— Знаю, здесь кажется, что мормонская церковь повсюду. И у меня такое ощущение. Мне тоже кажется, что она пропитала каждую секунду моей жизни.

— Уж наверное.

— Немормоны думают, что всепроникающая церковь душит, но есть в этом и большое благо. — Себастьян поворачивается ко мне, и я вдруг с ужасом осознаю истинную цель этого дополнительного занятия. Я догадываюсь, почему он согласился прийти. Себастьян меня вербует! Теперь ему известна моя тайна, следовательно, есть дополнительный стимул свидетельствовать мне об истине и спасти меня. Себастьян вербует меня, заманивает не в «ЛубриКайф», гей-клуб северной Юты, а в СПД.

— Я понимаю, что благо есть, — осторожно говорю я. — Мои родители… знакомы с мормонской церковью. Сложно жить здесь и не замечать как плюсы, так и минусы ее влияния.

— Ага, это ясно, — как-то неопределенно отвечает Себастьян, не глядя на меня.

— Себастьян!

— Что?

— Просто… Хочу, чтобы ты знал… — Я морщусь и отвожу взгляд. — Я просил тебя о помощи, не чтобы обратиться в СПД.

Когда я снова смотрю на Себастьяна, он встревоженно таращит глаза.

— Что?

Я отвожу взгляд.

— Возможно, ты подумал, что я попросил о встрече, потому что никак не разберусь в себе или желаю обратиться в СПД. Нет, в себе я полностью разобрался. Ты мне очень нравишься, но я здесь не чтобы принимать вашу веру.

На улице свистит ветер — сидеть так близко к окну прохладно, — а по эту сторону оконного стекла на меня безучастно смотрит Себастьян. Он опять порозовел. Дело в холоде. В холоде, а не в тебе, Таннер.

— Я и не думал, что причина в этом… — Себастьян качает головой. — Не волнуйся, я не стану склонять тебя к обращению в СПД. Особенного после того, чем ты со мной поделился.

— Так ты никому не скажешь? — до непривычного робко спрашиваю я.

— Конечно нет! — тотчас отвечает Себастьян, опускает взгляд, и желваки у него играют от чего-то мне не понятного. Наконец он опускает руку в карман. — Я… вот. — Почти бездумно, в порыве чувств он протягивает мне бумажку. Она теплая, будто ее сжимали в кулаке. Развернув ее, я вижу десять цифр. Его телефон.

Себастьян наверняка записал его заранее, еще до выхода из дома, и положил в карман, чтобы принести мне.

Он понимает, что фактически дает мне гранату? Да я разорву ею все, в первую очередь его телефон. Вообще-то я не фанат эсэмэсок, но, Бог свидетель, когда Себастьян в классе, желание следить за каждым его шагом сносит мне крышу. Реальная возможность связаться с ним в любую секунду подобна пытке.

— Я не… — начинает Себастьян и отводит взгляд. — Можешь написать мне или позвонить — когда угодно. Вдруг захочешь встретиться и обсудить сюжет романа…

В груди становится до болезненного тесно.

— Да, разумеется. — Я зажмуриваюсь. Чувствую, Себастьян вот-вот сбежит, и от необходимости сказать нужные слова внутри все сжимается. — Спасибо.

— Не за что, — говорит он и встает.

— Себастьян!

— Что?

Наши взгляды встречаются, и я поверить не могу в то, что сейчас скажу.

— Я непременно хочу встретиться с тобой снова.

Его щеки заливает густой румянец. Он правильно меня понимает? Да и что я такое говорю?! Себастьян в курсе, что мне нравятся парни, значит, догадывается: дело не только в романе. Он всматривается мне в лицо — скользит взглядом ото лба к губам, потом к подбородку, потом к глазам, потом снова к губам и, наконец, отворачивается.

— Пожалуй, мне пора.

Я как на иголках, в голове какофония голосов, выкрикивающих приказы.

«Объясни, что речь только об учебе!»

«Переведи разговор на роман!»

«Извинись!»

«Пойди ва-банк и расскажи о своих чувствах!»

Но я лишь киваю. Себастьян натянуто улыбается, спешит к лестнице и исчезает за поворотом натертых до блеска дубовых поручней.

Я возвращаюсь к ноутбуку, открываю новый текстовый файл и изливаю свои чувства.

Глава шестая

...

Вот мой номер.

Кста, это Танерн.

Упс, то есть Таннер.

Неужели я в имени своем очепятался?!

Ха-ха! Так я тебя и вобью в контакты!

От: Себатсиана

(вот, посмотри, как вышло)

Следующие двадцать минут я улыбаюсь экрану сотового, снова и снова перечитывая сообщения. Телефон прилип мне к ладони. Родители гадают, что отвлекло меня от ужина: это чувствуется по их встревоженным лицам.

— Танн, оставь телефон в покое, — велит папа.

— Извините! — Я кладу сотовый на стол экраном вниз.

— С кем это ты переписываешься? — спрашивает мама.

Знаю, ответ им не понравится, но врать не хочу.

— С Себастьяном.

Родители переглядываются.

— С ассистентом преподавателя? — уточняет мама.

— Вот, можешь прочитать. — Я протягиваю ей телефон. — Ты ведь и без моего разрешения можешь, да?

Телефон мой мама берет неохотно, явно ожидая увидеть больше, чем увидит в реальности. Она читает невинные приколы и расслабляется на глазах.

— Таннер, это очень мило, но… — Конец фразы сходит на нет, и мама поворачивается за поддержкой к папе. Может, опасается, что ее слова прозвучат сомнительно? Она же в радужном гей-прайдовском фартуке.

Папа тянется к телефону, читая эсэмэски, светлеет лицом, потом мрачнеет.

— Вы с ним встречаетесь?

Хейли фыркает.

— Нет! — отвечаю я, игнорируя сестру. — Ребята, ну вы даете! Мы над школьным проектом вместе работаем.

Над столом повисает тяжелая, пропитанная недоверием тишина. Первой не выдерживает мама.

— Он про тебя знает?

— О том, что на рассвете я превращаюсь в тролля? — Я качаю головой. — Нет, вряд ли.

— Таннер, ты понимаешь, о чем я, — мягко говорит она.

Понимаю. Увы, понимаю.

— Мам, пожалуйста, успокойся! У меня же не рога с хвостом!

— Милый, ты нарочно передергиваешь… — в ужасе начинает мама.

Мой телефон, лежащий перед папой, подает сигнал, и он его поднимает.

— Снова Себастьян.

— Можно? — Я протягиваю руку.

Хмурясь, папа возвращает его мне.

...

На этой неделе на семинар не приду:(

Просто хотел сообщить.

Сердце падает и раскалывается прямо посредине, но вместе с болью приходит ликование: Себастьян потрудился меня предупредить!

...

Все в порядке?

Да, я в Нью-Йорк еду.

Неужели это правда? Неужели мы так запросто обмениваемся эсэмэсками?

Ой, здорово!

...

Ха-ха! Да я там всю дорогу буду как не пришей кобыле хвост!

Когда уезжаешь?

Мама шумно вздыхает.

— Таннер, бога ради, прекрати переписываться за столом!

Я бормочу извинения, встаю, экраном вверх кладу сотовый на разделочный стол и возвращаюсь на свое место. Родители молчат, но оба смотрят агрессивными буками. А у Хейли на лбу написано: она на седьмом небе от счастья, что в кои веки траблы у меня.

Помимо скрежета столовых приборов по тарелкам и звона колотого льда в стаканах с водой, я четко слышу, как до родителей доходит правда. От смущения в горле у меня встает тяжелый комок. Родители в курсе, что я и раньше увлекался парнями, но вплотную с моими увлечениями прежде не сталкивались. А теперь появился парень с именем и номером телефона. До сих пор все «относились к этому совершенно спокойно», но сейчас, ужиная в гробовом молчании, я понимаю: у «спокойного отношения» есть разные уровни. Возможно, родителям проще «относиться к этому совершенно спокойно», после того как они фактически запретили мне встречаться с парнями в Прово. То есть мне позволено влюбляться в парней только после выпускного и только в тех, кого родители отберут из круга интеллигентных, прогрессивных немормонов?

Папа откашливается, значит, подбирает слова, и мы смотрим на него в надежде, что он выведет наш самолет из штопора. Я ожидаю, что он выскажется на больную тему, но нет, папа решительно обходит острые углы.

— Расскажите, как дела в школе!

Хейли заводит былинный сказ о тяжелой жизни десятиклассницы, о том, что у нее, невелички, верхний шкафчик; о том, как воняет в женской раздевалке; и о том, какие сволочи все парни. Родители слушают, вежливо улыбаясь, потом сосредоточиваются на интересующих их темах. Мама уточняет, не разучилась ли сестренка дружить, папа — что она вкалывает на уроках. Я отключаю уши на середине бахвальства Хейли об успехах в химии. Телефон в десяти футах от меня, значит, девяносто процентов моих мыслей о том, ответил ли мне Себастьян и увидимся ли мы до его отъезда.

Я весь как на иголках.

Справедливости ради, семейные трапезы у нас всегда что-то с чем-то. Папа из огромной семьи, в которой считают, что женское счастье — это в первую очередь забота о муже и детях. Маму родители-мормоны воспитывали с теми же убеждениями, но в папиной семье забота о близких сосредоточена на еде. Женщины не просто готовят — они ГОТОВЯТ. Приезжая в гости, буббе неизменно набивает холодильник месячным запасом кугеля, говяжьей грудинки и беззлобно ворчит, что ее внуки питаются одними бутербродами. Сноху-нееврейку она со временем приняла, но никак не смирится с тем, что мама работает полный день и мы частенько довольствуемся едой навынос и полуфабрикатами.

Мама, хоть и атеистка, тоже росла в культуре, где женщину традиционно считают хранительницей домашнего очага. Для нее не собрать нам в школу завтрак или пропустить родительское собрание — значит встать под знамена феминисток.