— То есть не «кажется». Я точно это знаю.
Господи…
— К девушкам меня вообще не тянет. Тут я тебе завидую. Я молюсь, чтобы когда-нибудь тяга появилась. — Себастьян шумно выдыхает. — Я еще никому об этом не рассказывал. — Он моргает, и слезы скатываются на щеки. Он поднимает глаза к небу и невесело смеется. — Даже не знаю, легче стало или тяжелее.
Мои мысли — бешеный водоворот, моя кровь — дикая река. Я лихорадочно соображаю, что нужно сказать, что сам хотел бы услышать в такой момент. Дело в том, что для Себастьяна это признание — нечто совершенно невероятное. Для меня все было иначе — все было проще, даже когда я открывался родным.
Я полагаюсь на интуицию и повторяю сказанное мне папой:
— Ты не представляешь, как я ценю твое доверие.
— Ага. — Себастьян смотрит на меня мокрыми от слез глазами. — Но я никогда… — Он качает головой. — То есть я хотел, но никогда…
— Ты никогда не был с парнем?
Снова категоричное покачивание головой.
— Нет, никогда.
— Я целовал парней, но, если честно… Никогда не чувствовал… такое.
Себастьян обдумывает услышанное и через секунду говорит:
— Я пытался измениться. А еще… — он прищуривается, — пытался запретить себе даже думать… представлять… каково быть…
Меня будто под дых бьют.
— Но потом я встретил тебя, — продолжает Себастьян.
Под дых бьют еще сильнее. Я словно вырван из собственного тела и наблюдаю за нами с другой стороны тропы. Мы с Себастьяном сидим на одном камне, наши руки соприкасаются — чувствую, этот момент навсегда войдет в мою личную историю.
— Когда я впервые тебя увидел… — начинаю я, а Себастьян уже кивает, словно предугадал то, что сейчас услышит.
— Ага, точно.
В груди становится тесно.
— Ничего подобного я раньше не чувствовал.
— Я тоже нет.
Я поворачиваюсь к Себастьяну, и все происходит с невероятной скоростью. Я ловлю его пристальный взгляд, а секунду спустя его губы касаются моих. У Себастьяна они такие теплые и гладкие… Боже, как хорошо! Не сдержавшись, я издаю какой-то захлебывающийся звук. У Себастьяна вырывается такой же, потом урчание перерастает в смех. Отстраняется он с самой широкой улыбкой на свете и тут же целует снова, глубже и требовательнее, придерживая меня руками за шею.
Себастьян приоткрывает рот, и я чувствую осторожное прикосновение его языка. За опущенными веками у меня взрываются фейерверки, я буквально слышу их треск. Наверное, это плавятся мои мозги или рушится мой мир. Или в нас попал метеор, и мне дарованы последние мгновения блаженства — после я отправлюсь в чистилище, а Себастьян — в другое, куда лучшее место.
Знаю, для него это не первый поцелуй, но первый настоящий.
Глава девятая
На обратном пути я не знаю, что делать с руками, а уж со спутанным клубком эмоций — и подавно. Случившееся на вершине горы отпечаталось в каждом моем синапсе — уверен, и через четыре десятилетия я не забуду, что чувствовал при каждом прикосновении Себастьяна.
Мама вечно велит мне анализировать свои чувства. Итак, сейчас, помимо дурманящей страсти, я чувствую
Нервозность
Неуверенность
Нестерпимое желание, чтобы это повторилось и поскорее.
Впрочем, все не самые приятные чувства перекрывает эйфория.
Я
Целовал
Себастьяна!
Я чувствовал его губы на своих, чувствовал его язык, чувствовал отзвуки его смеха в разделяющем нас пространстве. Мы целовались снова и снова. Целовались и так, и эдак. Быстро и лихорадочно, медленно и так глубоко, что я подумал о сексе и долгих вечерах в укромности чьей-то спальни. Себастьян прикусил мне губу, а я, ответив тем же, услышал стон, который не стихнет в моих безумных мыслях до конца выходных. Я чувствовал… что должно быть именно так, черт подери! Что мои предыдущие поцелуи настоящими не назовешь. Может, звучит глупо, но казалось, Себастьяна я целовал каждой клеточкой тела. От такого весь мой «опыт» стирается и вспоминается с трудом. Мы целовались, пока холод не проник нам под одежду.
Хотя нет, сейчас вспоминается, что целовались мы, пока Себастьян не отстранился из-за того, что я теребил подол его рубашки.
Себастьян сказал, что с парнями раньше не целовался, но с техникой он явно знаком — уверен, девушки у него были. Впрочем, от маниакального желания буквально трясло нас обоих, так что, возможно, этот раз стал принципиально новым и для него.
А он… сексом уже занимался? Думаю, нет — Осень наверняка постебалась бы, мол, отдельные мормонские детишки самые распутные в школе, но что-то подсказывает мне: Себастьян не такой. То есть он соблюдает нормы своей религии, конечно, если забыть о сегодняшнем.
Интересно, а со мной он занялся бы сексом?
Этот вопрос лишает меня покоя и превращает кровь в кипяток.
Да, это называется «бежать впереди паровоза», но я возбужден, счастлив и не знаю, что будет дальше. Мы начнем встречаться? Хотя бы тайком?
Себастьян захочет увидеться со мной снова?
Перед мысленным взором появляется мама и топает ногой, призывая меня тщательно обдумать случившееся. Но мамин образ быстро уходит на задний план и тает: слишком свежи в памяти поцелуи Себастьяна.
Когда мы встали с камня и отряхнулись, вокруг нас словно пузырь лопнул. Впрочем, и вне его на вершине горы мы с Себастьяном наслаждались уединением. С каждым шагом вниз по склону защитная оболочка тает. Внизу простирается обширный аккуратнейший Прово.
Не хочу туда! Не хочу домой! Как бы я ни любил свой дом, свою семью, свою комнату, свою музыку, мне больше нравится быть с Себастьяном.
Себастьян молчит, что ничуть не удивительно. Он идет на безопасном — мне не дотянуться! — расстоянии и не сводит глаз с тропы. Не сомневаюсь, у него в душé еще больший бардак, чем у меня. Впрочем, бардака хватает и мне — я не могу решить, стоит ли поговорить о случившемся.
С девушкой в подобной постпоцелуйной ситуации (до сегодняшнего дня в Прово я целовал только девушек) мы держались бы за руки и, спускаясь к городу, я старался бы подчинить тело голосу разума. Наверняка после поцелуев с парнем произошло бы то же самое, но только не после поцелуев с парнем-мормоном, который, если нас засекут держащимися за руки, попадет под шквал обсуждений и молитв.
Тем не менее… Вопреки всему этому я надеюсь, что ничего плохого в нашем молчании нет. Себастьян периодически оглядывается, улыбается, и на душе у меня светлеет. Но потом я вспоминаю его непринужденную (несмотря на стресс) улыбку после разговора с матерью, его непринужденную улыбку при общении с девушками в школе (ему нравятся только парни), его непринужденную улыбку на семейных фото (от родных он скрывает нечто очень личное и важное)… Неуверенность в том, что я способен отличить по-настоящему непринужденную улыбку от фальшивой, терзает похлеще ножевой раны.
— Эй, ты как, ничего? — Мой голос предательски дрожит.
— Ничего, — отвечает Себастьян, продолжая улыбаться.
Пугает то, что случится через пять минут, когда мы спустимся на тротуар у его дома. Если бы мог, я вытащил бы его из города — посадил бы в машину, увез бы подальше отсюда, потом ночь напролет говорил бы с ним о случившемся и помогал бы справиться. Знаю, что он будет сейчас делать — то же самое, что я после самого первого поцелуя с парнем, — спрячется в своей комнате и начнет убеждать себя в том, что причина в любопытстве и только в нем.
— Чем займешься на выходных?
Себастьян делает резкий вдох, будто для ответа на мой вопрос нужно взять себя в руки.
— Завтра у меня футбольный матч, а потом мы с Лиззи отправляемся в Орем помогать одной семье с переездом.
Ясно, в программе служение. И Орем. Да… Там еще захолустнее, чем в Прово, хотя местами дома получше.
— Откуда перебираются те бедняги?
— Из Прово, — отвечает Себастьян, взглянув на меня с недоумением.
— Тебя послушать, так в Орем никому ниоткуда переезжать не захочется!
В ответ на это Себастьян смеется по-настоящему — даже глаза превращаются в щелки, и я любуюсь им.
— Нет, я просто… — Он делает паузу, потом снова смеется. — Ну да, по-моему, в Орем захочется переехать только из Прово.
— Себастьян! — окликаю я.
Он краснеет и улыбается застенчиво, но при этом соблазнительно.
— Что?
— Тебя не беспокоит то, чем мы сейчас занимались?
Он бледнеет и отвечает, на мой взгляд, чересчур торопливо:
— Нет, нисколько.
— Точно?
Застенчиво-соблазнительная улыбка становится великодушной, словно я спросил, вправду ли ему понравилось пересушенное стракотто [Стракотто — томленая говядина по-итальянски.] от моей мамы.
— Да, конечно.
Потребность в физическом контакте заставляет тянуться к его руке, но Себастьян вздрагивает и, на миг запаниковав, озирается.
— Я… мы… Нет! Не надо! — Слова звучат отрывисто, как удары топора в руках неумелого дровосека.
— Извини.
— Не так близко к городу.
Очевидно, выражение лица я контролирую куда хуже Себастьяна, потому что он морщится и шепчет:
— Не смотри на меня как на полную дрянь! Такова реальность. Мне нельзя… говорить об этом… только не в городе…
Весь вечер я игнорирую долгие — надо поговорить! — мамины взгляды и прикрываюсь горами домашки. Заданий впрямь горы, но сегодня пятница, и мне никто не верит. Звонит Осень. Звонит Мэнни. Звонит Эрик. Все куда-то собираются, все что-то планируют, но это «что-то» — дуракаваляние, за неполных три года не изменившееся. Хлебать рутбир или слабоалкогольное пиво и смотреть, как парочки отходят потискаться в темном углу, сегодня совершенно не хочется.