И хотя она еще недавно звала его бросить все и стать бродягами, Филипп знал, что никуда она отсюда не уедет. Ибо этот волшебный город дает возможность быть бродягой, не покидая его пределов.

И когда он уже мысленно послал к черту свою обувную фабрику и дом в Берлине и стал подумывать, где бы ему купить или хотя бы арендовать квартиру (надоело жить в гостиничном номере), чтобы поселиться там с Селин, разразился гром среди ясного неба. Вечером третьего января суровая Джессика властным голосом вызвала его себе в приемную и сказала, что не выпустит, пока серьезно не поговорит.

— Это что же, теперь секретарши будут меня вызывать на ковер? — пошутил он, входя в кабинет и игриво улыбаясь. — Да, видать, плохи мои дела в вашем холдинге…

Она смотрела на него очень серьезно.

— Ты даже не представляешь, как плохи, Филипп. Пойдем прогуляемся.

Он смотрел на нее с любопытством. Удивительно. А ведь и правда можно подумать, что она играет. Никакой гордости, никакого самолюбия, никаких обычных женских уловок. Джессика откровенно любит его, помогает ему, готова на все для него… Она не обижается, она готова ждать, пока он насытится своей Селин. Даже ревность, похоже, больше ее не мучает.

— Джессика, — вкрадчиво проговорил он, — ты, может, не понимаешь? Но я фактически женатый человек. Меня дома ждет Селин, да и вообще я не должен…

— Ты не понял, Филипп. Я не свидание тебе назначаю. — Джессика подошла к нему вплотную и зашептала: — У всех стен есть уши, понимаешь? Я хочу тебя кое от чего предостеречь. Пойдем в наше кафе?

— Ну пойдем.

Он заказал себе кофе с коньяком, а она — вина, и вопреки решительному тону, с которого начинала разговор, вдруг забилась в угол, сжавшись в комочек, чуть ли не подтянув колени к подбородку. Некоторое время оба молчали. Филипп — выжидательно, Джессика — испуганно, словно на что-то решаясь.

— Ну? — спокойно сказал Филипп. — Что на этот раз удумал президент?

— Он хочет тебя отпустить, — сверкая глазами, проговорила она.

— И что в этом плохого?

— Ничего. Вчера я готовила бумаги, — Джессика едва заметно подавила спазм, — о покупке французской фирмы.

Филипп вскочил, расплескав все, что стояло на столе.

— Что?!

— Да. Мы купили твоего единственного союзника. Филипп, я думаю…

— Что?!

— Успокойся. Сядь…

— Джессика, но это же…

— Филипп, сядь. Я думаю, дело не в тебе и не в твоем предприятии. Просто президент понял, что начал не с того конца. Французы оказались более покладистыми, а может, более дальновидными. В любом случае теперь ты — один против нас всех.

Филипп смотрел на нее во все глаза, Джессика немного смутилась.

— Ну то есть против них всех. И тебе рано или поздно не останется ничего другого… Но, если хочешь, можно просто сменить род деятельности. Кроме обуви есть много…

Он кивнул:

— Стать бродягой, например.

— Кем?

— Бродягой.

— Фил, не обижайся! Зачем впадать в крайности? Никто не собирается тебя разорять.

— А я и сам не собираюсь разоряться. — Он улыбался, глядя будто сквозь нее. Джессике отчетливо были видны слезы за его улыбкой. — Просто одна маленькая, но очень мудрая девочка звала меня стать бродягой. Просто путешествовать, пока хватит денег.

— А потом, когда они закончатся?

— А когда они закончатся… Не знаю. Наверное, просто жить. Не знаю, Джессика, ты извини, что я опять начал говорить про нее.

— Ничего, я уже привыкла.

Лицо ее ничего не выражало, только в глазах снова притаился страх.

— Думаю, что тебе действительно пора взять паузу. Уезжай отсюда, тебе никогда не нравился Нью-Йорк, увози свою Селин, путешествуйте, а потом вернешься — посмотришь, что стало с бизнесом.

— То есть попросту все бросить?

Она подняла на него жесткий взгляд:

— Да. Больше тебе ничего не остается. Ты же не борешься за бизнес. Ты борешься только за Селин.

— Джессика!

— Но это так. Не обижайся, но с тех пор, как… да, наверное, с самого начала, потому что, как я понимаю, эти два события — появление в твоей жизни Селин и проблемы с бизнесом — совпали, ты только и делаешь, что бегаешь за ней. Дела тебя интересуют во вторую очередь.

— Ты намекаешь на то, что она принесла мне неудачу?

— О господи, ну вот опять! При чем тут это?! Почему ты в каждом слове видишь посягательство на честь и достоинство твоей Селин? Просто я тебе говорю, ты с самого начала смотришь не в ту сторону.

— Это мое дело, на что смотреть.

Джессика подняла ладони вверх и натянуто засмеялась:

— Все, сдаюсь. На эту территорию мне вход заказан.

— Да нет, просто… Ты всегда так о ней отзываешься… Ничуть не лучше придурка Сеймура.

— Нет, ты ошибаешься, я отдаю должное твоей Селин. Она, должно быть, по-своему мудра. Таких, как она, жизнь многому учит с раннего детства.

— Таких, как она? Что ты имеешь в виду? Ты ее даже ни разу не видела!

Джессика рассмеялась:

— Как это не видела? Я ее видела даже раньше, чем ты. Ты забыл, что мы вместе приехали к тебе на такси?

— Ах да. Но тогда я сам еще не знал ее.

— Но я-то знала. И не думаю, что жизнь с тобой ее сильно изменила с тех пор. Вот ты — изменился, это да.

— С чего ты взяла?

— Да хотя бы если сравнивать с тем парнем, что познакомился со мной в ноябре. Тот был другим Филиппом. А теперь передо мной сидит неуверенный в себе, тоскующий, сомневающийся нытик.

— Спасибо.

— На здоровье.

— Отлично! Что еще?

— Ты хочешь еще? Пожалуйста! Я как раз давно хотела спросить: где твоя жажда жизни, Филипп? Где твое самолюбие, где твоя мужская и человеческая гордость, наконец?! Я не знала тебя раньше, но уверена: ты был совсем другим! Женщины бегали за тобой, а не ты за женщинами! Более того, сейчас ты бегаешь не за женщиной, а за ее тенью. Она же бросит тебя, и очень скоро, неужели непонятно? Ты просто слепой!

Он с досадой стукнул ладонью по столику и отвернулся:

— Ну конечно, как я сразу не догадался! Ты, должно быть, обладаешь «третьим глазом»!

— Филипп, я не шучу. Это видят все, кроме тебя. Вы с ней разного поля ягоды.

— Джессика, мне все понятно, ты просто считаешь, что я больше подхожу тебе, а не ей.

Она выпрямилась. Снова в глазах появился тот страх, который Филипп заметил в начале вечера. Джессика на что-то решалась.

— Нет, дорогой мой. Все немного не так.

— А как?

— Дело в том, что через полтора месяца я выхожу замуж. А свои былые увлечения, — она криво улыбнулась, с сожалением глядя на него, — собираюсь выкинуть из головы.

— Замуж?

— И мне бы хотелось, чтобы между нами не было ничего плохого. Может, когда тебе удастся поймать своего журавля в небе и окольцевать его, мы будем дружить семьями?

— Семьями? Журавля в небе? — Филипп сидел словно оглушенный. — Откуда ты знаешь про журавля?

— Есть такая поговорка. Ты должен ее помнить, у тебя же прабабка…

— Да помню я о прабабке. А вот ты откуда ее знаешь?

— Так от тебя и знаю. Еще когда мы… — Она едва заметно поперхнулась, — еще когда мы бродили по осеннему Нью-Йорку, ты много рассказывал о себе. Я уже тогда поняла, что, говоря о журавле в небе, ты вспоминаешь ее. А мне уготована лишь роль пресловутой синицы… Тогда я слушала тебя и делала выводы. О твоем характере, о твоих привычках, о твоем прошлом, о твоих вкусах в женщинах… Тогда ты был понятен и хоть отчасти предсказуем. Сейчас — ты просто мешок с демонами, которые рвутся из тебя наружу, расплескивая черноту. Беги от них, Филипп. Иначе — они съедят тебя совсем… Мне пора.

Он поднял на нее глаза. В них была беззащитность.

— Джессика… Но как же так? Ты бросишь меня и выйдешь замуж?

— Разумеется. Пока, Филипп. Желаю тебе справиться со всем этим.

До глубокой ночи он бродил по улицам и думал. Впервые за все это кошмарное время, в котором он как будто и правда потерял себя, в Филиппе шевельнулось новое чувство. И чувство это касалось отнюдь не любимой и дорогой фирмы, которую он лелеял с двадцати двух лет, а Джессики.

Ему было совсем не жаль расставаться со своим бизнесом, зато ему было трудно смириться с мыслью, что Джессика выходит замуж. Как она может выходить замуж, если он так сильно привязан к ней? Как она может выходить замуж, если он не проживет без ее твердого плеча, на которое, оказывается, все время опирался?

У него не было мужской ревности: он не переживал, когда представлял, что кто-то другой ласкает ее тело и целует ее. Но он очень переживал, когда понимал, что кто-то другой навсегда заберет ее душу. А ведь она была ему самым верным другом! После Йена, конечно.

И вдруг ему сильно-сильно, просто невыносимо захотелось домой. Он давно не видел своего кота, давно не пил пива на своем крыльце и не обсуждал всякие глупости с Йеном.

В этот момент его больное воображение, чтобы, наверное, он совсем не сошел с ума, нарисовало самую оптимистичную картину, какую только можно себе было представить: вместо Селин к нему пришла Джессика. С самого начала. Дальше все пошло бы как надо, светло и радостно: Джессика, Йен, воскресные обеды с родителями, дети и довольный Луциан в углу. Такое бывает? Такое может быть у него? Имеет он, в конце концов, право на простое земное счастье?!

Конечно, имеет.

И сердце сразу успокоилось и перестало надсадно ныть, и стальная спица, проколовшая его еще в кафе, когда Джессика сказала, что выходит замуж, исчезла, будто ее и не было…

А Селин… Он просто никогда не узнал бы эти серые беспокойные глаза, не почувствовал вкуса вампирской улыбки на своих губах, не полюбил сырого осеннего тумана и ночной дороги… И не сошел бы с ума.

Филипп остановился посреди сквера и заплакал. Он плакал, как маленький мальчик, который потерялся в большой городской толпе, а мама никак не может его найти. Он хотел к маме. И к папе. Он хотел впервые за десять последних лет своей жизни спрятать лицо у них на груди, выплакаться и спросить совета. Но они были далеко. А Селин — рядом…

13

Она не спала. Она ждала его и беспокоилась. Филипп устало опустился на диван и без околичностей сообщил, что завтра они уезжают. Можно путешествовать, можно просто пожить в любом понравившемся месте. Селин никак не отреагировала на его заявление, она была чем-то озабочена. Привычно он попытался заняться с ней любовью, но в этот раз ни у кого ничего не получилось и процесс вызвал только раздражение и досаду. Перед глазами Филиппа стояла Джессика.

Он не понимал, что происходит. Он что, как этот самый… Филипп даже пощелкал пальцами в воздухе, пытаясь вспомнить очередной персонаж из прабабкиных сказок… он любит только то, чего у него нет? Джессика была ему не нужна, а как только собралась замуж, он сразу ее оценил и начал остро в ней нуждаться? Смешно.

— Чему ты смеешься, Фил?

Селин стояла перед ним, накинув на себя его рубаху. Рядом с его лицом было ее обнаженное тело. Тело, от которого он когда-то сходил с ума, от которого его рассудок закипал и терял всякие понятия о реальности. Филипп вспомнил другую рубашку, бледно-салатовую, которая висела у него в спальне в Дорфе, и как он каждую ночь смотрел на нее, представляя в ней Селин с ее острыми плечами и тощими коленками…

А теперь он сидит как дурак и не видит перед своим носом того, что раньше составляло смысл его жизни. Неужели Джессика права? Неужели это действительно было наваждение и больше ничего?

Он встал, нервно прошелся по комнате.

— Что с тобой, Фил? У тебя проблемы?

— Да, Селин, и давно.

— Расскажи мне.

— Я думаю, не стоит.

— А я думаю — стоит. Ты… не из-за меня случайно переживаешь?

Филипп непроизвольно заинтересовался:

— А если из-за тебя, тогда что?

— Ничего. Мне кажется, тебе хочется отдохнуть от меня.

Мгновенно в нем сработал инстинкт'. Подбежав к ней и сжав ее в объятиях, он зашептал:

— Нет-нет! Что ты, глупая! Я же пропаду, я же завяну без тебя. Нет, не вздумай снова уходить.

— Я не собиралась пока.

— Пока?

— Ну… все мы живые люди.

— То есть ты когда-нибудь уйдешь, как там, в Дорфе?

— Конечно, уйду. Почему нет? А если я кого-нибудь полюблю…

— Полюбишь? — Его изумлению не было предела. — Прости, но а как же я?

— Но я же не давала обет верности тебе на всю жизнь. Это нормально, Фил, любить сначала одного, потом другого. Мне ведь только восемнадцать.

— Но я так больше не могу! Мне хочется нормальной жизни.

— А я тебе ее не даю.

— Не даешь. С тобой я живу как на пороховой бочке.

— Я предупреждала, что со мной не соскучишься.

— Но я не знал, что будет настолько весело! Когда я иду домой из офиса, я не знаю, застану ли тебя. А если не застану, то я не знаю, когда ты придешь: глубокой ночью или глубоким утром! И так каждый день!

— При всем моем уважении, Фил, но сегодня именно ты пришел глубоким утром!

— А ты приходила по утрам каждый день!

— И ты устраивал мне допросы с пристрастием, а я, между прочим, не спрашиваю, где ты был!

— Ну и спроси! У меня нет секретов!

— Хорошо! Где ты был, Филипп?

Он вдруг очнулся. Какой идиот! Сейчас он не сможет солгать. Как ей сказать, что он был с другой женщиной? Перед глазами всплыло лицо Джессики, и странное, но очень сильное и приятное чувство затопило его сердце до самых краев.

— Я… был… это… Я просто гулял. Один.

— В самом деле? — Селин прищурилась, уперев руки в бока.

— Конечно! Джессика, перестань меня ревно…

— Как ты сказал?

— Я сказал…

Кровь бросилась ему в лицо. Он понял, что прокололся на все сто. Назвать Джессику Селин еще куда ни шло. Но наоборот — это выше всякой меры.

— Ты назвал меня Джессикой?!

— Селин, прости, вырвалось.

Она кивала:

— То есть вы были вместе!

— Это не то, что ты подумала, Джессика, я… Тьфу ты, вот черт! Селин! Селин, ты куда?!

Она судорожно одевалась, стараясь попасть ногами в узкие штанины джинсов и подпрыгивая на одной ноге.

— Теперь моя очередь прогуляться, Фил.

— Постой! Это просто недоразумение.

— Завтра… нет уже сегодня, я освобожу место рядом с тобой. Пусть она его займет. Ей было не противно спать с твоей тенью, а я этого делать не хочу. Я хочу или все — или ничего!

— Селин, но я люблю тебя. Именно тебя и больше никого. Разве тебе мало доказательств?

Она остановилась около двери.

— Хорошо, я верю тебе. Но это скоро пройдет, я чувствую. Я, как кошка, Фил, чутье меня никогда не подводит.

— Тогда в чем дело?

— Не знаю. Сеймур звал меня гулять вечером и…

Лицо Филиппа исказилось брезгливой гримасой:

— Сеймур? Этот червяк, которому я расквасил физиономию за тебя?! И ты — с ним!

— А что? Просто я хотела пройтись.

Филипп отступил от нее:

— Ты знаешь, что он обзывал тебя последними словами?

— Какими?

— Я не хочу их повторять.

— Я представляю. Мы с ним целовались, и, наверное, он подумал, что я девушка легкого поведения.

Филипп в ужасе смотрел на нее:

— Вы с ним… значит, он не наврал?

— Нет.

— Ты целовалась с Сеймуром практически у меня на глазах? Я дремал, а вы… Но Селин, это же просто чудовищно!

— А почему тебе с Джессикой можно спать, а мне даже нельзя поцеловаться с красивым парнем?

— Мне спать? Да я и пальцем к ней не притронулся с тех пор, как ты была рядом… А вы… на моих глазах!

— Да? А кто сбежал с теплохода прямо из ее постели — ко мне?

Филипп схватился за голову:

— Этот идиот наболтал тебе много лишнего!

— Он не идиот. Это ты идиот, раз думал, что я об этом никогда не узнаю. Ты все это время, Фил, жил с двумя женщинами со мной и с ней. Когда не было меня — ты целовался с ней, но думал обо мне. Теперь ты спишь со мной, а думаешь о ней. И попробуй доказать, что я не права!

— Ты не права!

— Ничего подобного. Я чувствую, Фил, она стала дорога тебе. Черт его знает, что там между вами произошло, но именно с сегодняшней ночи она стала тебе дорога. Это правда, это написано в твоих глазах!

— Селин, я…

Он осекся. Отпираться было бесполезно. Селин разгадала его до самого основания. Он в отчаянии заломил руки:

— Ну что происходит?! Зачем мы поехали в этот омерзительный городишко? Если бы мы остались там, в Дорфе, все было бы хорошо!

— Ты жалеешь, что взял меня сюда?

— Да! И очень сильно!

— Из-за Сеймура и Джессики?

— Да при чем здесь они? Из-за всего. Мы ссоримся и перестали понимать друг друга здесь. Просто Дорф свел нас, а Нью-Йорк — разлучит. И я это тоже чувствую.

— От себя не убежишь. Так было бы в любом другом городе мира. Извини, Филипп, я никуда не поеду с тобой. Хочешь отдохнуть от дел — путешествуй один.

— Ты бросаешь меня?

— Нет, просто пойду прогуляюсь с Сеймуром.

Она ушла, а он так и сидел до утра, монотонно играя застежкой на чемодане. По окну шлепал мокрый снег и ничего не рисовал на стекле…

А утром она вместе с Сеймуром явилась в офис и пришла прямо к Филиппу в кабинет. Всем своим видом оба показывали, что сегодня ночью они не теряли времени даром. «Даже если и так, что это изменит?» — равнодушно подумал Филипп и тут же его обуял ужас от собственного спокойствия.

Сеймур и Селин стояли обнявшись. То, что это делалось намеренно и с целью ему отомстить, было понятно. Филипп не хотел только одного: чтобы Селин встретилась с Джессикой. В этом случае он не мог отвечать за последствия. Он всеми силами старался выманить ее из кабинета, потому что с минуты на минуту ждал Джессику.

Однако судьба распорядилась иначе. Едва только Селин придирчиво ощупала взглядом все углы и посмотрела все картинки на стенах, а потом вызывающе уселась курить за его рабочий стол, позвонил президент. Он был несколько раздражен и, кажется, собирался за что-то отчитать Филиппа.

— Да, заодно разыщи мне Сеймура. Его это тоже касается.

«Семь бед — один ответ», — подумал Филипп и, мрачно кивнув Сеймуру, пригласил его с собой.

Селин осталась одна. Мужчины ушли, словно забыли о ней. Причем оба сразу: и Сеймур, и, что самое удивительное, Филипп. Мог бы сказать что-нибудь вроде «подожди, я скоро вернусь», ведь он хозяин кабинета.

Она задумчиво опустилась в другое кожаное кресло, как бы примеряясь к нему, и закурила новую сигарету. Селин размышляла. Она снова чувствовала себя на пороге прыжка. Прыгать в неизвестность она умела с раннего детства, но сегодня сердце стучало почему-то особенно сильно. Неужели страх расставания? Неужели впервые в жизни, исколесив пол-Европы, она наконец привязалась к мужчине? Но этого делать нельзя. Ей нельзя влюбляться! Она давно зареклась и многие годы держала это обещание.

«Многие» — это с шестнадцати лет, почти три года. Селин улыбнулась сама себе. У нее скоро день рождения, а Филипп об этом ничего не знает: Впрочем, никто, в том числе и она сама, не знает, когда ее истинный день рождения…

Дверная ручка щелкнула, и веселый женский голос прощебетал:

— Филипп, у меня для тебя кое-что есть! Угадай… — Джессика осеклась и во все глаза уставилась на Селин.

А Селин — на нее. Это, наверное, был самый пронзительный момент в жизни каждой из девушек. Потому что у одной почему-то защипало в глазах, а у другой задрожал голос. Селин встала с кресла.

— Здравствуйте. А Филиппа нет. — Она неловко прижимала руку к плечу, словно желая поправить широкий ворот свитера, и криво улыбалась.

— А где же он?

— Его… Их с Сеймуром вызвал президент.