Возможно, при закрытых дверях такие застольные беседы ведутся и в этом доме — за минусом разговоров о минете, — только мне не верится. Если мои родители копнули бы чуть глубже в попытке понять Себастьяна и его семью, то здесь меня вполне предсказуемо не спросили, почему мама порвала с СПД, а папа больше не ходит в синагогу. Разговоры эти сложные, а я лишь заблудшая овца, ненадолго прибившаяся к их покорному стаду. Я же в доме епископа! Радостная радость и счастливое счастье, помните? Каждый здесь — сама любезность, никто не станет любопытствовать и смущать меня. Это было бы невежливо, а мормоны — я знаю по опыту — вежливы до жути. Вот какова сущность Себастьяна.

Глава одиннадцатая

Когда я возвращаюсь домой, мама с папой не спят и ждут меня. На стойке кружки с остывшим чаем, на лицах натянутые, многозначительные улыбки.

Уходя, я, разумеется, не мог соврать о том, почему собираюсь ужинать не дома. Только легким уход все равно не получился. Родители стояли на крыльце и молча смотрели, как я уезжаю. Честное слово, ощущение было такое, словно я что-то украл.

— Итак? — спрашивает папа, хлопая по табурету рядом со своим.

Табурет скрипит по плиточному полу, и мы морщимся. Почему-то меня мерзкая какофония смешит. Момент и без того напряженный — я вернулся с ужина в доме епископа, с сыном которого у нас роман, категорическому неодобрению моих родителей вопреки, — а жуткий скрип еще больше нагнетает обстановку.

У родителей собственный тайный язык, секундный обмен взглядами в нем стоит целой беседы. Я с трудом сдерживаю истерический хохот, отчаянно рвущийся наружу.

— Простите. — Я сажусь на табурет и хлопаю себя по бедрам. — Итак. Ужин.

— Ужин, — повторяет мама.

— Он прошел хорошо. Кажется, так.

Мама с папой кивают. Мама с папой хотят подробностей.

— Родные у Себастьяна супермилые. — Я многозначительно таращу глаза. — Вот да. Супер. Милые.

В мамином смешке слышна злость, а папа слишком встревожен, чтобы смеяться.

— Типа свиданием это не было, — уточняю я. — То есть никакое это не свидание. И не официальное знакомство с семьей. Простой ужин.

Мама кивает.

— Они хотят понять, кто друзья Себастьяна. Особенно если не знают их по церкви.

Несколько секунд я изумленно таращусь на маму.

— Себастьян сказал мне именно так.

— Сам подумай. У них все знакомые — члены церковной общины. А уж если ты местный епископ и твой сын подружился с парнем не из СПД? Тебе захочется убедиться, что с парнем тем все в порядке.

— Вот только со мной не в порядке, по крайней мере для этой семьи.

Чувствую, маме мой ответ не по нраву, но она машет рукой: продолжай, мол. Я рассказываю, как прошел вечер. Как родители Себастьяна познакомились в старших классах. Я рассказываю о своих проколах — как сболтнул про Эмили и про мамино прошлое. Мама кривится, мол, это и проколами не назовешь. Я рассказываю, как разговор в очередной раз коснулся — правда, буквально на секунду — миссии Себастьяна. Родители слушают с неослабевающим вниманием.

Тем не менее я вижу тревогу, въевшуюся в чуть заметные морщины у них на лицах. Мама с папой отчаянно боятся, что я влюблюсь в Себастьяна и что влюбленность эта разобьет сердце одному из нас или обоим.

— Так они… понравились тебе? — интересуется папа, не обращая внимания на маму, которая смотрит на него как на предателя.

— Ага. То есть они явно не моего племени, но меня приняли хорошо.

Теперь папина очередь кривиться и морщиться. Семья для моих родителей — все, но, пожалуй, для папы — особенно. Мамины родители с нами не общаются, и папина родня компенсирует это в полной мере. Со времен моего младенчества его мама гостит у нас по три месяца в год. Шесть лет назад умер мой дед, одиночество буббе не любит, да и папе спокойнее, когда она рядом. Пожив у нас, она отправляется к его брату и сестре в Беркли и Коннектикут соответственно — навещает то одних внуков, то других.

Будь моя воля, буббе жила бы с нами круглый год. Она прикольная, с ней дома уютнее, чем только с родителями и с Хейли. Не поймите превратно: родители у меня замечательные, но буббе создает совершенно особую теплоту. За последние двадцать лет брака моих родителей мама и буббе сильно сблизились. Точно таких отношений папа хочет в будущем с нами и для нас с нашими потенциальными свойственниками тоже.

Думаю, его это волнует больше, чем маму, ведь она с родителями больше не контачит.

Все эти мысли читаются у папы в глазах, пока он слушает мой рассказ. Я хлопаю его по плечу.

— Пап, ты что такой загруженный?

— Я редко вижу, чтобы ты так сильно… кем-то интересовался, — осторожно отвечает он. — Нас тревожит, что для тебя это не идеальный вариант. — Папа отводит взгляд к окну.

Сделав глубокий вдох, я думаю, как лучше ответить. Пусть даже папины слова — правда, она как стикер на поверхности моих эмоций — отлепить элементарно. Я понимаю, что Себастьян не идеальный вариант для меня. Понимаю, что нарываюсь на боль и страдания. Только попробовать хочется больше, чем поберечь себя.

В итоге я говорю то, что, как мне кажется, папа жаждет услышать.

— Пап, это банальное увлечение. Оно пройдет, хотя Себастьян — отличный парень.

На миг папа позволяет себе в это поверить. Мама тоже в кои веки молчит. Перед тем как я ухожу спать, папа прижимает меня к себе на три глубоких вдоха.

— Спокойной вам ночи! — желаю я и бегом поднимаюсь по лестнице к себе в комнату.

Вечер пятницы, на часах только восемь, и я чувствую: сил еще хоть отбавляй. Осень пишет, что собирается к Эрику. Я вздыхаю с облегчением: не нужно терзаться из-за того, что я снова ее кинул, и отправляю ей длинную цепочку эмодзи-баклажанов. Осень отвечает длинной цепочкой эмодзи-факов.

Интересно, а Себастьян апдейтил свою эмодзи-клаву? Как он относится к добавлению столь грубого эмодзи себе на телефон? Он хоть заметил его появление? А использовать собирается?

Все, абсолютно все сводится к Себастьяну.

Мама на пробежке, папа в больнице, Хейли слоняется по дому и ноет, что в субботу утром стиркой уже никто не занимается.

Я напоминаю, что руки у нее, слава богу, не переломаны.

Бам — Хейли кулаком тычет мне в бок. Я беру ее в захват, Хейли визжит, как недорезанный поросенок, пытается расцарапать мне лицо и орет: «Я тебя ненавижу!» — так, что стены дрожат.

В дверь звонят.

— Круто, утырок! — цедит Хейли, отпихивая меня. — Соседи копов вызвали.

Дверь я распахиваю с самой очаровательной из своих улыбок, мол, это все она.

Планета перестает вращаться.

Я неправильно понимал значение слова «огорошенный», пока год назад не справился в словаре. Я думал, раз горох мелкий, оно значит «слегка удивленный». На самом деле оно ближе к «ошеломленный» и «потрясенный» — именно такой вид у Себастьяна, стоящего на пороге моего дома.

— Какого че… — Моя удивленная улыбка растягивается с востока на запад.

— Привет! — Себастьян поднимает руку, чтобы почесать в затылке. Под гладкой, загорелой кожей бугрится бицепс, и я таю.

— Извини. — Я отступаю на шаг назад и жестом приглашаю его войти. — Считай, ты застал убийцу за его кровавым ремеслом.

Себастьян смеется и переступает порог.

— Я собирался сказать… — Он смотрит мне через плечо и улыбается. Могу только предполагать, что там стоит Хейли и буравит мне спину смертоносным взглядом. — Привет, Хейли!

— Привет! Ты кто такой?

Размазать бы ее по стенке за такую грубость, но не буду: своим сучьим вопросом засранка создала впечатление, что я не трынжу об этом парне сутки напролет.

— Это Себастьян.

— Ой, ты прав. Он реально секси!

Ну вот, видимо, по стенке я все-таки ее размажу.

Посмеиваясь, Себастьян протягивает ей руку. Прежде чем пожать, Хейли — вот ужас! — пару секунд ее рассматривает. Когда она переводит взгляд на меня, я вскидываю брови, мол, чуть позже убью насмерть. При маме с папой Хейли прикинулась бы благовоспитанной незабудкой, а при мне она первостатейная сучка.

— Пошли на второй этаж? — предлагаю я.

Себастьян бросает взгляд на Хейли, которая уже поплелась по коридору к постирочной, и кивает.

— Где твои родители?

— Мама на пробежке. Папа на работе.

По-моему, подтекст Себастьян улавливает. Воздух между нами так и искрит.

Деревянные ступеньки скрипят у нас под ногами, и я остро чувствую, что Себастьян поднимается следом за мной. Моя комната в самом конце коридора, туда мы идем молча, и у меня, судя по ощущениям, кровь приливает к коже.

Мы идем ко мне в комнату.

Себастьян окажется у меня в комнате.

Себастьян переступает порог, оглядывается по сторонам и совершенно не смущается, когда я аккуратно закрываю за нами дверь. Да, я нарушаю родительское правило, только эй, у нас может дойти до поцелуев, а Хейли включила сучку. Короче, у меня будет з-а-к-р-ы-т-о.

— Так это твоя комната, — говорит Себастьян, осматриваясь.

— Ну да. — Я слежу за его взглядом, пытаясь увидеть комнату его глазами. Много книг (ни одной на религиозную тематику), много наград (в основном за успехи в учебе), несколько фотографий (Библия ни на одной не запечатлена). Впервые в жизни я рад, что папа заставляет меня поддерживать чистоту и порядок. Кровать заправлена, грязное белье в корзине, на рабочем столе ничего, кроме ноутбука и…