Ужас нарисовался на Ромином лице.

— Лео, я не верю, что и ты когда-нибудь вот так… Когда видишь это своими глазами, совсем по-другому воспринимаешь ВИЧ. Я все время думал, что меня это не касается. Наверно, для врача я слишком впечатлительный.

— Ничего, это пройдет, — ржу я. — Поработаешь в морге, трупы покромсаешь на учебе — к шестому курсу успокоишься. А если нет — пойдешь ко мне ГМО изучать. А умирать я не собираюсь. Нет, ну, то есть собираюсь, но не от СПИДа. Полно других причин для смерти. Короче, я настроен оптимистично.

— Уж куда оптимистичнее, — покачал головой Рома.

Да, сильно он расстроился из-за саркомного мужика. Или другие были причины. Я спросить не решился.

* * *

Оказалось, я тоже впечатлительный. Мне как раз снился тот мужик с саркомой, снимающий ее с себя, как кольчугу, и передающий мне, когда я услышал звонок в домофон.

Я почему-то не верил, что Арина на самом деле придет.

— Чуть не проспал свое счастье, — сказал я.

На пороге моей квартиры стояло именно что счастье. По законам жанра она была в летящем белом платье, дреды собраны в пучок, пирсинг из губы убран. На лице — тот минимум косметики, который мы, парни, обычно и не замечаем.

Но Арина была бы не Ариной, если бы не надела к белому романтичному платью ботинки-гады, а за плечи не повесила бы огромный брезентовый рюкзак.

— Тут все мои вещи, — пояснила она. — Мало ли, мне тут понравится. Ты один в двухкомнатной квартире, не откажешь же девушке в пристанище, так сказать?

— А мама знает о твоих планах?

— Она выгнала меня из дома. Я сделала татуировку.

— Это какую надо было сделать татуировку, чтобы мама на тебя так агрилась?

— Смотри, — и она приподняла платье. На бедре умудрилась поместиться длиннющая фраза: «Все умрут, а я останусь».

— Очуметь. Никогда еще не видел красивых татух на русском. Твоя — ничего такая.

— На самом деле, она выгнала меня не из-за тату. Это просто предлог, да и не выгоняла она, а сделала так, чтоб я сама ушла. Она нашла себе мужика. Квартира-то у нас однокомнатная, я мешаю. А ты ей нравишься, она тебе доверяет. И я тебе пригожусь — от меня может быть очень большая польза.

— Да? Это какая?

— Готовить умею. Нет, ну, правда. Порядок буду поддерживать. Ремонт вот надо сделать. Ну, хоть обои переклеить. А то смотри, плесень ползет, ужас. Как ты тут живешь?

Она помыла посуду и поставила вариться картошку.

— Ты странно хозяйственная для своих лет, — сказал я.

— Суровое мамино воспитание, — усмехнулась Арина. — Она меня родила, как это называют, «для себя». Папашу своего я ни разу не видела, он, получается, был кем-то вроде донора спермы. Помочь со мной маме было некому, а работать надо. В садик я редко ходила — я страшный аллергик, от садиковой еды покрывалась красной коркой. Со мной то соседка сидела, то подруги мамины. Лет с трех я стала оставаться одна на полдня. В шесть уже сама себе готовила. И вообще пришлось многому научиться.

Я раскачивался на трухлявой табуретке и наблюдал за тем, как она хлопочет на сиротской кухне. Черт, в этот момент мне казалось, что солнце вытащило все свои лучи и обрушило их на мое жалкое жилище.

Сейчас я ей скажу о диагнозе, и солнце, возможно, погаснет. Но, наверное, тянуть с признанием не стоит. Пусть лучше уходит сразу.

В такие минуты моя ненависть к матери, судьбе, Господу Богу достигала апогея. Какого бы циника я из себя ни изображал, а самое страшное в этом гребаном мире — быть отверженным. Никому и никогда не добиться стопроцентной независимости. Ты всегда будешь прикидывать, а не пошлют ли тебя куда подальше с твоей заразой и чудовищной перспективой лимфомы и туберкулеза.

…Арина сказала только:

— Бедненький. Это больно?

— Ничуть. Но, к сожалению, заразно. А еще неизлечимо, да.

— Я могу спросить, как это случилось? — осторожно произнесла прежде казавшаяся мне диковатой Арина (и откуда в ней столько такта вдруг нашлось?).

— Как я заразился? Меня родила инфицированная женщина. Что еще сразу объяснить, чтобы постоянно одни и те же вопросы не всплывали?

Она замялась:

— А сколько… сколько…

— Сколько я проживу? — уточнил я. — Не знаю, и никто не знает. Говорят, есть вариант, что можно мучить планету весь свой биологический возраст.

— Ну и прекрасно, — пожала плечами Арина. — Ты мне только дай что-нибудь про ВИЧ этот твой почитать или видео какое посоветуй посмотреть. Для общего развития. Не, ну про презервативы я знаю, конечно, а больше ничего.

— Еще что от СПИДа умер Меркьюри, да?

— И Айзек Азимов, — добавила Арина.

Она задернула шторы.

* * *

Она поселилась у меня. Ее мама и правда была не против. Фантастика — ведь мы с Ариной были знакомы всего несколько дней.

— Шестнадцать лет — это, в общем, нормальный возраст, чтобы жить с мальчиком, — излагала Галина Геннадьевна у меня на кухне свою позицию. — Не запру ж я ее дома, если она так влюбилась. Главное, предохраняйтесь. Она для ребенка еще мала, да и тебе-то всего восемнадцать. Ты не думай, что я от Аришкиных дел отстраняюсь — я ей 500 рублей в неделю буду давать и все ей покупать, что надо — ну, одежду, учебники. В школу буду наведываться, если надо. И к вам заходить. Ну, по звонку, конечно.

Она говорила торопливо — внизу, в машине, ее ждал Володя, Аринин новоиспеченный отчим.

— Противно, — сказал я Арине, когда ее мама ушла.

— Ты о чем?

— О том, что она ко мне хорошо относится лишь до того момента, пока не узнает, что у меня ВИЧ.

— Это конечно… — согласилась Арина. — Но ведь и ты не готов говорить о ВИЧ, как об обычном заболевании. Ну, как если бы у тебя был диабет. Представляю, как ты боялся мне об этом сообщить. Начни с себя.

Конец ознакомительного фрагмента