Поэтому Энджи повернула направо и поехала по длинной, извилистой дороге, ведущей из города. Слева от нее до самого горизонта простирались подернутые рябью серые воды океана. Ветер упорно клонил вниз траву в дюнах.

Всего в миле от города был уже совершенно другой мир с редкими коттеджами, оборудованными тут и там местами отдыха и сбившимися в кучку домиками, которые сдавались в аренду отдыхающим. Со стороны дороги всего этого видно не было. Яппи еще не разведали эту часть побережья, расположенную в стороне от трасс, соединяющих Сиэтл и Портленд, и отгороженную высокими раскидистыми деревьями, а у местных не было денег, чтобы покупать прибрежные участки. Поэтому берег здесь оставался диким. Первобытным. Океан рокотом возвещал о своем присутствии и напоминал тем немногим, кто появлялся на берегу, что когда-то, очень-очень давно, люди верили, что в его неизведанных глубинах живут драконы. Иногда океан бывал спокойным, правда, это спокойствие было обманчивым. В эти короткие периоды на берегу появлялись туристы, которых манило ложное ощущение безопасности. Они забирались в свои арендованные байдарки и, подгребая веслом, плыли куда глаза глядят. Каждый год кто-то из них пропадал без вести, и к берегу возвращались только их ярко раскрашенные лодки.

Наконец Энджи подъехала к старому, проржавевшему почтовому ящику с надписью «Десариа».

Она свернула на изрытую колеями и размокшую под дождем грунтовку. По обеим сторонам дороги росли огромные деревья. Их кроны почти смыкались, и сквозь них можно было разглядеть только кусочки неба, а вот солнечным лучам пробраться через плотную листву не удавалось. Под разросшимися папоротниками лежал плотный ковер из опавшей хвои. Над землей стелился туман, он кое-где поднимался вверх, размывая очертания окружающих предметов.

А она совсем забыла о тумане, о том, что каждое утро осенью он появляется и то поднимается, то опускается, и тогда кажется, что сама земля дышит. В ранние часы он мог быть настолько плотным, что сквозь него невозможно было разглядеть собственные ноги. В детстве они специально ловили время, когда появлялся такой туман, и играли в нем, разгоняя его пинками.

Энджи остановила машину у дома.

Возвращение к родным пенатам оказалось таким сладостно-острым, бередящим душу, что у нее комок подступил к горлу, и ей пришлось сделать несколько глубоких вздохов. Дом, который ее отец построил своими руками, стоял на крохотной полянке и был окружен деревьями, росшими здесь еще в те времена, когда Льюис и Кларк [Льюис М., Кларк У. — исследователи, организовавшие первую сухопутную экспедицию через территорию США от Атлантического до Тихоокеанского побережья и обратно.] исследовали эти территории.

За долгие годы кровельная дранка, некогда рыжевато-красная, под действием солнца, ветра и дождя утратила свой первоначальный цвет и стала тускло-серебристой, теперь она практически не контрастировала с белыми наличниками.

Энджи вылезла из машины и услышала симфонию своих летних каникул: шум прибоя внизу, вой ветра в кронах. Где-то неподалеку запускали воздушного змея. Его громкое хлопанье перенесло ее в далекое детство.

«Иди сюда, принцесса. Помоги папе подстричь эти кусты…»

«Эй, Ливви, подожди! Я не умею так быстро бегать…»

«Мама, скажи Мире, чтобы она отдала мне конфету…»

Из таких моментов — забавных, горьких, обидных, радостных — и складывалась история их семьи. Энджи стояла, освещенная заходящим солнцем, окруженная деревьями, и душа ее впитывала давно забытые воспоминания. Вот у этого бревна, из-под которого пробивались безымянные растения, Томми впервые поцеловал ее… и попытался залезть ей под кофточку. Вон там, у колодца, было здорово скрываться, когда они играли в прятки. А там, в тени двух гигантских кедров, был грот, поросший папоротниками. Два года назад, летом, они с Конланом привезли сюда всех своих племянников и племянниц и устроили ночевку под открытым небом. Среди огромных папоротников они построили форт и изображали из себя пиратов. Ночью, когда все собрались у костра, они рассказывали страшные истории про привидения, жарили хлеб, а потом делали сэндвичи с шоколадом.

Тогда она еще верила, что однажды приведет сюда собственных детей…

Вздохнув, Энджи внесла в дом свой багаж. Внизу было единое пространство, включавшее кухню с желтыми, как масло, шкафами и выложенным белой плиткой прилавком, маленькую обеденную зону в углу (раньше каким-то образом им удавалось впятером уместиться за этим крохотным столом) и гостиную. У северной стены был сложен огромный камин из крупных речных камней. Перед камином стояло два мягких голубых дивана, старый журнальный столик из сосны и папино любимое кресло с потертой кожей. Телевизора в доме не было. Никогда.

«Мы общаемся», — всегда говорил папа, когда дочери жаловались.

— Эй, папа, — прошептала Энджи.

В ответ она услышала, как в окно застучал ветер.

Тук. Тук. Тук.

Такой звук издает качалка на деревянном полу в нежилой комнате…

Энджи попыталась опередить воспоминания, но они все равно оказались проворнее. Она почувствовала, что теряет контроль над собой. Ей стало казаться, что с каждым ее вздохом то время уходит прочь, удаляется от нее. Ее юность покидала ее, становясь все более недостижимой, поймать ее было так же невозможно, как воздух, которым она по ночам дышала в своей одинокой кровати.

Энджи вздохнула. Какая же она дура, если думала, что здесь все будет по-другому! С какой стати? Ведь воспоминания живут не на улицах и в городах. Они поселяются в душе, бьются вместе с сердцем. Так что она все привезла с собой, все свои утраты и душевные переживания. И она сгибается под их грузом, эта ноша отбирает у нее все силы.

Она поднялась по лестнице и прошла в бывшую спальню родителей. Естественно, кровать была не застлана, постельное белье было сложено в коробку и хранилось в кладовке, матрас покрывал слой пыли. Но Энджи это не остановило. Она прилегла на кровать и свернулась клубочком.

М-да, идея вернуться была не из лучших. Она закрыла глаза, прислушалась к шуму ветра за окном и попыталась заснуть.

На следующее утро Энджи проснулась вместе с солнцем. Уставившись в потолок, она наблюдала, как черный жирный паук плетет свою паутину.

Глаза саднило, как будто в них попал песок.

Она оплакивала свои воспоминания, и матрас наверняка промок от ее слез.

Хватит!

За последний год она раз сто принимала это решение. Сейчас она дала себе слово, что не отступит от него.

Энджи открыла чемодан, достала свои вещи и прошла в ванную. После горячего душа она снова почувствовала себя человеком. Расчесав волосы, она собрала их в хвост, надела потертые джинсы и красный свитер с воротником-хомутом и взяла с кухонного стола свою сумку. Она приготовилась выйти в город, когда ее взгляд случайно упал на окно.

За окном она увидела маму, которая сидела на упавшем дереве около забора. Она с кем-то разговаривала и энергично жестикулировала — эта ее манера еще в юности приводила Энджи в замешательство. Все ясно: родственники спорят, будет от Энджи польза в ресторане или нет. После вчерашнего вечера она и сама задавалась этим вопросом.

Она знала: едва она выйдет на крыльцо, как ее оглушит похожий на рокот газонокосилки гул их голосов. Спорщики еще час будут обсуждать все за и против ее возвращения. Ее же мнение вряд ли кого-то заинтересует.

Энджи остановилась у задней двери, собираясь с духом. Изобразив на лице улыбку, она открыла дверь, вышла из дома и огляделась, ожидая увидеть толпу.

Однако во дворе не было никого, кроме мамы.

Энджи направилась к ней и села рядом на бревно.

— Мы знали, что рано или поздно ты выйдешь, — сказала мама.

— Мы?

— Твой папа и я.

Энджи вздохнула. Значит, мама продолжает разговаривать с папой. Энджи хорошо знала, что такое тоска, поэтому не могла осуждать мать за то, что та никак не отпускает от себя отца. Правда, ей все не удавалось решить для себя, стоит беспокоиться из-за этого или нет. Она накрыла ладонью руку матери. Кожа была рыхлой и мягкой.

— И что же он сказал насчет моего возвращения домой?

На лице матери явственно отразилось облегчение.

— Твои сестры считают, что я должна показаться врачу. А ты спрашиваешь, что сказал папа. Ах, Энджела, я так рада, что ты дома. — Мария обняла дочь и прижала ее к своей груди.

Впервые за все время она не разоделась в пух и прах. Сейчас на ней был свитер рельефной вязки и старые джинсы, и Энджи сразу заметила, как сильно она похудела. Ее охватило беспокойство.

— Ты похудела, — сказала она, отстраняясь от матери.

— Естественно. Сорок семь лет я обедала вместе с мужем. А без него что-то не получается.

— Тогда будем обедать вместе, ты и я. Я ведь тоже одна.

— Так ты остаешься?

— Что ты имеешь в виду?

— Мира считает, что кто-то должен о тебе позаботиться и что тебе нужно где-то спрятаться на несколько дней. Управлять проблемным рестораном не так-то просто. Она считает, что через день-два ты сбежишь.

Энджи догадалась, что Мира выразила мнение остальных членов семьи. Это не удивило ее. Сестра не понимала, что за мечта может подвигнуть юную девушку отправиться на поиски другой жизни… или как душевная боль может заставить ее сделать крутой разворот и вернуться домой. Родственники всегда считали, что амбиции Энджи слишком остро наточены, если можно так выразиться, и однажды она может о них порезаться.

— А ты что думаешь?

Мария прикусила нижнюю губу. Этот жест говорил о ее беспокойстве и был знакóм Энджи так же хорошо, как шум океана.

— Папа говорит, что ждал двадцать лет, когда ты займешься его детищем, рестораном, и он не хочет, чтобы кто-то вставал у тебя на пути.

Энджи улыбнулась. Сказано абсолютно в духе папы. На мгновение она даже поверила, что он здесь, с ними, стоит в тени его любимых деревьев. Она вздохнула, сожалея, что в тишине, нарушаемой лишь рокотом океана и шорохом песка, не раздастся его голос. В памяти непроизвольно всплыла прошедшая ночь и пролитые слезы.

— Даже не знаю, хватит ли у меня сил помочь тебе.

— Он любил сидеть здесь и смотреть на океан, — сказала мама, прижимаясь к ней плечом. — «Мария, надо укрепить эту лестницу». Эти слова он говорил в первые дни каждого лета.

— Ты слышишь меня? Прошедшая ночь… нелегко она мне далась.

— Каждое лето мы что-то переделывали. Облик дома и участка менялся из года в год.

— Знаю, но…

— И все перемены начинались с одного. С укрепления лестницы.

— Одной только лестницы, да? — с улыбкой уточнила Энджи. — Самое длинное путешествие начинается с первого шага. Вообще, дорогу осилит идущий.

— Некоторые поговорки абсолютно правильны.

— А что, если я не знаю, с чего начать?

— Узнаешь.

Мама обняла ее. Они долго сидели так, прижавшись друг к другу, и смотрели на океан. Наконец Энджи нарушила молчание:

— Кстати, как ты узнала, что я здесь?

— Мистер Петерсон видел, как ты ехала через город.

— Началось, — рассмеялась Энджи, вспомнив, что все жители города связаны невидимой сетью.

Однажды на школьном балу она позволила Томми Матуччи положить руки ей на попу. Новость достигла мамы прежде, чем закончился танец. В детстве Энджи ужасно раздражало, что их городок такой маленький. Сейчас же ей было приятно сознавать, что люди заметили ее.

Она услышала звук подъехавшей машины. Оглянувшись на дом, она увидела перед крыльцом зеленый мини-вэн.

Из машины выбралась Мира. На ней были выцветший джинсовый комбинезон и футболка с изображением группы «Металлика». В руках она держала стопку бухгалтерских книг.

— Сейчас самое подходящее время, чтобы начать, — сказала она. — Советую тебе прочитать их побыстрее, пока Ливви не обнаружила, что я их увезла.

— Видишь? — произнесла мама, улыбаясь Энджи. — Семья всегда подскажет, с чего начать.

3

Дождь поливал мощенный плитами двор «Академии Фиркрест», отчего все строения блестели, словно покрытые лаком.

Стоявшая под флагштоком Лорен Рибидо посмотрела на часы по меньшей мере в десятый раз за последние несколько минут.

Было четверть седьмого.

Мама обещала приехать к половине шестого, чтобы успеть на встречу с представителями различных университетов.

Лорен корила себя за то, что опять купилась на сладкие обещания. Зря она это сделала. Счастливые часы в таверне «Прибой» заканчиваются только в половине седьмого.

Но почему же ей так больно? Ведь все это продолжается годами, ее сердцу уже давно полагалось бы очерстветь.

Лорен повернулась спиной к пустой дороге и пошла к спортзалу. Она успела дойти до дверей, когда ее окликнул юношеский голос.

Дэвид.

Лорен резко обернулась, на ее лице заиграла улыбка. Дэвид выпрыгнул с пассажирского сиденья нового черного «кадиллака эскалейд» и бедром захлопнул дверь. Он выглядел классно в голубых слаксах «Докерс» и желтом свитере. Хотя его светлые волосы были мокрыми и словно прилипли к голове, он все равно был самым привлекательным парнем в школе.

— Я думал, ты уже внутри, — сказал он, подбегая к ней.

— Мама так и не приехала.

— Опять?

Лорен почувствовала, что на глаза навернулись слезы, и разозлилась на себя за это.

— Ничего страшного.

Он сгреб ее в объятия, и на эти несколько мгновений ей показалось, что мир прекрасен.

— А твой отец придет? — осторожно спросила она, надеясь, что хоть на этот раз мистер Хейнз оставит свои дела ради Дэвида.

— Не-а. Ведь должен же кто-то валить лес.

Лорен услышала горечь в его голосе и только собралась сказать: «Я люблю тебя», но ей помешал стук каблуков.

— Здравствуй, Лорен.

Лорен высвободилась из объятий Дэвида и посмотрела на его мать, которая изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой.

— Здравствуйте, миссис Хейнз.

— А где твоя мама? — поинтересовалась та, забрасывая на плечо ремешок дорогой коричневой сумочки и оглядываясь по сторонам.

Лорен покраснела, представив, как ее мать сидит на высоком табурете перед стойкой в «Прибое» и смолит одну сигарету за другой.

— Она сегодня работает допоздна.

— В такой день, когда в школу съехались представители приемных комиссий?

Лорен не понравилось, каким взглядом окинула ее миссис Хейнз при этих словах. А взгляд красноречиво говорил: «Бедняжка Лорен, как же ее жалко». Такие взгляды преследовали ее всю жизнь. Взрослые, особенно женщины, все время пытались опекать ее. Во всяком случае, вначале; потом, рано или поздно, они возвращались к своей обычной жизни, к своим семьям, а Лорен, оставленная их заботой, чувствовала себя более одинокой, чем прежде.

— Ничего не поделаешь, — сказала она.

— С папой такая же история, — сказал Дэвид матери.

— Ты же знаешь, Дэвид, — со вздохом произнесла миссис Хейнз, — отец обязательно приехал бы, если бы смог вырваться.

— Ага, как же! — Он обнял Лорен за плечи и притянул к себе.

Они шли по мокрым плитам к спортзалу, и Лорен убеждала себя, что нужно думать только о хорошем. Нельзя допустить, чтобы отсутствие матери как-то повлияло на ее уверенность в себе. Сегодня особенный день, и она должна показать себя с лучшей стороны. Потому что ее цель — стипендия в том же университете, который выберет Дэвид. Или как минимум в расположенном поближе к нему.

Лорен была преисполнена решимости достичь своей цели, и ради этого она могла свернуть горы. Один раз она уже добилась своего: поступила в одну из лучших частных школ штата Вашингтон, к тому же получила право на полную стипендию. Она сделала свой выбор в четвертом классе, когда переехала в Вест-Энд из ЛосАнджелеса. Тогда она была ужасно застенчивой, стеснялась своих старомодных очков в роговой оправе и одежды с чужого плеча. Однажды она обратилась к матери за помощью:

«Мама, я больше не могу носить эти ботинки. Они все в дырах и промокают».

«Если будешь относиться к жизни, как я, быстро привыкнешь» — таков был ответ. Этих нескольких слов — «если будешь относиться к жизни, как я» — оказалось достаточно, чтобы Лорен изменила свою жизнь.

Она приступила к этому на следующий же день и начала с проекта «Не быть посмешищем». Она стала подрабатывать у всех жильцов дома, в котором жили они с матерью. У миссис Тибоди из квартиры 4А она кормила кошек; у миссис Мок драила кухню; таскала сумки на верхний этаж для миссис Парметер из квартиры 6С. Откладывая по доллару, она скопила деньги на контактные линзы и новую одежду. «Боже мой, — сказал в тот великий день врач-окулист, — в жизни не видел таких потрясающих карих глаз». Когда Лорен добилась того, чтобы выглядеть, как все остальные, она принялась за свои манеры. Начала с улыбок, а закончила изящными взмахами руки и вежливыми «здравствуйте». Она добровольно бралась за любую работу, где не требовался договор с родителями. К окончанию средней школы ее усилия стали давать плоды. Она добилась бюджетного места в «Академии Фиркрест», католической школе, отличавшейся строгими требованиями носить форму. Поступив в школу, она стала трудиться еще усерднее. В девятом классе ее избрали секретарем класса, и ей до конца учебы удалось сохранить эту должность. Она организовывала все танцевальные вечера, фотографировала выпускные вечера, как представитель старших классов работала в школьном совете и благодаря своим успехам получила место в командах по гимнастике и волейболу. На первом же свидании — а это случилось почти четыре года назад — она влюбилась в Дэвида, и с тех пор они были неразлучны.

Лорен заглянула в заполненный людьми спортзал. Ей вдруг показалось, что она здесь единственная, чьи родители не пришли. Хотя она давно привыкла к такому, ее улыбка угасла.

Она еще раз оглянулась назад. Матери не было.

Дэвид сжал ее руку.

— Ну как, Трикси, мы готовы?

Лорен позабавило, что он обратился к ней по прозвищу, и она улыбнулась. Он знал, как сильно она нервничает. Она на мгновение прижалась к нему.

— Пошли, Гонщик.

К ним подошла миссис Хейнз.

— Лорен, у тебя есть ручка и листок бумаги?

— Да, мэм, — ответила она. Ее озадачило, почему этот простой вопрос вдруг обрел для нее значение.

— А вот у меня ручки нет, — сказал Дэвид, улыбаясь.

Миссис Хейнз дала ему ручку и пошла вперед, а они последовали за ней, влившись в поток людей. Как всегда, толпа расступилась перед ними. Они были старшеклассниками, да к тому же влюбленными, и большинство считало, что они, скорее всего, сохранят свои отношения. Десятки друзей махали им или встречали приветственными возгласами.

Они переходили от кабинки к кабинке, собирая литературу и беседуя с представителями университетов. Как всегда, Дэвид изо всех сил старался помочь Лорен. Он всем рассказывал о ее высоких оценках и звездных достижениях. Он не сомневался: ей обязательно предложат место на бюджетном отделении, причем не в одном учебном заведении, а в нескольких. В его мире все было просто, там легко верилось в удачу.

Дэвид остановился у стенда университетов Лиги плюща [Лига плюща — ассоциация восьми самых престижных частных университетов США на Восточном побережье.].

Когда Лорен взглянула на фотографии освященных веками кампусов, ей стало плохо от страха, и она взмолилась, чтобы Дэвид не принял решение поступать в Гарвард или Принстон. Ей никогда там не прижиться, даже если ее примут в круг. Ей не место в этих стенах, где учатся девочки, фамилии которых известны по названиям компаний, производящих продукты питания, и чьи родители верят в силу образования. Однако она все же улыбнулась своей самой милой улыбкой и взяла брошюры. Такая девочка, как она, должна всегда производить хорошее впечатление. В ее жизни нет места для ошибок.