательность к Ферме со всеми её удобствами. Но признательность не приходила.