Вот дерьмо!

Себастьян подходит к столу и просматривает стопку голубых стикеров. Я знаю, что написано на верхнем.

...

Мы расстаемся,

Разбегаемся, наступив на те же грабли.

Мне кажется, его ждет тихий ужин,

Секреты, комьями жвачки прилепленные под крышку стола.

Ему кажется, меня ждет другая жизнь.

В лучшем случае — смех безудержный, свобода бескрайняя;

В худшем — ругань грязная, грех абстрактный.

Может, меня угостят вином.

Но даже если он так думает,

Он меня не осуждает.

Надеюсь, однажды он меня полюбит.

«Спокойной ночи», — говорит он.

А мне бы только целовать его.

Целовать, целовать, целовать.

— Что это?

— Ну… — Я срываю верхний стикер и вчитываюсь, словно не помню, о чем именно там речь. Как же не помнить: я написал это только вчера вечером. — А-а, так, ничего.

Я считаю до пяти, потом еще раз, потом еще. Все это время мы тупо глазеем на ярко-голубой стикер у меня в руке.

Наконец Себастьян его забирает.

— Речь обо мне?

Я киваю, не глядя на него. В груди у меня слоновий топот и дикий рев.

Пальцы Себастьяна касаются моей ладони, скользят от запястья к локтю и легонько тянут, посмотри, мол, посмотри на меня!

— Мне нравится, — шепчет он. — Но ведь в новый роман это не попадет?

Я качаю головой. Ложь номер два.

— Это не все заметки?

Я качаю головой.

— Таннер, словами ответь! — просит Себастьян и смеется.

— Нет, это не все заметки, но сейчас я пишу другое.

Себастьян кивает.

— И о чем это другое?

Я поворачиваюсь к окну и сочиняю на ходу.

— Суть та же, но в сына епископа он не влюбляется.

Я наблюдаю за его реакцией на «влюбляется». У Себастьяна дрожат губы.

— Дашь мне почитать новое?

— Ага, — с готовностью киваю я. — Когда будет что читать.

От скрытого смысла этих слов становится не по себе, а ведь рано или поздно роман о Себастьяне придется прервать, придется написать что-то другое и показать им с Фуджитой. Знаете, что самое странное? Роман о Себастьяне прерывать не хочется. Хочется писать и писать, чтобы выяснить, чем все закончится.

Себастьян отпускает мою ладонь, подходит к кровати и садится. Сердце у меня сбрасывает топливо в аварийном режиме, в венах начинаются дикие гонки без правил.

— Мне сегодня авторские прислали. — Себастьян теребит заусеницу. — Хочу, чтобы ты прочитал мою книгу, но беспокоюсь: вдруг она тебе совсем не понравится?

— А я беспокоюсь, что она мне страшно понравится и меня заклинит на тебе пуще прежнего.

К счастью, над этим Себастьян смеется, как я и надеялся.

— Я переживаю.

— Из-за выхода книги?

Себастьян кивает.

— Ты уже пишешь следующую?

Он снова кивает.

— Контракт у меня на три книги. И писать мне очень нравится. Чувствую, именно в этом мое призвание. — Себастьян смотрит на меня. Солнце, льющее в окно, подсвечивает ему глаза — зрелище божественное. — После прогулки… — начинает он и кивает мне, словно удостоверяясь, что я понимаю, о чем именно речь. — Я вернулся домой и…

Дрочил?

— Закипишевал?

— Нет, — смеется Себастьян. — Я молился.

— Очень похоже на «закипишевал».

— Нет, — Себастьян качает головой, — молитвы успокаивают. — Он смотрит на стену, туда, где в раме висит фотография моста Золотые Ворота, которую папа сделал за пару месяцев до нашего переезда сюда. — Виноватым я себя не почувствовал, — тише добавляет он. — Что неожиданно.

Мне очень хотелось услышать эти слова, но осознаю я это лишь теперь, когда Себастьян высказался. Чувствую себя надувным матрасом, из которого медленно выпускают воздух.

— Виноватым себя чувствуешь, если поступил неправильно, — продолжает Себастьян. — А умиротворение — знак того, что Бог мои поступки одобряет.

Я открываю рот, но, похоже, сказать мне нечего.

— Порой я гадаю, кто именно выдвигает моральные требования — Бог или церковь.

— Знаешь, что я думаю? — осторожно начинаю я. — Бог, достойный твоей вечной любви, не осудит за то, как ты любишь в этом мире.

Себастьян кивает, потом робко улыбается.

— Иди сюда! — зовет он, и я впервые вижу его неуверенным.

Я сажусь на кровать рядом с ним и теперь не только чувствую, но и вижу, как меня колотит. Чтобы ладони не стучали по матрасу, я зажимаю их коленями.

Ростом я шесть футов три дюйма [6 футов 3 дюйма = 192,02 сантиметра.], Себастьян, наверное, пять футов десять дюймов [5 футов 10 дюймов = 177,8 сантиметра.], но сейчас его спокойствие накрывает меня, как тень высокой ивы у нас на заднем дворе. Он поворачивается, правую руку кладет мне на бедро, левую — на грудь и легонько давит. Ясно, он хочет, чтобы я лег. Утратив контроль над собственным телом, я чуть ли не падаю на матрас. Себастьян нависает надо мной и смотрит в глаза.

Так, а ведь Себастьян сегодня постригся! Виски ему опять выбрили, на макушке оставили длину. Сверкающие, как озеро под солнцем, глаза впиваются в меня, я плавлюсь под жарким взглядом и хочу только чувствовать, чувствовать, чувствовать.

— Спасибо, что приходил к нам вчера на ужин, — говорит Себастьян. Его взгляд скользит мне по лицу — ото лба, по щекам и вниз, к губам. Потом еще ниже — он смотрит, как я сглатываю, прежде чем ответить.

— Семья у тебя замечательная.

— Ага.

— Твои родные небось подумали, что я сумасшедший.

— Есть немного. — Себастьян улыбается.

— Ты постригся.

Глаза у Себастьяна покрываются поволокой: он неотрывно смотрит мне на губы.

— Ага.

Я прикусываю губу: под таким взглядом зарычать хочется.

— Мне нравится. Очень.

— Правда? Вот и отлично.

Все, хорош болтать. Я кладу ему ладонь на затылок и притягиваю к себе. Себастьян тотчас льнет ко мне — почти ложится сверху, губы к губам, и резко, с облегчением выдыхает. Начинается все медленно — неспешными, расслабленными поцелуями. Сперва мы целуемся сквозь робкие улыбки, потом с уверенностью, что это — наше это — до боли прекрасно.

Дальше все идет по нарастающей, как показатели самолета перед стартом, и мы одновременно переходим в фазу, где отчаяние и дикость еще сильнее. Не хочу думать, что наш голод обостряет тиканье неумолимых часов. Не желаю играть в шахматную многоходовку. Мне кажется, оголодали мы из-за какого-то глубокого чувства. Из-за любви, например.

Его грудь у меня на груди, его руки у меня в волосах, его глухие постанывания медленно отключают мне сознание, и вот в голове на репите крутится единственное слово — ДА.

Да всем ощущениям.

Да его губам. Да его рукам. Да, он накрывает меня собой и движется. Да, да, да…

Мои ладони скользят вниз по спине Себастьяна, забираются под рубашку, на теплую кожу. Да… Некогда радоваться, что я ответил на собственный вопрос о храмовом белье, — его рубашка отброшена в сторону, моя отброшена в сторону, прикосновение кожи к коже — это

Д

А

никогда прежде я не был снизу, никогда не обвивал ногами чужие бедра, никогда не чувствовал таких движений, таких фрикций; и он говорит, что думает обо мне каждую секунду

да

и он говорит, что ничего подобного прежде не чувствовал; ему нравится сосать мне нижнюю губу, ему хочется остановить время, чтобы мы целовались и целовались.

да

и я честно признаюсь, что никогда еще мне не было так хорошо, и он смеется мне в губы, потому что наверняка видит, в каком я состоянии. Под ним я сущий монстр, вскидывающий бедра; я спрут, я одновременно касаюсь его везде. Таких классных ощущений мир еще не знал.

— Хочу знать о тебе все, — отчаянно шепчет Себастьян мне в губы, покрывает поцелуями скулы, царапает шею щетиной.

— Так я расскажу тебе все.

— Ты мой бойфренд? — спрашивает Себастьян, посасывает мне нижнюю губу, потом смеется над собой, словно это не прекраснейший вопрос, который я слышал в жизни.

— Ну… да.

Его бойфренд. Да!

— Хоть я теперь твой бойфренд, я никому об этом не расскажу, — шепчу я.

— Знаю.

Его ладонь опускается на меня, скользит туда, где наши тела соприкасаются, потом — Господи! — ныряет мне в треники. Получается так невинно и при этом так грязно, но грязь смывается, когда я заглядываю ему в глаза и вижу в них благоговейный страх.

Все ясно. Для меня это тоже впервые.

Словно в трансе я тоже тянусь вниз. Себастьян закатывает глаза, потом закрывает.

Разве это похоже на реальность? Сюр, чистый сюр.

Себастьян двигает бедрами раз, другой — ничего восхитительнее я в жизни…

Ни шаги в коридоре, ни звук отрывающейся двери я не слышу — лишь потрясенное папино «ой!». Дверь захлопывается.

Себастьян соскакивает с меня, поворачивается к стене и закрывает лицо руками. В звенящей тишине я пытаюсь понять, что случилось.

То есть я знаю, что случилось, но все произошло так быстро, что на пару гулких мгновений-сердцебиений можно притвориться, что нас с Себастьяном одинаково приглючило.

Прокол очень досадный по очень многим причинам. Не играть мне больше в игру «Мы просто друзья» со взрослыми, которые отсиживаются на первом этаже. Мы вляпались, и меня ждет нагоняй от одного из родителей, а то и от обоих.

А Себастьяну однозначно куда хуже, чем мне.

— Эй! — тихонько окликаю его я.

— Плохо получилось, — шепчет Себастьян. Он не убирает рук от лица и ко мне не поворачивается. По его голой спине можно изучать группы мышц. Меня захлестывают двойственные чувства — с одной стороны, я счастлив, что у меня теперь сексапильный бойфренд, с другой — жутко боюсь, что один прокол все испортил.