На втором этаже Себастьяна не видно ни в креслах, ни за маленькими письменными столами. Крепкий задним умом, я понимаю, что пакет с едой — чудовищная самонадеянность. Интересно, тут есть скрытые камеры? Интересно, появятся ли университетские секьюрити, чтобы распознать во мне постороннего, деликатно выпроводить из Центра, пожелать доброго пути и пообещать молиться за меня, когда отпустят у границы кампуса?

Через пару минут на третьем этаже я собираюсь заесть стресс азиатской едой сомнительной аутентичности, когда замечаю пару красных адидасов, выглядывающих из-под письменного стола.

Я подхожу ближе и заявляю, что готов поделиться «самым нездоровым ланчем на свете».

Себастьян вздрагивает, и, пока оборачивается, я молю небеса повернуть время вспять, чтобы я не совершал таких глупостей. В начале этого учебного года девятиклассница сунула мне конверт, потом буквально сбежала от меня. В полном недоумении я вскрыл конверт. На ноги мне посыпались блестки. Петельчатым почерком и целой россыпью стикеров девушка сообщала, что мы с ней созданы друг для друга. Я даже имени ее не знал, пока не прочитал в конце странички: Пейдж, с блестящим стикером-сердечком вместо галки над Й. Лишь тогда я понял, что четырнадцать лет — это совсем детское детство.

Здесь и сейчас, дожидаясь, когда Себастьян заговорит… я превращаюсь в Пейдж, в умирающего от волнения ребенка. Притащить сюда еду вдруг кажется жутким, совершенно инфантильным порывом. Какого черта я сюда приперся?!

Себастьян медленно снимает наушники.

Я чуть не умираю от облегчения. Зардевшиеся щеки Себастьяна говорят мне все, что я хочу узнать.

— Таннер? — Себастьян расплывается в улыбке. — Привет!

— Привет! Я тут…

Взглянув на часы на ноутбуке, Себастьян отмечает очевидное:

— Ты ушел с кампуса.

— Разве не все так делают?

— Нет, не все. — Он снова смотрит на меня с легким недоумением.

— Я… принес тебе ланч. — Я киваю на пакет, который сжимаю в руках. — Но сейчас чувствую себя преступником.

— «Панда-Экспресс»? — уточняет Себастьян, приглядываясь к пакету.

— Ага. Знаю, это полный отстой.

— Полный. Но раз уж ты здесь… — Себастьян улыбается. Другого приглашения мне не нужно.

Я достаю из пакета контейнер с лапшой и контейнер с курицей в апельсиновом соусе.

— Еще креветки есть.

— Нет, курица — это здорово. — Себастьян открывает контейнер, стонет, и я замираю. — Спасибо большое. Я так проголодался!

Бывают моменты, не укладывающиеся в голове настолько, что возникает обоснованное сомнение: «А это не сюр?» Бывает, что подобные вопросы не гипербола и буквально на миг ощущается выход в астрал. У меня сейчас так. Я стою перед Себастьяном, и голова кружится.

— Папа называет такую курицу жирной жирухой, — говорит Себастьян, когда я отодвигаю стул и сажусь рядом с ним.

Я хлопаю глазами, стараясь включить мозги и утихомирить пульс.

— Я не расскажу ему про жируху, если ты сам не расскажешь.

— Он ест ее как минимум дважды в неделю, так что ничего страшного! — хохочет Себастьян.

Себастьян ест жадно, вилкой, а не палочками, и умудряется отправить горку лапши в рот, не испачкав подбородок жиром. Есть в нем что-то от чистюли-аккуратиста: он всегда чистый-аккуратный-причесанный. Я оглядываю себя и гадаю, какое впечатление произвожу. Я не грязнуля, но безукоризненным, как у него, блеском похвастаться не могу.

Себастьян сглатывает и, пока не начинает говорить — проходит секунд десять, — перед моим мысленным взором проносится миллион порнокартинок.

— Зачем ты пришел к нам в кампус? — спрашивает он, ловко подцепляет вилкой кусочки курицы и отправляет в рот.

Себастьян признание из меня выбивает? Или впрямь думает, что я притащился в университет не ради встречи с ним?

— Я был неподалеку, — начинаю я, откусываю креветку и жую, не переставая улыбаться, — вот и заглянул к вам потанцевать и спеть пару песен.

Судя по блеску глаз, Себастьяна не задевает ни что я не из СПД, ни что я посмеиваюсь над его церковью.

— Здорово!

— А тут у вас всегда… какой-то праздник?

— Нет, но хандрить мы не любим.

Я с ухмылкой наклоняюсь к нему.

— Один парень от досады крикнул «Черт тебя дери!».

— Ну, а что еще кричат от досады?

Себастьян снова меня подначивает! Наши взгляды сталкиваются и… намертво склеиваются. Глаза у него зеленовато-ореховые с темно-карими вкраплениями. Ощущение такое, что я очертя голову сиганул с обрыва — прыгнул в воду, не зная броду.

Наконец Себастьян поворачивается к контейнерам с едой.

— Прости, что я так внезапно сбежал в тот день.

— Ничего страшного.

Вроде бы тема закрыта, но то, как Себастьян прячет глаза и как заливается румянцем, красноречивее некуда.

Черт подери, между нами впрямь что-то происходит!

Снизу слышится зычный голос взрослого мужчины:

— Здравствуйте, брат Кристенсен!

Доносится вежливый ответ брата Кристенсена, потом оба уходят из атриума, и эхо голосов постепенно слабеет.

Осененный догадкой, я поворачиваюсь к Себастьяну.

— Погоди, ты уже первосвященник? [Первосвященник — мормон, рукоположенный в Мелхиседеково священство, вторую из трех степеней священства у мормонов.]

— Нет, — отвечает он, нервно сглотнув.

— Себастьян Бразер [Brother (англ.) — брат.]. Значит, ты брат Бразер, брат Брат!

Вот так класс!

Себастьян улыбается, забавляясь моим приколом.

— Всю жизнь ждал эту шутку. Наши прихожане слишком вежливые, чтобы ее озвучить.

Что огонек в его глазах означает сейчас?

— Ты меня подкалываешь!

— Ага! — Кажется, что Себастьян улыбается еще шире, а когда начинает смеяться, у меня замирает сердце. — Но ведь мне лучше, чем Лиззи, которая сестра Бразер, или сестра Брат!

— Она считает это смешным?

— Мы все так считаем. — Себастьян делает паузу и пару секунд разглядывает меня, словно это я для него загадка, а не наоборот, потом снова принимается за ланч.

Ну, облажался я. В моем понимании мормоны — эдакие серьезные простофили, в глубине души злыдни. Представить не могу, что они способны смеяться над собой!

— Веду себя как мудак! — сетую я и тотчас морщусь, будто выругался в храме.

Себастьян проглатывает пищу и качает головой.

— Просто я…

— По-настоящему не знаком с церковью, — договаривает за меня он. — Таких людей большинство.

— Мы живем в Прово, — напоминаю я. — Здесь таких людей меньшинство.

Себастьян пристально на меня смотрит.

— Таннер, я понимаю, что по Прово нельзя судить о мире в целом. Мы оба это понимаем. Кроме того, и я говорю об этом без задней мысли, местные подростки-немормоны вряд ли болтают об СПД хорошее. Я ведь прав?

— Да, пожалуй. — Я опускаю взгляд, ковыряя свой почти нетронутый ланч. Когда я рядом с ним, от волнения и трепета кружится голова. Я снова смотрю ему в лицо, и бешено бьющееся сердце начинает болеть. Себастьян аккуратно накалывает вилкой очередной кусочек курицы, значит, я могу бесстыдно глазеть на него еще пару секунд.

Из хаоса сознания ко мне взывает слабый голосок: «Себастьян — мормон. Ловить тебе нечего. Хватит, Таннер, остановись!»

Я рассматриваю его скулы, его шею, открытый участок его ключицы… Рот наполняется слюной.

— Еще раз спасибо за ланч, — говорит Себастьян. Глаза у него блестят, и я понимаю, что он засек мой влюбленный взгляд.

— Ты никогда не сбегал с кампуса? — Перевод стрелок получается самым неловким в мировой истории.

Себастьян прожевывает очередной кусочек и качает головой.

— Надеюсь, ты хоть иногда хулиганишь.

Черт!

Ну что я такое ляпнул?!

Себастьян смеется, кашляет, подавившись курицей, и запивает ее водой из бутылки, которая стоит у него на столе.

— Однажды я прогулял занятия.

Я кивком прошу продолжать, а сам налегаю на китайскую еду, надеясь, что она поможет справиться с хаосом в голове и в животе.

— В прошлом году я ходил к ортодонту и вернулся уже к середине занятия. После у нас было собрание, потом ланч, и я… — Себастьян качает головой и заливается своим клятым румянцем. — Я понял, что меня никто не хватится. У меня появилось три часа личного времени.

Я откусываю креветку, и она камнем падает в желудок. Пусть скажет, что пошел домой и гуглил фотки целующихся парней!

— Я отправился в кино один-одинешенек и съел целую коробку лакричных палочек «Ред Вайнс». — Себастьян наклоняется ко мне, в глазах дразнящий блеск. — Еще колы выпил.

Запутавшийся мозг выдает сообщение: «Не удается определить, которую из эмоций сейчас следует активировать: нежность или замешательство». Вот он, Себастьян-негодник во всей красе! Он качает головой, и мгновение спустя до меня доходит: наивный мальчик-колокольчик здесь я.

Себастьян откидывается на спинку стула и смеется. Мне капец. Полный капец!

Я не угадываю его мысли. Я его не понимаю.

Я не знаю, о чем он думает; не знаю, прикалывается он надо мной или настроен серьезно. Но еще никогда в жизни мне так дико не хотелось губами припасть к чьей-то шее и взмолиться: «Люби меня, хоть немножечко!»