— Иди к детям, — сказала Марджи, и ее бледная рука с синими венами легла ему на локоть.

— Я могу остаться здесь и помочь вам.

— Со мной все в порядке, — сказала она. — Но я волнуюсь за Мару. Очень тяжело терять мать в шестнадцать лет, и мне кажется, что теперь она жалеет, что ссорилась с матерью до того, как Кейт заболела. Иногда слова запоминаются, особенно сказанные в гневе.

Джонни сделал большой глоток, наблюдая, как лед постукивает в опустевшем стакане.

— Я не знаю, что им сказать.

— Дело не в словах. — Марджори крепче сжала его локоть и вывела из кухни.

Дом был полон людей, но Талли Харт выделялась даже в толпе скорбящих. Всегда в центре внимания. В черном обтягивающем платье, которое, наверное, стоило столько же, сколько некоторые машины, припаркованные на дорожке к дому, она даже в горе умудрялась выглядеть красивой. Ее распущенные по плечам волосы были темно-рыжими, и после похорон она освежила свой макияж. Талли стояла в гостиной, окруженная людьми, и энергично размахивала руками, вероятно рассказывая какую-то историю, и, когда она закончила, все рассмеялись.

— Как она может улыбаться?

— Талли кое-что знает о разбитом сердце — не забывай об этом. Она всю жизнь прятала свою боль. Я помню, как впервые увидела ее. Я шла через улицу Светлячков к ее дому, потому что она подружилась с Кейт, и мне хотелось узнать ее поближе. В старом обшарпанном доме я познакомилась с ее матерью, тогда она выбрала себе имя Облачко. Хотя «познакомилась» — это явное преувеличение. Облачко лежала навзничь на диване, с горкой марихуаны на животе. Она попыталась сесть, а когда у нее ничего не вышло, сказала: «Черт, я совсем обкурилась», — и снова плюхнулась на спину. Я посмотрела на Талли — ей тогда было лет четырнадцать — и увидела на ее лице печать стыда, которая остается с человеком на всю жизнь.

— У вас самой был отец алкоголик, но вы же это преодолели.

— Я влюбилась и нарожала детей. У меня есть семья. Талли считает, что ее может любить только Кейт. Сомневаюсь, что она успела осознать потерю, но, когда она все поймет, это будет ужасно.

Талли вставила в проигрыватель компакт-диск и включила музыку. Из динамиков зазвучала песня «Рожденный жить на воле»  [ Песня, написанная Марсом Бонфаером и ставшая байкерским гимном в конце 1960–1970-х годов.].

Люди, собравшиеся в гостиной, отошли от нее; вид у них был оскорбленный.

— Кто хочет выпить? — спросила Талли.

Джонни понимал, что должен ее остановить, но не мог себя заставить подойти к ней. Не теперь. При взгляде на Талли он каждый раз думал: «Кейт умерла», и рана вновь начинала кровоточить. Отвернувшись, он пошел наверх к детям.

Подъем по лестнице отнял у него все силы.

У двери в комнату близнецов Джонни остановился, собираясь с духом.

Ты сможешь.

Он сможет. Обязан. Его дети только что узнали, что жизнь бывает несправедлива, а смерть разбивает сердца и семьи. Его обязанность — все им объяснить, сплотить их вокруг себя и исцелить.

Набрав полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, он открыл дверь.

В глаза ему бросились постели — незастеленные, смятые; покрывала с сюжетами из «Звездных войн» лежат перекрученными грудами. Темно-синие стены — Кейт сама раскрасила их, нарисовав облака, звезды и луну, — были украшены рисунками мальчиков и плакатами с любимыми киногероями. На комоде гордо выстроились футбольные кубки и золотистая бейсбольная бита.

Бад, тесть Джонни, сидел в большом кресле, в котором обычно помещались оба мальчика, когда играли в видеоигры, а Шон, младший брат Кейт, спал на кровати Уильяма.

Мара сидела на ковре перед телевизором, Лукас рядом с ней. Уильям забился в угол и смотрел мультфильм, скрестив руки на груди; вид у него был сердитый.

— Привет, — тихо сказал Джонни и закрыл за собой дверь.

— Папа! — Лукас вскочил, и Джонни подхватил его на руки и крепко прижал к себе.

Бад неуклюже выбрался из мягкого кресла и встал. Он выглядел каким-то помятым в своем вышедшем из моды черном костюме с белой рубашкой и широким галстуком из полиэстера. За последние несколько недель на его бледном лице со старческими пигментными пятнами явно прибавилось морщин. Глаза под кустистыми седыми бровями смотрели печально.

— Я вас оставлю, — сказал он, подошел к кровати и потряс Шона за плечо. — Просыпайся.

Шон вздрогнул и резко сел. Он выглядел растерянным, но когда увидел Джонни, то все понял.

— Да, конечно, — пробормотал он и вслед за отцом вышел из комнаты.

Джонни слышал, как за его спиной щелкнул замок закрывшейся двери. На экране супергерои в ярких костюмах бежали по джунглям. Лукас выскользнул из рук отца и встал рядом.

Джонни смотрел на убитых горем детей, а они на него. Их реакция на смерть матери была такой же разной, как и они сами. Лукас, самый ранимый из всех, совсем растерялся из-за ухода мамы, и не мог понять, куда именно она ушла. Его брат-близнец Уильям был не так уязвим и в жизни опирался на силу и привычный порядок вещей. Потеря матери обескуражила и испугала его. А бояться он не любил и поэтому злился.

А Мара, шестнадцатилетняя красавица Мара, которой все всегда давалось легко, за год болезни матери замкнулась, стала сдержанной и тихой, как будто думала, что если совсем не будет издавать звуков, нарушать сложившееся равновесие, то сможет защититься от неизбежного. Джонни видел, как она переживает из-за того, что ссорилась с Кейт до ее болезни.

В глазах детей читалась одна и та же мольба. Они ждали, что он склеит осколки их распавшегося мира, облегчит непосильную боль.

Но Кейт была душой и сердцем семьи, тем цементом, который скреплял их. Она всегда знала, что сказать. А любые его слова будут ложью. Как они могут исцелиться? Станет ли им когда-нибудь легче? В чем найдут они утешение, продолжая жить без матери?

Вдруг Мара встала с пола и выпрямилась — с грацией, недоступной большинству девочек. В своей скорби она была похожа на сильфиду — бледная, почти бесплотная, в сером платье, с длинными черными волосами и почти прозрачной кожей. Джонни слышал, каким неровным было ее дыхание, словно она заставляла себя вдыхать воздух новой жизни.

— Я уложу мальчиков спать. — Мара протянула руку Лукасу. — Вставай, мелкота. Я почитаю вам сказку.

— Так она хочет нас успокоить, — сказал Уильям, поджав губы. Мрачное и печальное лицо мальчика казалось взрослым.

— Потом будет легче, — сказал Джонни, ненавидя себя за слабость.

— Правда? — спросил Уильям. — А как?

— Да, папа, — поднял голову Лукас. — Как?

Джонни посмотрел на Мару, которая выглядела такой холодной и бледной, как будто была высечена изо льда.

— Сон помогает, — глухо сказала она.

Джонни был бесконечно благодарен ей. Он понимал, что все делает неправильно, что не справляется, что именно он должен поддерживать их, а не наоборот, но внутри у него была пустота. Одна лишь пустота. Завтра, наверное, станет легче. И он все исправит.

Но увидев печаль и разочарование в глазах детей, он понял, что они не верят ему.

Прости, Кейти!

— Спокойной ночи! — Голос его звучал хрипло.

Лукас посмотрел на него:

— Я тебя люблю, папа.

Джонни медленно опустился на колени и раскрыл объятия. Сыновья бросились к нему, и он крепко прижал их к себе.

— Я тоже вас люблю.

Он смотрел поверх их голов на Мару, которую, похоже, не тронули его слова. Она стояла, выпрямившись во весь рост и расправив плечи.

— Мара?

— Не беспокойся, — тихо произнесла она.

— Мы обещали маме быть сильными. Вместе.

— Да. — Ее нижняя губа задрожала. — Знаю.

— Мы справимся, — сказал он, чувствуя, как дрожит его голос.

— Да. Обязательно справимся. — Мара вздохнула и посмотрела на братьев. — Пошли, мальчики. Пора готовиться ко сну.

Джонни понимал, что должен остаться, утешить Мару, но не находил слов.

Он поступил как трус — вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Потом спустился по лестнице и, не обращая ни на кого внимания, стал проталкиваться к выходу. В прихожей он схватил куртку и вышел.

Стемнело, но звезд на небе не было. Их скрывали облака. Прохладный ветерок налетел на деревья, растущие на границе участка, и их толстые сучья раскачивались, словно в танце.

В ветвях над его головой на веревках были подвешены стеклянные банки с черными камешками и свечами внутри. Сколько ночей они с Кейт просидели под тиарой из огоньков, слушая, как волны бьются о берег, и разговаривая обо всем на свете!

Джонни ухватился за перила крыльца, боясь упасть.

— Привет!

Услышав голос Талли, он удивился и одновременно почувствовал раздражение. Ему хотелось побыть одному.

— Ты не стал со мной танцевать, — сказала Талли, приближаясь к нему. Она завернулась в синее шерстяное одеяло, края которого волочились по земле у ее босых ног.

— Должно быть, это перерыв, — сказал Джонни, поворачиваясь к ней.

— Что ты имеешь в виду?

Джонни почувствовал запах текилы. Интересно, насколько она пьяна?

— Шоу Талли Харт с ней самой в главной роли. Видимо, сейчас перерыв в твоем шоу?

— Кейт хотела, чтобы сегодня было весело. — Талли отшатнулась от него, она дрожала.

— Не могу поверить, что ты не пришла на ее похороны, — сказал Джонни. — Это разбило бы ей сердце, будь она жива…

— Кейт знала, что я не приду. Она даже…

— Считаешь, это нормально? Тебе не кажется, что для Мары было важно, чтобы ты была рядом? Или крестная дочь тебе безразлична?

Не дожидаясь ответа Талли — да и что она могла сказать, — Джонни повернулся и пошел к дому.

Джонни понимал, что разозлился несправедливо. В другое время, в другой, прежней, жизни он обязательно бы извинился. Кейт бы этого хотела, но теперь это было выше его сил. Все силы уходили на то, чтобы держаться на ногах. Его жена умерла сорок восемь часов назад, а в нем уже проявилось все худшее, что в нем было.

3

Той ночью, в четыре часа, Джонни отказался от попыток заснуть. Неужели он думал, что сможет найти покой в ночь после похорон жены?

Отбросив одеяло, он выбрался из постели. Дождь громко барабанил по крыше, и этот звук разносился по всему дому. У камина в спальне он коснулся выключателя, и голубые и оранжевые языки пламени с шипящим звуком лизнули искусственное полено. Джонни почувствовал слабый запах газа. Несколько минут он стоял перед камином и смотрел на огонь.

А потом его словно понесло течением. Это было самое подходящее слово, которым он мог описать свои странствия из комнаты в комнату. Несколько раз Джонни обнаруживал, что стоит в каком-то месте и смотрит на что-то, но не помнил, как сюда попал и зачем.

Он закончил свое путешествие в спальне. Ее стакан с водой все еще стоял на ночном столике, рядом лежали очки для чтения и варежки, которые Кейт надевала в последние дни, потому что все время мерзла. Он слышал — так же отчетливо, как звук собственного дыхания, — ее слова: «Ты был создан для меня, Джон Райан. Два десятка лет я любила тебя — как дышала». Это она сказала ему в последнюю ночь. Они лежали рядом, и он обнимал ее — Кейт сама была слишком слаба и не могла ответить на его объятие. Джонни помнил, как уткнулся лицом ей в шею и прошептал: «Не покидай меня, Кейт. Не сейчас».

Даже тогда, когда она умирала, он подвел ее.

Джонни оделся и спустился вниз.

Гостиную наполнял тусклый серый свет. Капли воды срывались с карнизов, образуя полупрозрачную пелену. В кухне на столе стояла перемытая посуда, а ведро заполнено бумажными тарелками и разноцветными салфетками. Холодильник и морозильник были заставлены контейнерами, укрытыми фольгой. Его теща сделала все, что нужно, пока он прятался в темноте и одиночестве.

Джонни включил кофеварку и попытался представить свою новую жизнь. Но видел лишь пустое место за обеденным столом, машину с другим водителем, отвозящую детей в школу, приготовленный другими руками завтрак.

Будь хорошим отцом. Помоги им справиться с этим.

Облокотившись на стол, он стал жадно глотать кофе. Наливая третью чашку, Джонни почувствовал прилив адреналина. Руки задрожали, и он заменил кофе апельсиновым соком.

Сначала кофеин, затем сахар. Что следующее, текила? Он не принимал сознательного решения уйти, просто почувствовал, что его уносит из кухни, где каждый квадратный дюйм напоминал о жене — ее любимый лавандовый лосьон для рук, тарелка с надписью: «ТЫ САМЫЙ ЛУЧШИЙ», которую она доставала при любых успехах детей, кувшин для воды, который ей перешел в наследство от бабушки и которым пользовались только в особых случаях.

Почувствовав, что кто-то тронул его за плечо, он недовольно поморщился.

Рядом с ним стояла Марджи, его теща. Она была полностью одета — джинсы, теннисные туфли и черная водолазка. Она через силу улыбалась.

Подошел Бад и встал рядом с женой. Он выглядел на десять лет старше Марджи. За последний год тесть стал еще молчаливее, хотя и раньше его нельзя было назвать разговорчивым. Бад стал прощаться с Кейти задолго до того, как остальные признали неизбежное, и теперь, когда она ушла, казалось, совсем лишился голоса. Как и на жене, на нем была повседневная одежда — джинсы на ремне с большой металлической пряжкой, которые подчеркивали выпирающий живот, клетчатая рубашка. Волосы у него заметно поредели, но их количество компенсировали кустистые брови.

Все молча прошли на кухню, где Джонни налил тестю и теще по чашке кофе.

— Кофе. Слава богу! — хрипло произнес Бад и обхватил чашку своими узловатыми пальцами.

— Через час Шон должен быть в аэропорту. Мы отвезем его, а потом можем вернуться и помочь, — сказала Марджи. — Останемся с тобой столько, сколько потребуется.

Джонни захлестнула волна нежности. Марджи понимала его лучше, чем его собственная мать, но теперь он должен справляться сам.

Аэропорт. Вот он, выход.

Сегодня не просто еще один день, и Джонни не мог делать вид, что все идет своим чередом. Он не в состоянии покормить детей, отвезти их в школу и отправиться на работу на телестанцию, продюсируя убогие развлекательные программы или передачи, которые не могут изменить ничью жизнь.

— К черту, мы уедем отсюда, — решительно сказал он.

— Да? — удивилась Марджори. — Куда же?

Он ответил первое, что пришло в голову:

— На Кауаи  [ Один из островов Гавайского архипелага.].

Кейти любила Гавайи, и они давно собирались поехать туда с детьми.

Марджи пристально посмотрела на него сквозь свои очки.

— Бегство ничего не изменит, — произнес Бад.

— Знаю. Но здесь я просто погибну. На что ни посмотришь…

— Я понимаю тебя, — проговорил тесть.

— Чем мы можем тебе помочь? — Марджи коснулась его руки.

Теперь, когда у Джонни созрел план — пусть несовершенный и зыбкий, — ему стало легче.

— Я займусь бронированием билетов. Не говорите детям. Пусть поспят.

— Когда вы уезжаете?

— Надеюсь, сегодня.

— Тебе надо позвонить Талли и предупредить ее. Она собиралась вернуться сюда в одиннадцать.

Джонни автоматически кивнул, но в данный момент Талли занимала его меньше всего.

— Ладно. — Марджи хлопнула в ладоши. — Я пока освобожу холодильник и переставлю все кастрюльки в морозильник в гараже.

— А я отменю доставку молока и позвоню в полицию, — сказал Бад. — Пусть приглядят за домом.

Джонни об этом даже не подумал. Подготовкой к путешествию всегда занималась Кейт.

— Иди, займись бронированием. — Марджи похлопала его по руке. — Мы тебя прикроем.

Поблагодарив тестя с тещей, Джонни направился в свой кабинет и включил компьютер. Все заняло меньше двадцати минут. В шесть пятьдесят он уже купил билеты на самолет, арендовал машину и снял дом. Осталось одно — сообщить детям.

Сначала он направился в спальню мальчиков в другом конце коридора. Подойдя к двухъярусной кровати, Джонни увидел, что братья, обнявшись, спят на нижней койке, словно пара щенков.

— Эй, Скайуокер, просыпайся. — Джонни взъерошил жесткие каштановые волосы Лукаса.

— Я хочу быть Скайуокером, — сонно пробормотал Уильям.

Джонни улыбнулся.

— Но ты же Завоеватель, разве не помнишь?

— Никто не знает, кто такой Вильгельм Завоеватель, — сказал Уильям, садясь на постели. На нем была сине-красная пижама с изображением Человека-паука. — Для этого нужна видеоигра.

Лукас тоже сел и обвел комнату затуманенным взглядом.

— Уже пора в школу?

— Сегодня школы не будет, — ответил Джонни.

— Потому что мама умерла?

Джонни поморщился:

— Наверное. Мы летим на Гавайи. Научу своих детей кататься на серфе.

— Ты сам не умеешь, — сказал Уильям, все еще хмурясь. Он уже превратился в скептика.

— Умеет. Правда, умеешь, папа? — Лукас с надеждой смотрел на отца — он был из породы доверчивых.

— Через неделю научусь, — пообещал Джонни, и мальчики с радостными криками запрыгали на кровати. — А теперь — чистить зубы и одеваться. Через десять минут я вернусь, и мы будем паковать чемоданы.

Мальчики спрыгнули с кровати и помчались в ванную, толкая друг друга локтями. Джонни вышел из комнаты и двинулся дальше по коридору.

Постучав в дверь спальни дочери, он услышал ее бесцветный голос:

— Да?

Задержав дыхание, он вошел. Джонни знал, что уговорить шестнадцатилетнюю, чрезвычайно общительную дочь будет непросто. Главное место в жизни Мары занимали подруги. Особенно теперь.

Она стояла возле незастеленной кровати и расчесывала свои длинные черные волосы. Одета Мара была для школы — в нелепые расклешенные джинсы и тесную футболку детского размера — и выглядела так, словно собиралась отправиться в турне вместе с Бритни Спирс. Джонни подавил раздражение. Теперь не время ссориться из-за этого.

— Привет, — поздоровался он, закрывая за собой дверь.

— Привет, — ответила Мара, не поднимая на него глаз. Голос ее звучал резко, на грани срыва — обычное дело теперь, когда она вступила в подростковый возраст. Джонни вздохнул — похоже, даже горе не смягчило дочь. Наоборот, еще больше озлобило ее.

Мара положила щетку для волос и повернулась к нему. Теперь он понимал, почему Кейт так ранило осуждение во взгляде дочери. Она словно пронзала тебя взглядом.

— Прости за прошлый вечер, — пробормотал Джонни.

— Без разницы. После школы у меня тренировка по футболу. Можно, я возьму мамину машину?

Джонни услышал, как дрогнул ее голос на слове «мамину». Он присел на край кровати и стал ждать, когда дочь сядет рядом. Не дождавшись, почувствовал, как его захлестывает волна отчаяния. Мара такая хрупкая и ранимая. Теперь они все такие, но Мара особенно — в этом она похожа на Талли. Они обе не умеют признаваться в своей слабости. Единственное, что может себе позволить Мара, — выразить недовольство, что отец нарушил ее утренний распорядок. Бог свидетель, на сборы в школу девочка тратила больше времени, чем монах на утренние молитвы.

— Мы летим на Гавайи, на неделю. Мы можем…

— Что? Когда?

— Выезжаем через два часа. Кауаи…

— Ни за что! — взвизгнула Мара.

Ее вспышка гнева была такой резкой и неожиданной, что Джонни на секунду потерял дар речи.

— Что?

— Я не могу пропустить занятия. Для колледжа нужны высокие оценки. Я обещала маме, что хорошо закончу школу.

— Это похвально, Мара. Но нам нужно какое-то время побыть вместе, всей семьей. Чтобы понять, как жить дальше. Если хочешь, твои задания можно будет узнать.