— Если хочу? Если я хочу? — Она топнула ногой. — Ты ничего не знаешь о старших классах. Ты представляешь, какая там конкуренция? Как я поступлю в приличный колледж, если провалю этот семестр?

— Сомневаюсь, что одна неделя приведет к катастрофе.

— Ха! У меня углубленный курс алгебры, папа. И еще страноведение. И в этом году я в сборной команде школы по футболу.

Джонни понимал, что есть два варианта выхода из этой ситуации, правильный и неправильный, но не знал, который из них правильный, и, честно говоря, был слишком подавленным и усталым, чтобы задумываться.

Он встал.

— Мы уезжаем в десять. Собирай сумку.

Мара схватила его за руку.

— Разреши мне остаться с Талли!

Он посмотрел на дочь: от гнева на бледной коже проступили красные пятна.

— С Талли? В роли дуэньи? Ни в коем случае.

— Со мной тут могут побыть бабушка и дедушка.

— Мара, мы едем. Нам нужно побыть вместе, всем четверым.

Она снова топнула ногой:

— Ты губишь мою жизнь.

— Сомневаюсь. — Джонни понимал, что должен сказать нечто важное, имеющее значение для них обоих. Но что? Его уже тошнило от банальностей, которые люди предлагают тебе, словно мятные леденцы. Он не верил, что время лечит, что Кейт пребывает в лучшем мире и что они научатся жить без нее. Маре нельзя говорить какие-то ничего не значащие слова — девочка явно держится из последних сил. Как и он сам.

Мара резко повернулась, вышла в ванную и захлопнула за собой дверь.

Джонни знал, что нет смысла ждать, пока она передумает. У себя в спальне он схватил телефонную трубку и по дороге в гардеробную за чемоданом набрал номер.

— Алло? — Судя по голосу, Талли было так же скверно, как и ему.

Джонни понимал, что обязан извиниться за вчерашний вечер, но при мысли об этом его каждый раз захлестывала волна ярости. И он не удержался, чтобы не упомянуть о ее неприличном поведении, хотя прекрасно знал, что Талли будет защищаться. «Так хотела Кейт». Это его и разозлило. Талли продолжала оправдываться, но он резко оборвал ее:

— Сегодня мы улетаем на Кауаи.

— Что?

— Нам нужно какое-то время побыть всем вместе. Ты сама говорила. Рейс в два, «Гавайскими авиалиниями».

— Времени на сборы немного.

— Да. — Его самого это уже волновало. — Мне нужно идти. — Она продолжала что-то говорить, спрашивать насчет погоды, но Джонни уже отключил телефон.

В этот будний день октября две тысячи шестого года в международном аэропорту Сиэтл — Такома было на удивление многолюдно. Они приехали рано, чтобы подвезти Шона, брата Кейт, который возвращался домой.

У стойки самообслуживания Джонни взял посадочные талоны и посмотрел на детей, у каждого из которых в руке был электронный прибор. Мара отправляла эсэмэски со своего нового мобильника. Джонни понятия не имел, с кем она переписывается; впрочем, ему было безразлично. Это Кейт хотела, чтобы у шестнадцатилетней дочери был мобильный телефон.

— Я волнуюсь начет Мары, — сказала Марджи, подходя к стойке.

— По всей видимости, я гублю ее жизнь, забирая с собой на Кауаи.

— Тсс, — шикнула на него Марджи. — Родители определяют жизнь шестнадцатилетней дочери, и это совершенно естественно. Меня беспокоит другое. Думаю, она жалеет о том, как вела себя с матерью. Обычно дети перерастают этот период, но если мама умирает…

Позади них пневматические двери аэропорта с шипением распахнулись, и внутрь влетела Талли — сарафан, нелепые босоножки на высоких каблуках и широкополая белая шляпа. За собой она тащила большую сумку от Луи Виттона.

Тяжело дыша, Талли остановилась перед ними.

— Что? В чем дело? Я успела, — если не перепутала время.

Джонни вытаращил глаза. Что, черт возьми, она тут делает? Марджи что-то пробормотала и покачала головой.

— Талли! — обрадованно вскрикнула Мара. — Слава богу!

Джонни взял Талли под руку и отвел в сторону.

— Я не приглашал тебя в это путешествие, Тал. Только мы вчетвером. У меня и в мыслях не было, что ты подумаешь…

— О… — Голос Талли был еле слышным, чуть громче шепота. Он видел, как ей больно. — Ты сказал «мы». Я думала, это и ко мне относится.

Джонни знал, как часто ее бросали, в том числе ее мать, но в данный момент у него не было сил переживать за Талли Харт. Он не знает, что делать с собственной жизнью, и теперь способен думать только о детях и о том, что нужно держать себя в руках. Пробормотав что-то неразборчивое, он отвернулся.

— Пошли, ребята, — хрипло сказал Джонни, дав детям несколько минут, чтобы попрощаться с Талли. Потом обнял родителей Кейт и прошептал: — До свидания.

— Пусть Талли поедет с нами, — захныкала Мара. — Пожалуйста…

Джонни молча шел вперед. Ничего другого он придумать не мог.

Следующие шесть часов, в воздухе и в аэропорту Гонолулу, дочь полностью игнорировала Джонни. В самолете она отказалась от еды, не смотрела фильм и не читала. Мара сидела через проход от него и мальчиков, качая головой в такт музыке, которую он не мог слышать.

Он был обязан убедить ее, что она не одинока — несмотря ни на что. Сделать так, чтобы она поняла: отец всегда рядом, и они по-прежнему семья, хоть эта конструкция теперь кажется шаткой.

Но важно правильно выбрать время. С девочками-подростками нужно тщательно выбирать момент, когда ты протягиваешь им руку — в противном случае можно на месте руки обнаружить окровавленный обрубок.

Они приземлились в Кауаи в четыре часа дня по местному времени, но у всех было такое чувство, что путешествие продолжалось несколько дней. Джонни ступил на трап вслед за мальчиками. Еще недавно он услышал бы их смех; теперь сыновья шли молча.

Он поравнялся с Марой:

— Эй!

— Что?

— Разве отец не имеет права сказать «эй» собственной дочери?

Она закатила глаза и, не ответив, пошла дальше.

Они миновали зону выдачи багажа, где женщины в свободных ярких платьях дарили гирлянды из пурпурных и белых цветов всем, кто приходил за своими вещами.

На улице ярко светило солнце. Ограда автостоянки была увита розовыми бугенвиллеями. Через десять минут они уже сидели в серебристом кабриолете «мустанг» и двигались на север по единственному шоссе на острове. Остановившись у магазина «Сейфуэй», они закупили продукты и снова погрузились в машину.

Справа тянулся бесконечный пляж с золотистым песком, обрамленным скалами из черной лавы и синими волнами. По мере продвижения на север растительность становилась более сочной, зеленой.

— Как здесь красиво, — сказал Джонни Маре, которая, сгорбившись, сидела рядом с ним на пассажирском сиденье и не отрывала взгляда от телефона. Писала эсэмэски.

— Да, — кивнула она, не поднимая головы.

— Мара, — предупреждающе сказал Джонни. — Ты ступаешь по тонкому льду.

Дочь в упор посмотрела на него.

— Я получаю домашнее задание от Эшли. Я же говорила тебе, что не могу пропустить школу.

— Мара…

Девочка повернула голову и посмотрела направо.

— Волны. Песок. Толстые белые люди в гавайских рубашках. Мужчины, которые носят сандалии с носками. Потрясающий отпуск. Я совсем забыла, что у меня только что умерла мама. Спасибо. — Она снова принялась набирать текст на своем новеньком телефоне.

Джонни сдался. Дорога змейкой вилась вдоль береговой линии и спускалась в покрытую зеленью долину Ханалеи.

Город Ханалеи представлял собой беспорядочное скопление деревянных зданий, ярких вывесок и витрин. Джонни свернул на улицу, указанную на карте, и сразу же был вынужден притормозить, чтобы не столкнуться с велосипедистами и серферами, заполнившими обе стороны дороги. Арендованный дом оказался старомодным гавайским коттеджем и находился на улице под названием Веке-роуд. Джонни подъехал к дому по дорожке из коралловой крошки и заглушил мотор.

Мальчики тут же выскочили из машины, не в силах сдержать волнение. Джонни отнес два чемодана на переднее крыльцо и открыл дверь. Домик с деревянными полами был обставлен бамбуковой мебелью; мягкие подушки обтянуты тканью с цветочным узором. Кухня из дерева коа и обеденный стол располагались в левой половине дома, а удобная гостиная — в правой. Большой телевизор понравился мальчикам, которые сразу же кинулись к нему через весь дом с криком: «Чур, мы первые!»

Джонни подошел к стеклянным раздвижным дверям, обращенным к заливу. За поросшим травой двором раскинулась бухта Ханалеи. Он вспомнил их с Кейт последнюю поездку сюда. Отнеси меня в постель, Джонни Райан. Обещаю, ты не пожалеешь…

Уильям со всего размаху врезался в него.

— Мы хотим есть, папа.

— Умираем от голода, — подтвердил и подошедший к ним Лукас.

Ну, разумеется. Дома уже почти девять вечера. Как он мог забыть, что детям пора поужинать?!

— Конечно. Мы пойдем в бар, который нам с мамой очень нравился.

Лукас захихикал.

— Нам нельзя в бар, папа.

— В штате Вашингтон, возможно. — Джонни взъерошил волосы сына. — А здесь в бары пускают детей.

— Круто, — сказал Уильям.

Джонни слышал, как Мара вошла на кухню вслед за ним и стала раскладывать продукты. Это добрый знак. Не пришлось прибегать ни к просьбам, ни к угрозам.

Им понадобилось меньше получаса, чтобы выбрать себе комнаты, распаковать вещи и переодеться в футболки и шорты; затем они двинулись по улице к старому обшарпанному деревянному зданию почти в самом центре города. «Таити Нуи».

Кейти нравился полинезийский китч в стиле ретро, в котором был оформлен бар. И это был не просто декор — известно было, что на протяжении сорока лет здесь ничего не менялось.

В баре, заполненном туристами и местными жителями — их было легко отличить по одежде, — они нашли маленький бамбуковый столик рядом со «сценой», площадкой размером три на четыре фута с двумя табуретами и парой микрофонов на стойках.

— Тут здорово! — Лукас принялся высоко подпрыгивать на стуле, и Джонни забеспокоился, что сиденье провалится и сын окажется на полу. В обычной ситуации Джонни что-нибудь сказал бы, попытался успокоить мальчиков, но их радость оправдывала приезд сюда, и он молча потягивал свое пиво. Не успела официантка принести им пиццу, как появились музыканты — два гавайца с гитарами. Первой прозвучала известная песня «Где-то над радугой» в обработке для гавайской гитары.

Джонни почувствовал, как рядом с ним словно материализуется Кейт и начинает тихо подпевать, слегка фальшивя, но когда он повернулся, то увидел лишь мрачный взгляд Мары.

— Что? Я не отправляю эсэмэски.

Он не знал, что ответить.

— Без разницы, — сказала Мара. Вид у нее был недовольный.

Зазвучала новая песня. «Когда ты видишь Ханалеи при свете луны…»

Красивая женщина с выгоревшими на солнце белокурыми волосами и ослепительной улыбкой вышла на миниатюрную сцену и стала танцевать хулу  [ Национальный гавайский танец.]. Когда музыка смолкла, женщина подошла к их столику.

— Я вас помню, — сказала она Джонни. — В прошлый раз ваша жена хотела научиться танцевать хулу.

Уильям смотрел на женщину во все глаза.

— Она умерла.

— О! Мне очень жаль.

Господи, как он устал от этих слов!

— Ей было бы приятно, что вы нас помните, — все-таки поблагодарил он женщину.

— У нее была чудесная улыбка, — сказала она.

Джонни кивнул.

— Ну, — она похлопала его по плечу словно старого друга, — надеюсь, остров вам поможет. Если вы ему позволите. Алоха!

Потом, когда они возвращались к себе в лучах заходящего солнца, мальчики начали ссориться. Джонни понимал, что это от усталости, и не вмешивался; у него самого тоже не было сил. Дома он помог им приготовиться ко сну, подоткнул одеяла и поцеловал, пожелав спокойной ночи.

— Папа, а завтра мы будем купаться? — сонно спросил Уильям.

— Конечно, Завоеватель. За этим мы и приехали.

— Спорим, я буду первым? Лукас — трус.

— Нет, я не трус.

Джонни еще раз поцеловал их и встал. Потом провел рукой по волосам, вздохнул и принялся обходить дом в поисках дочери. Он нашел Мару на веранде; дочь сидела в шезлонге. Вода в бухте блестела от лунного света. Воздух пропитался ароматами моря и плюмерий. Сладкими, пьянящими, чувственными. Двухмильная дуга пляжа была усеяна яркими точками костров, вокруг которых танцевали или просто стояли люди. Сквозь шелест волн пробивался веселый смех.

— Нужно было приехать сюда, когда мама была жива, — сказала Мара. Она выглядела такой юной, печальной и отстраненной.

Это жестоко. Они хотели. Сколько раз они собирались в путешествие, но потом отменяли его по какой-то причине, теперь уже забытой! Ты думаешь, что впереди еще вечность, а потом вдруг понимаешь, что это не так.

— Может, она смотрит на нас.

— Да. Точно.

— Многие люди в это верят.

— Мне бы тоже хотелось.

— Да. — Джонни вздохнул. — И мне тоже.

Мара встала и посмотрела на него.

— Ты ошибся.

— В чем?

— Пейзаж за окном ничего не меняет.

— Мне нужно было уехать. Ты это можешь понять?

— Ну да. А мне нужно было остаться.

С этими словами она повернулась и вошла в дом. Раздвижная дверь бесшумно закрылась за ней. Джонни замер, пораженный словами дочери. Он вдруг понял, что до сих пор не задумывался, что нужно его детям. Их потребности были вытеснены его собственными, а он решил, что им всем лучше уехать.

Кейт была бы им разочарована. Снова. Но самое худшее — он знал, что дочь права.

Джонни хотел увидеть вовсе не этот земной рай. Ему нужна улыбка жены, которую уже не вернуть.

Пейзаж за окном ничего не изменит.

4

Даже в раю — а может, именно в раю — Джонни спал плохо, не привыкший к одиночеству, но каждое утро просыпался рано, разбуженный слепящим солнцем, голубым небом и шумом волн, которые катились по песку со звуком, похожим на тихий смех. Обычно он вставал первым и начинал день с чашки кофе на веранде, наблюдая, как солнце освещает синие воды залива, по форме напоминающего подкову. Он мысленно разговаривал с Кейт, говорил то, что не решался сказать раньше. В последние месяцы, когда Кейт умирала, атмосфера в доме была мрачной, как серая фланель, тихой и какой-то душной. Джонни знал, что Марджи позволяет Кейт говорить обо всем, что ее страшит — о том, что она оставит детей, зная, как они будут горевать, о своей боли, — но Джонни не мог этого слушать, даже в последний день.

«Я готова, Джонни, — сказала она тихим, как взмах пера, голосом. — И хочу, чтобы ты тоже был готов».

«Я не могу», — ответил он. А должен был: «Я всегда буду тебя любить». Нужно было взять ее за руку и сказать, что все у них будет в порядке.

— Прости, Кейт, — произнес Джонни. Слишком поздно. Ему отчаянно хотелось увидеть знак, что она его слышит. Ветер, треплющий волосы, или упавший на колени цветок. Что-нибудь. Но ничего не происходило. Слышался только неумолчный шелест волн, катящихся по песку.

Остров помог мальчикам, думал Джонни. От рассвета до заката они не знали ни минуты покоя: бегали наперегонки по двору, учились кататься на пенных гребнях волн, закапывали друг друга в песок. Лукас часто говорил о Кейт, почти каждый день упоминая о ней в их разговорах. У него выходило так, будто мама пошла в магазин и скоро вернется. Поначалу его слова расстраивали их всех, но со временем — это было похоже на неутомимый накат волн — Лукас вернул Кейт в их круг, сделал так, что она незримо присутствовала с ними, невольно показал им, как нужно помнить ее. Фраза «Маме бы это понравилось» превратилась в привычный рефрен, помогая пережить потерю.

Хотя, конечно, не совсем. Проведя на Кауаи неделю, Джонни по-прежнему не знал, как помочь Маре. Казалось, от дочери осталась лишь внешняя оболочка — красивая, изящная, ухоженная, но с пустыми глазами и автоматическими движениями. Пока Джонни с мальчиками плескались в волнах прибоя, она сидела на берегу, слушая музыку и набирая текст на телефоне, словно эта связь была ее единственным спасением. Мара делала все, о чем ее просили, и не только, но превратилась в тень самой себя. Она была здесь и не здесь. При упоминании о Кейт Мара неизменно произносила: «Она умерла» — и уходила. Она всегда уходила. Эти каникулы ей были не нужны, и она не упускала случая напомнить об этом. И ни разу не вошла в воду, даже ног не намочила.

Вот и сейчас Джонни стоял по пояс в голубой воде, помогая мальчикам поймать волну на своих маленьких пенопластовых досках, а Мара сидела в шезлонге, отвернувшись от них.

К ней подошла группа молодых людей.

— Не задерживайтесь, парни, — пробормотал Джонни себе под нос.

— Что, папа? — крикнул Уильям. — Толкай меня!

Джонни толкнул Уильяма навстречу набегающей волне.

— Работай ногами! — крикнул он, не глядя на сына.

На берегу молодые люди сгрудились вокруг его дочери, как пчелы вокруг цветка.

Парни были старше Мары, вероятно, студенты. Джонни уже собрался выйти из воды, пересечь полоску горячего песка и схватить одного из них за длинные волосы, как они отошли от девушки и двинулись дальше по пляжу.

— Только попробуйте вернуться, — прошептал он, шагая по двухфутовой пене прибоя к пляжу. — Что хотели эти парни с задворок? — самым непринужденным тоном спросил он дочь.

Мара не ответила.

— Они старше тебя, Мара.

Наконец дочь посмотрела на него. Солнцезащитные очки скрывали ее глаза.

— Я не занималась с ними сексом, папа. Мы просто разговаривали.

— О чем?

— Ни о чем.

С этими словами она встала и пошла к дому. Раздвижная дверь с громким стуком захлопнулась за ней. Всю неделю их разговоры ограничивались максимум тремя предложениями. Ее злость была словно тефлоновая оболочка. Иногда Джонни видел сквозь нее проблески боли, растерянности и горя, но это длилось лишь мгновение. Она пряталась за оболочкой из гнева, маленькая девочка внутри колючего подростка, и Джонни не знал, как к ней пробиться. Эта работа всегда ложилась на плечи Кейт.

В ту ночь Джонни лежал в постели без сна, закинув руки за голову и уставившись в потолок невидящим взглядом. Над ним лениво вращались лопасти вентилятора, и один раз за оборот их равномерный шелест прерывался щелчком. Решетчатые жалюзи на двери тихо позвякивали от ветра.

Его нисколько не удивило, что в эту последнюю ночь их отдыха — если их путешествие можно так назвать — он не может уснуть. Так и должно быть. Он посмотрел на часы: четверть третьего.

Откинув одеяло, Джонни встал, открыл дверь и вышел на веранду. В небе висела полная луна, неправдоподобно большая и яркая. Черные силуэты пальм раскачивались в пропитанном пряными ароматами воздухе. Пляж был похож на подкову из потускневшего серебра.

Джонни долго стоял, вдыхая сладковатый воздух и прислушиваясь к плеску волн. Немного успокоившись, он подумал, что, наверное, сможет заснуть.

Он обошел дом. За прошедшую неделю у него вошло в привычку вставать к детям по ночам. Джонни осторожно приоткрыл дверь в комнату мальчиков. Они спали на кроватях, приставленных вплотную друг к другу. Лукас сжимал в руках любимую игрушку — плюшевую касатку. У его брата не было необходимости в этих детских утешениях.

Джонни осторожно прикрыл дверь и направился к спальне Мары, стараясь двигаться как можно тише.

Открывшаяся перед ним картина стала для него полной неожиданностью, и он растерянно замер.

Кровать дочери была пуста.

— Какого черта?..

Джонни включил свет и огляделся.

Мара исчезла. Вместе с золотистыми шлепанцами. И сумочкой. Их точно не было в комнате, и это значит, что дочь не похитили. И еще распахнутое окно — оно было заперто, когда Мара ложилась спать, и открыть его можно только изнутри.