Наконец они подошли к Святому Граалю.

За этим столом сидели представители Стэнфорда.

Лорен услышала окончание фразы, которую произнесла шедшая впереди миссис Хейнз:

— А это университетское крыло названо в честь твоего деда.

Лорен споткнулась. От нее потребовалась вся сила воли, чтобы сохранить гордую осанку и улыбку.

Дэвид наверняка поступит в Стэнфорд, где учились его родители, а еще и дед. В единственное на Западном побережье учебное заведение, которое по уровню соответствует университетам Лиги плюща. Отличных оценок для этого недостаточно. Высокие результаты по школьному оценочному тесту тоже не гарантируют поступление.

Нет, ей в Стэнфорд не попасть.

Дэвид крепче сжал ее руку. И улыбнулся ей. «Верь», — говорила его улыбка.

Ей очень хотелось верить.

— Это мой сын, Дэвид Райерсон-Хейнз, — тем временем говорила миссис Хейнз.

«Бумажная компания Райерсон-Хейнз».

Естественно, Лорен не произнесла это вслух. Это выглядело бы как проявление дурного тона, к тому же подобного уточнения не требовалось.

— А это Лорен Рибидо, — сказал Дэвид, не выпуская руки Лорен. — Она станет ценным приобретением для студенческой общины Стэнфорда.

Представитель приемной комиссии улыбнулся Дэвиду.

— Итак, Дэвид, — произнес он, — ты решил пойти по семейным стопам. Молодец. Мы в Стэнфорде очень гордимся тем…

Лорен стояла рядом с Дэвидом и сжимала его руку так, что у нее заболели пальцы. Ей ужасно хотелось, чтобы представитель приемной комиссии обратил внимание и на нее.

Но этого не случилось.

Автобус резко затормозил на углу. Лорен подняла с пола свой рюкзак и поспешила к передней двери.

— Приятного вечера, — пожелал ей Луэлла, водитель.

Лорен помахала в ответ и пошла по Мейн-стрит. Здесь, в туристическом центре Вест-Энда, все сияло огнями и царила красота. Много лет назад, когда для лесной промышленности и коммерческого рыболовства настали тяжелые времена, отцы города решили сыграть на викторианской привлекательности ВестЭнда. Половина зданий в центре вполне соответствовала этому стилю, другую же половину принялись в срочном порядке перестраивать. По всему штату развернули мощную рекламную кампанию (ради этого администрация целый год не тратила деньги ни на что: ни на дороги, ни на школы, ни на социальное обеспечение), и в конечном итоге родился Вест-Энд, «викторианский уголок на Западном побережье».

Кампания увенчалась успехом. Стали приезжать туристы, привлеченные недорогими гостиницами с завтраком, включенным в стоимость проживания, конкурсами песчаных фигур и замков, возможностью запускать бумажных змеев и заниматься спортивной рыбной ловлей. Теперь те, кто путешествовал по трассе Сиэтл-Портленд, не объезжали стороной Вест-Энд, он даже стал для них местом назначения.

Однако наведенный лоск был только внешним, и у Вест-Энда, как и у других городов, имелись свои заброшенные уголки, районы, куда не заглядывали приезжие и не захаживали благополучные местные жители. Эта часть города, та, где люди жили в домах без украшений и без систем безопасности, была малой родиной Лорен.

Она свернула с Мейн-стрит и пошла дальше.

С каждым шагом вид окрестностей менялся — мир вокруг становился мрачнее и запущеннее. На зданиях отсутствовали характерные для Викторианской эпохи украшения, не было рекламных щитов, зазывавших в уютные гостиницы, приглашавших покататься на гидроплане. Здесь жили люди из прошлого, те, кто когда-то трудился на лесопилках или на рыболовецких судах. Люди, которые не смогли оседлать волну перемен и оказались выброшенными в болото. Здесь единственным ярким пятном были неоновые вывески питейных заведений.

Лорен шла быстрым шагом и смотрела только вперед. Она отмечала про себя малейшие изменения вокруг, едва заметные движения в темноте, ее слух улавливал даже слабые звуки, однако она не испытывала страха. Эта улица более шести лет была для нее родной. Хотя большинству соседей не повезло в жизни, они знали, как позаботиться друг о друге, и маленькая Лорен Рибидо была здесь своей.

Она жила в квартире, расположенной в узком шестиэтажном здании, которое стояло в центре пустыря, заросшего кустами ежевики и снежника. Внешняя штукатурка дома посерела от времени и облупилась. В некоторых окнах горел свет, и только по этому признаку можно было понять, что дом обитаем.

Лорен поднялась по скрипучим ступеням на крыльцо, толкнула входную дверь (за прошлый год замок ломался пять раз, а управляющая, миссис Мок, отказывалась снова чинить его) и направилась к лестнице, по которой ей надо было подняться на четвертый этаж.

Проходя мимо квартиры управляющей, Лорен затаила дыхание. Она уже успела поставить ногу на первую ступеньку, когда дверь квартиры распахнулась и прозвучал голос:

— Лорен, это ты?

Проклятье!

Лорен оглянулась и попыталась изобразить улыбку.

— Здравствуйте, миссис Мок.

Миссис Мок — «Зови меня Долорес, детка» — вышла в темный коридор. На фоне освещенного дверного проема она выглядела бледной, почти безжизненной, однако белозубая улыбка опровергала это впечатление. Как всегда, она была одета в ситцевый халат с цветочным рисунком, ее седеющие волосы закрывала темносиняя косынка. Вид у миссис Мок был помятый, как будто ее только что достали из старого чемодана. Под тяжестью жизненных невзгод ее плечи поникли, впрочем, такая сутулость была присуща многим обитателям этой части города.

— Я сегодня ходила в салон.

— Вот как…

— Твоя мама не вышла на работу.

— Она болеет.

Миссис Мок сочувственно хмыкнула.

— Опять новый любовник, да?

Лорен не нашлась что ответить.

— Может, на этот раз чувство будет настоящим. Как бы то ни было, вы задержали квартплату. Мне нужно, чтобы вы заплатили до пятницы.

— Ладно. — Лорен так и не удалось удержать на лице улыбку.

Миссис Мок окинула ее тем самым взглядом.

— Ты, наверное, мерзнешь в этой куртке, — хмурясь, сказала она. — Передай своей маме…

— Передам. До свидания. — Лорен побежала вверх.

Дверь их квартиры на четвертом этаже была приоткрыта. В щель лился свет и желтым масляным пятном разливался по линолеуму.

Открытая дверь не обеспокоила Лорен. Мама часто забывала закрыть ее, а когда вспоминала, то все равно не запирала. Уж больно часто она теряет ключи — так она это объясняла.

Лорен прошла в квартиру.

Внутри царил беспорядок. На кухонном прилавке валялась открытая коробка из-под пиццы, рядом стояла батарея пивных бутылок. Везде были разбросаны пакетики из-под чипсов. Пахло застоялым сигаретным дымом и пóтом.

Ее мать лежала на диване, раскинув руки и ноги. Из-под одеяла, прикрывавшего ее лицо, раздавался раскатистый храп.

Вздохнув, Лорен прошла на кухню и принялась за уборку, затем присела на корточки у дивана.

— Вставай, мам, я помогу тебе перебраться на кровать.

— Че? А? — Мать села и устремила на нее затуманенный взгляд.

Ее короткие, в этом месяце платиновые, волосы торчали во все стороны. Лицо покрывала болезненная бледность. Она дрожащей рукой взяла со стола пивную бутылку, сделала большой глоток и попыталась поставить ее обратно, но движения у нее были неуверенными, в глазах мутилось, — она промахнулась, и бутылка упала на пол. Ее содержимое разлилось желтой лужей.

С помятым от сна лицом она напоминала сломанную куклу. На фарфорово-белом лице темными подтеками под глазами выделялась размазавшаяся тушь. Во внешности матери сохранились остатки былой красоты, но они были такими же слабыми, как проблески золотого рисунка на грязной тарелке.

— Он бросил меня.

— Кто, мам?

— Кэл. А он клялся, что любит меня.

— Ага. Они все клянутся.

Лорен подняла с пола бутылку, припоминая, есть ли у них бумажные полотенца, чтобы подтереть лужу. Наверняка нет. За последнее время мамин заработок заметно уменьшился. Предполагалось, что все дело в экономическом спаде. Мать уверяла, что к ней ходит все меньше клиенток.

Лорен считала, что это только одна сторона медали. Другая же заключалась в том, что салон-парикмахерская «Ненаглядная краса» располагался в двух шагах от таверны «Прибой».

Мать взяла сигарету и закурила.

— Ты опять так смотришь на меня! Ты взглядом будто говоришь: «У меня мать неудачница, черт бы ее побрал».

Лорен присела на журнальный столик. Хотя она и старалась держаться, но горькая обида разъедала ей душу. Может, она слишком многого требовала от матери? Давно ей пора понять, что мать не переделать. Отчаяние с каждым днем все сильнее охватывало ее. Временами ей казалось, что оно маячит темной тенью за ее спиной.

— Сегодня приезжали представители университетов.

Мать затянулась сигаретой и нахмурилась, выпуская дым.

— Так они должны быть во вторник.

— Сегодня и есть вторник.

— О, черт! — Мать откинулась на спинку зеленого, как авокадо, дивана. — Прости, детка. У меня все дни перепутались. — Она снова выдохнула дым. — Сядь поближе.

Лорен поспешила пересесть, пока мать не передумала.

— И как все прошло?

Она привалилась к матери.

— Я познакомилась с одним потрясающим дядькой из Университета Южной Калифорнии. Он считает, что я должна попытаться получить рекомендацию от выпускников университета. — Она вздохнула. — Надеюсь, известное тебе лицо поможет.

— Только если «известное тебе лицо» еще и оплатит расходы.

Лорен услышала жесткие нотки в голосе матери и поморщилась.

— Я поступлю на бюджетное место, мам. Вот увидишь.

Затягиваясь сигаретой, мать изучающе посмотрела на дочь.

Лорен собралась с духом. Она знала, что сейчас последует. «Не сегодня. Ну, пожалуйста».

— Я, видишь ли, тоже думала, что поступлю на бюджет и получу стипендию.

— Прошу тебя, не надо. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я получила отличную оценку за дипломную работу по истории. — Лорен хотела подняться, но мать удержала ее, схватив за руку.

— У меня тоже были высшие оценки, — сказала она. В ее карих глазах вспыхнул мрачный огонь. — Я даже была в команде по бегу и по баскетболу. У меня тоже были неплохие результаты по тестам. А еще я была красива. Все говорили, что я просто красотка.

Лорен снова вздохнула. Она слегка подвинулась, и теперь их разделяло крохотное расстояние.

— Знаю.

— В те времена я ходила на танцевальные вечера вместе с Тэдом Марлоу.

— Знаю. Большая ошибка.

— Несколько поцелуев, несколько порций текилы — и вот мое платье уже спущено до талии. Тогда я не понимала, что он не просто оттрахал меня, а поломал всю мою жизнь. Четыре месяца спустя, уже в последнем классе, я покупала одежду в магазине для будущих мам, так что ни о какой стипендии и речи быть не могло. Мне не светили ни университет, ни приличная работа. Если бы один из твоих отчимов не оплатил мне курсы парикмахеров, я, наверное, нищенствовала бы и питалась чем придется. Так что, девушка, не…

— Не раздвигайте колени. Мам, я знаю, что разрушила твою жизнь.

— «Разрушила» — это слишком сильно сказано, — устало произнесла мать. — Я никогда не говорила, что ты ее разрушила.

— Интересно, у него есть другие дети? — спросила Лорен. Она задавала этот вопрос каждый раз, когда упоминался ее отец. Она ничего не могла с собой поделать, хотя отлично знала ответ.

— Откуда мне знать? Он сбежал от меня как от чумы.

— Мне просто очень хотелось бы иметь родственников, вот и все.

Мать выпустила колечко дыма.

— Поверь мне, значение семьи слишком переоценено. Ха, родственники хороши, пока все прекрасно, а если с тобой случается беда, они только доставляют тебе огорчения своим равнодушием. Лорен, никогда ни на кого не рассчитывай.

Лорен уже много раз слышала все эти сентенции.

— Я просто…

— Не надо. Иначе сделаешь себе только больнее.

Лорен посмотрела на мать.

— Да, — мрачно произнесла она, — знаю.

4

Несколько следующих дней Энджи занималась тем, что умела делать лучше всего: с головой погрузилась в работу. Она проснулась на рассвете и весь день изучала документы. Она позвонила друзьям и бывшим клиентам — всем, кто имел хоть какое-то отношение к ресторанному бизнесу или к сфере общественного питания, — выслушала и тщательно записала их рекомендации. Она внимательно просмотрела бухгалтерские книги, пока не разобралась в том, откуда поступает каждый доллар и как расходуется каждый цент. Закончив с этим, она отправилась в библиотеку. Расположившись за письменным столом, она читала книги и статьи, а затем пересела к проектору микрофишей и просмотрела отобранный материал.

В шесть вечера библиотекарша, миссис Мартин, которая была старушкой еще в те времена, когда Энджи только записалась в библиотеку, выключила свет.

Энджи поняла намек. Она перенесла стопку отобранных книг в машину, доехала до коттеджа и продолжила работу. Заснула она за полночь на первом этаже на диване. Сил перебираться в кровать не было, да и диван выглядел уютнее, чем одинокая кровать.

Пока она анализировала положение дел, родня не оставляла ее в покое, сестры звонили по нескольку раз на дню. Энджи из вежливости отвечала на каждый звонок, говорила несколько минут, а потом мягко, но настойчиво прощалась. Она сама известит их, многократно повторяла она, когда будет готова взглянуть на ресторан.

Мария же при каждом звонке недовольно хмыкала и уверенно заявляла:

«Энджела, нельзя ничему научиться, ничего не делая».

На что Энджи отвечала:

«Мама, я не могу что-то делать, не научившись. Я дам тебе знать, когда буду готова».

«Ты всегда была одержимой, — говорила мать. — Мы тебя не понимаем».

В этих словах была правда. Энджи всегда отличалась целеустремленностью. Когда она за что-то бралась, то делала все с полной самоотдачей, для нее не существовало половинчатых решений. Именно эта черта характера и сломала ее. Она твердо решила родить ребенка, но забеременеть не смогла, и на горизонте тут же замаячил полный крах. Решение этой проблемы отняло у нее все силы.

Она давно знала эту свою особенность, но все равно оставалась такой, как есть. Когда она бралась за какое-то дело, она настраивала себя только на успех.

Если честно — а с собой Энджи бывала честной только глубокой ночью, — лучше уж думать о ресторане, чем размышлять об утратах и неудачах, приведших ее сюда. Конечно, они остаются с ней, эти горькие воспоминания и душевные муки. Но и теперь, штудируя литературу по менеджменту и по методам продвижения товара на рынке, она часто ловила себя на том, что опять мысленно переносится в прошлое.

«Сейчас Софи спала бы глубоким сном».

Или:

«Конлану нравилась эта песня».

В эти моменты Энджи чувствовала себя так же, как если бы случайно наступила на битое стекло. Она вынимала осколки из раны, но боль оставалась. И тогда она с удвоенной энергией возобновляла работу, иногда подкрепляя свои силы бокалом вина.

К вечеру среды Энджи, изнуренная недосыпанием, все же закончила свой анализ. Все, что можно было почерпнуть полезного из книг и журналов, она взяла на вооружение. Настала пора узнать ресторан непосредственно в работе.

Она отложила книги, приняла горячий душ и подобрала наряд: черные брюки, черный пуловер. Ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание или позволить местным жителям распознать в ней жительницу большого города.

Энджи медленно проехала по городским улицам и остановилась перед рестораном. С блокнотом в руке она вышла из машины.

Первое, что она увидела, была скамейка.

— Ой, — тихо произнесла она, прикасаясь к ажурной кованой спинке.

Металл был холодным, таким же холодным, как и в тот день, когда они ее купили.

Энджи прикрыла глаза, вспоминая.

Они, все четверо, за целую неделю так и не пришли к согласию — ни по поводу музыки, которая будет играть на похоронах, ни по поводу того, кто ее будет исполнять, ни по поводу надгробия и цвета роз для украшения гроба. Пока не увидели скамейку. Они как раз зашли в скобяную лавку, чтобы купить цитронелловых свечей для церковного обряда, и увидели эту скамейку.

Мама замерла как вкопанная.

«Отцу всегда хотелось, чтобы перед входом в ресторан стояла скамейка», — сказала она.

«Чтобы люди могли присесть и отдохнуть», — добавила Мира.

На следующий день скамейка уже стояла у ресторана. Они даже не обсуждали, стоит ли прикрепить к спинке мемориальную табличку. Такие обычаи приняты в больших городах, в Вест-Энде все и так знали, что скамейка принадлежит Тони Десариа. В первую же неделю на ней стали появляться цветы — их приносили люди в память об отце.

Энджи несколько мгновений смотрела на ресторан, который был гордостью отца.

— Я спасу его, папа, ради тебя, — прошептала она и только через секунду поняла, что ждет ответа. Но ответ так и не прозвучал, она слышала только шум автомобилей с дороги и отдаленный рокот океана.

Энджи достала ручку.

Кирпичный фасад требовал косметического ремонта. Под самой крышей на стене нарос мох. В кровельной дранке не хватало многих элементов. На красной неоновой вывеске «Десариа» не горела буква «и».

Энджи начала записывать:

«Крыша. Ремонт фасада. Грязь перед входом. Мох. Вывеска».

Энджи поднялась по ступенькам к входной двери и остановилась. В витрине за стеклом висело меню. Спагетти с тефтелями стоили семь девяносто пять. Обед с лазаньей, включавший хлеб и салат, — шесть девяносто пять.

Ничего странного в том, что они теряют деньги.

«Цены. Меню».

Она открыла дверь. Над головой звякнул колокольчик. В нос ударил резкий запах чеснока, тимьяна, печеных помидоров и свежей выпечки.

И Энджи снова перенеслась в прошлое. За двадцать лет ничего не изменилось. Тускло освещенный зал, круглые столы, застланные скатертями в красную и белую клетку, виды Италии на стенах. Энджи не удивилась бы, если бы из-за угла вышел папа, улыбаясь и вытирая руки о фартук, и сказал бы: «Моя красавица, ты вернулась домой».

— Ну-ну, просто не верится, что ты здесь. А я-то опасалась, что ты свалилась с лестницы у себя в коттедже и слегла.

Энджи быстро заморгала и вытерла навернувшиеся слезы.

Ливви стояла у столика метрдотеля, она была одета в обтягивающие черные джинсы, черную, спускавшуюся с одного плеча блузку и туфли без задников на высоких каблуках в стиле Барби. От нее волнами исходило напряжение. Энджи ощутила его, как и тогда в детстве, когда они дрались из-за того, кто первым возьмет духи «Беби софт».

— Я пришла помогать, — сказала Энджи.

— К сожалению, ты не умеешь готовить, а в ресторане ты не работала с тех пор, как вылезла из манежа. Нет, стоп! Ты вообще никогда не работала в ресторане.

— Ливви, я не хочу ссориться.

Ливви вздохнула:

— Знаю. Не думай, что я такая стерва. Просто я ужасно устала от всего этого дерьма. Заведение сосет деньги, а мама только и делает, что готовит новые порции лазаньи. Мира ворчит на меня, но, когда я прошу ее о помощи, она говорит, что не разбирается в делах и умеет только кашеварить. Наконец-то мне приходят на помощь, но кто? Ты, папочкина принцесса. Даже не знаю, смеяться мне или плакать. — Она вытащила из кармана зажигалку и закурила сигарету.

— А ты не думаешь, что стоит перестать здесь курить, а?

Ливви мгновение молчала.

— Ты говоришь совсем как папа. — Она бросила сигарету в низкий стакан, в который было налито немного воды. — Я пока пойду, а ты сообщи мне, когда вычислишь, как спасти положение.