Он сел, повернул ключ зажигания, и машина отозвалась на его прикосновения радостным тарахтением мотора. Филипп погладил руль, провел ладонью по всем поверхностям: чисто. Йен исправно ухаживал за «девочкой». И вдруг Филипп вспомнил, как возил на этой машине Селин.

Нет! Он замотал головой и даже притопнул ногой по резиновому коврику. Нельзя об этом думать! Потому что он любит Джессику. Потому что в его куртке лежит коробочка с кольцом. Потому что… Завтра все встанет на свои места.

Утром он точно так же заведет мотор и поедет встречать Джессику в аэропорт. И будет совсем другая дорога: солнечная и весенняя. А осенний дождь — холодный и тревожный — останется в его исколотой памяти вместе с образом Селин.

Он сделал для нее все, что мог: попытался приучить к дому, предлагал стать его женой, а когда она от всего этого отказалась, дал много денег…

Он все сделал правильно! Только почему так надсадно ноет сердце, когда он вспоминает про нее? Неужели это наваждение будет преследовать его всегда? Филипп захотел курить. Курить он начал недавно, после знакомства с Селин. До этого он просто баловался — так можно было назвать его редкие и нерегулярные перекуры. Сигареты остались дома.

Он досадливо хлопнул себя по карману и пошел к выходу из гаража. Можно, конечно было и потерпеть, с минуты на минуту придет Йен, у него есть сигареты. Да и неохота было подниматься на крыльцо, открывать тяжелую дверь в холл. Дома делать нечего: Джессика будет звонить только через час, Луциан сытый, семенит рядом, боясь отступить от хозяина на шаг.

Но Филипп, черт его знает почему, на трясущихся ногах взошел по крыльцу, медленно, даже как-то торжественно открыл дверь и тут же, даже не успев этому удивиться, услышал телефонный звонок.

Он знал, кто звонит, поэтому медлил, размышляя, стоит ли снимать трубку. Но снова, как в тот день, почувствовав Судьбу, подошел к аппарату. Не было нужды говорить «алло».

— Селин?

— Да! Как ты догадался, мальчик мой?

— Я… почувствовал… Что ты хотела?

— Я хотела сказать, что я… В общем, Фил, ты знаешь, я подумала и решила, что я все это время была дура, такого классного парня, как ты, нельзя бросать, и…

— Что? — Филипп почувствовал, что на голове седеет несколько десятков волос.

— Я согласна стать твоей женой, Фил. Завтра мне исполняется девятнадцать… Да-да, у меня день рождения в тот самый день, Фил. В День святого Валентина.

В глазах у него потемнело.

— Как завтра? Я не могу завтра…

Она не слушала его:

— Да, Фил! В общем, я сажусь на самолет и лечу в наш домик! Сегодня ночью я буду уже у тебя! И не вздумай меня не пустить! У меня же есть ключи. Помнишь, ты сам мне их дал?

— Селин, я…

— Фил, не надо ничего говорить! Все скажешь при встрече! Я тоже тебя сильно люблю. Теперь это правда. — В трубке раздались короткие гудки.

Филипп сел на пол, прислонившись к стене. Возле ног терся Луциан, со двора, через открытую дверь гаража доносилось тарахтение заведенной машины, весенний ветерок бродил по холлу, принося запахи мокрой земли и молодой травы, которые еще минуту назад сводили с ума и вселяли самые радужные надежды…

Он устало улыбался, глядя перед собой. Вот и все. Наверное, на самом деле судьба вовсе не давала ему никакого выбора. Все было предрешено. Стрелка старинных напольных часов вдруг вздрогнула и остановилась.

Эпилог

— Наш замок был построен из дождя…

— А ветер был швейцаром и открывал в нем двери.

— И каждое утро обязательно выглядывало солнце…

— А потом снова начинался дождь.

— Он был серебристо-серым…

— Как твои глаза.

— И звонким…

— Как твой голос.

— И каждую минуту он рисовал новые картины на стекле…

— И на каждой я видел тебя.

Сон резко оборвался, и Филипп открыл глаза. Он даже не сразу смог понять, что находится у себя дома. Возможно, ему снилось что-то приятное, но что — он мгновенно забыл. Его отсекло от одной реальности и выбросило в другую. Да, он задремал в кресле, в своем любимом домике, в Дорфе, а за окном монотонно барабанит дождь.

Конец октября. Осень.

Такое ощущение, что где-то он уже видел этот дождь, эту гостиную, освещенную светом пламени в камине. Тридцатое октября. Суббота. На спинке кресла в своей любимой позе дремлет Луциан…

Стоп-стоп. Кажется… Не может быть!

Филипп в ужасе вскочил и стал оглядываться по сторонам. Сердце учащенно бухало в груди. Он схватился за голову, вцепившись пальцами в волосы, но не почувствовал боли, потому что в груди было больнее: там засело огромное, непобедимое чувство ужаса.

Что происходит? Почему он видел этот сон? Или сейчас он видит сон? А может, просто его зашвырнуло снова в тот же самый день, с которого все началось? Где он? Где Селин? Как они могли заблудиться во времени?

Дыхание перехватило, он зачем-то подбежал к окну, как будто она могла ждать его в саду, но ничего — только ровная дорожка, серый дождь и редкая ленивая молния… Как тогда.

Все сначала?

Он поднес руку к губам. К горлу подкатила тошнота: как такое может быть? Как теперь ему жить дальше? Разве сможет он забыть этот сон: проклятый, греховодный, страшный, невыносимый?.. Этот прекрасный сон, который хочется выжечь из памяти, можно даже без наркоза, потому что такой долгой и сильной боли, как этой осенью, уже никогда не будет.

Он громко и тяжело дышал, глядя на кота:

— Как же так, Луциан? Где же она? Неужели вся эта история — бред больного воображения? И все — зря?

— Да, — тихо мяукнул тот.

Хотя бы этому можно не удивляться. Луциан всегда умел разговаривать.

Понемногу Филипп начал успокаиваться. Когда рядом Селин — сердце все время почему-то болит. Когда Джессика — сердцу спокойно и хорошо. Селин он любит. С Джессикой — он счастлив.

Разве можно противопоставлять эти понятия?..

Наверное — нет.

Он встал, прошелся по комнате, прислонился лбом к холодной стене и так стоял почти час. В голове был звон и пустота. Звон и пустота. Звон…

Стоп. Кажется, звонят в дверь?

Не помня себя, словно лунатик, на негнущихся ногах, он пошел открывать. Он должен. Он должен сказать: «Селин — уходи!» Вот так просто.

Да! Сразу прогнать, чтобы не было этого наваждения… Теперь у него есть возможность изменить события, прожить их по-другому, не наделать ошибок… Остаться с Джессикой. Выбрать Джессику.

Да! В этом будет его спасение. И сердце перестало надсадно ныть, когда он вспомнил про нее. А Селин…

На пороге стояла Джессика.

— Извините, здесь живет Филипп Шиллер?

Он смотрел на нее во все глаза и молчал. В этот момент время остановилось, а потом снова тронулось в путь, медленно-медленно. Он посмотрел на желтую машину такси, которая все еще почему-то стояла у забора. Потом медленно отодвинул плечом удивленную гостью и вышел под дождь. Он видел, как медленно разлетаются брызги из-под его ботинок, как бьется о мокрый асфальт ткань домашних брюк, которые были чуть длинноваты и теперь намокли. Он видел, как медленно падают капли, образуя маленькие углубления в ровном зеркале луж… Он видел все в подробностях: себя, Джессику, мокрые деревья в саду, скамейку, асфальт под ногами, такси. Только самое главное не было видно за тонированными стеклами машины. Но именно к этому он стремился. Именно в этом и сосредоточился для него весь смысл жизни — отныне и навсегда. Он так надеялся на ошибку! Он так надеялся, что будет спасен!

Пьяный водитель (тот самый) дыхнул на него парами спирта из окна и спросил, как обычно:

— Какого черта?

Но Филипп остановился, не слыша его. Потому что в этот момент, вблизи окон, ему наконец открылся вид на салон машины.

И тогда он увидел на заднем сиденье еще одну пассажирку: прекраснейшую из всех живущих на земле… Он медленно протянул руку, щелчком, растянувшимся во времени, словно долгое эхо гонга, открыл дверцу машины. Селин вышла, удивленно улыбаясь, и он узнал эту улыбку, которая снилась ему и мучила его ночами…

— Здравствуйте. Вы кто?

— Я…

В кармане что-то лежало, и Филипп судорожно сдавливал этот предмет, пока шел сюда. Предмет был твердый и по краям немного острый.

Сейчас, в этот момент, когда решалась его судьба, казалось бы, глупо интересоваться посторонними предметами, случайно оказавшимися в карманах. Но он достал его и сосредоточенно нахмурил брови, глядя на свою ладонь.

Там лежала банковская карта с огромным счетом, оформленным на Селин. Филипп пошатнулся. Как такое может быть? Какое сегодня число? Он оформлял эту карту в феврале две тысячи десятого года. А сегодня последний день октября две тысячи девятого года. Что происходит?

— Что происходит? Чего вы стоите и молчите? — спросил таксист. — Черт побери, мне надо ехать! Давайте быстрее!

Филипп решительно шагнул к Селин, взял за руку и вложил в маленькую, до боли знакомую ладошку красную карту с белой полосой.

— На! И никогда больше не езди в Шведт к этому старому козлу! Здесь — огромная сумма. Теперь ты богата, и тебя не будет искать французская полиция.

— Что?

— И руководство приюта.

Селин сильно вздрогнула, в ужасе распахнув глаза:

— Откуда вы…

— Не спрашивай больше ничего! Ты меня не знаешь, мы больше никогда не увидимся, возьми карту и уезжай отсюда подальше. В любой город мира!

Он отвернулся от машины и пошел к своему дому. На крыльце стояла растерянная Джессика.

— Господин Шиллер, я приехала к вам…

— Джессика, вы согласны стать моей женой? Я серьезно.

Она смотрела на него и улыбалась. Она подумала, что он шутит. Филипп взял ее под руку, поражаясь, насколько знакомо ему это ощущение.

— Хотите, я расскажу, что будет завтра, если вы не согласитесь?.. — Он распахнул дверь, впуская ее в дом. — Ой, что будет! Так что лучше соглашайтесь сразу, потому что через пару месяцев мы с вами все равно вернемся к этому вопросу.

Джессика вошла, начала снимать пальто, что-то шутливо отвечая. Он помогал ей, узнавая это коричневое пальто, узнавая запах ее духов… Голова закружилась от огромного счастья, пришедшего на смену привычной тревоге. Но…

А как же Селин?

Филипп замер на пороге, чтобы кинуть прощальный взгляд в сторону своего наваждения. Такси немного постояло и, развернувшись, уехало в направлении Берлина… Он с огромным облегчением закрыл глаза и провел ладонью по лбу, словно стряхивая остатки сна. Немного помолчав, снова сосредоточил взгляд на своей гостье.

— Так что вы мне ответите, Джессика?.. Я серьезно предлагаю вам руку и сердце.

— Ну хорошо, Филипп, — немного смущенно улыбнулась она. — Если вы уверены, что через пару месяцев мы вернемся к этому вопросу, тогда я согласна. А теперь все-таки давайте займемся бумагами.