Себастьян зарывается мне в плечо, и я целую его в висок, отчаянно стараясь не психануть с ним за компанию. Естественно, он «не гей»: ярлык гея заберет у него все самое дорогое. Хочется быть сильным. Мне-то легко. У меня столько поддержки. Больно видеть, что Себастьян лишен ее начисто.

— Малыш, мне так жаль! — шепчу я.

— Нам полагается молиться и слушать — я и молюсь, и слушаю. Но потом поворачиваюсь к другим и чувствую… — Себастьян качает головой. — Чувствую, что продираюсь сквозь мрак, что впереди покой и безопасность, только за мной туда никто не идет.

Так и не успокоившись, пару дней спустя я подъезжаю к дому Себастьяна.

В субботу, излив мне душу, он отлучился в уборную, потом вернулся, сел рядом со мной и улыбался как ни в чем не бывало. Впервые вижу, чтобы человек так быстро брал себя в руки и откладывал переживания «до лучших времен». Такое умение очень впечатляет и столь же сильно угнетает.

Мы смотрели телевизор, держась за руки, потом у Себастьяна снова засигналил сотовый, и он сказал, что ему пора домой. У двери Себастьян поцеловал меня, на подъездной аллее оглянулся, а вечером прислал имейл, написав, что все в порядке.

Говорю же, в порядок он себя приводит здорово.

За последнее время риторика СПД впрямь немного изменилась. Как сказал Себастьян, упор делается на благожелательное и гуманное — непременно гуманное — отношение к гомосексуалам. Но это не принципиальное изменение позиции, а лишь контраргумент обвинениям в неприятии ЛГБТК-сообщества. Я читал, что СПД лишь недавно осудили конверсионную терапию, заявив, что ни родители, ни религиозные лидеры не вправе ожидать или требовать изменения ориентации. Так что, по сути, Себастьян мог совершить каминг-аут и остаться СПД, а вот поддерживать отношения со мной он не мог. Раз у него есть бойфренд, значит, он «ведет гомосексуальный образ жизни».

Получается, не изменилось ничего.

Я включаю режим паркинга и выбираюсь из салона. Миссис Бразер выгружает пакеты с покупками у крыльца, и я спешу ей на помощь, хотя на деле хочется спросить, как можно исповедовать религию, запрещающую любить, кого хочешь.

— Боже, Таннер, ты такой милый! Спасибо! — благодарит она и берет сумочку.

Я спешу за ней в дом, ставлю пакеты на разделочный стол, выхожу за следующей партией. Себастьяна не видно, зато в гостиной Фейт: растянулась на ковре и раскрашивает картинку.

— Привет, Таннер! — говорит она и дарит мне беззубую улыбку.

— Привет, Фейт! — Взглянув на картинку, я догадываюсь, что это раскраска по мотивам Десяти заповедей. В этой семье все с религией связано? Фейт уже наполовину раскрасила картинку, на которой синевласый Иисус с горы взывает к разноцветной пастве. Сестренка-то у Себастьяна высший класс! — Здорово у тебя получается! — Я показываю на верблюда, которому девочка пририсовала крылья. — Очень оригинально.

— Я еще блестки потом наклею. Просто клеить мне разрешают только на кухне. Ты брата моего ищешь?

— Ага, — отвечаю я. — Он помогает мне писать роман.

Я вру, но отмазка все равно классная.

Миссис Бразер заходит в гостиную и улыбается нам обоим.

— Ничего себе! — говорит она дочери. — Синие волосы?

— У Иисуса могут быть синие волосы! — Цветной карандаш дерзко черкает страницу раскраски, и меня так и подмывает сказать: «Запомни себя такой, запомни свои убеждения и не позволяй ничьим правилам их менять».

— Да, конечно, может, — заверяет миссис Бразер и поворачивается ко мне. — Таннер, милый, Себастьян, наверное, внизу, в своей комнате.

— Спасибо! — говорю я и обращаюсь к девочке: — Отличная картинка, Фейт!

— Знаю, — отзывается малышка и снова дарит мне улыбку.

— Таннер, на разделочном столе печенье. — Миссис Бразер выпрямляет спину и машет рукой в сторону кухни. — Захватишь с собой, ладно? Себастьян над чем-то работает и даже не передохнет.

«Да, миссис Бразер, разумеется я отнесу печенье вашему сексапильному сыну. С превеликим удовольствием».

— Да, конечно. — Я беру свои вещи и иду за ней.

— Чуть позже я повезу Фейт на танцы. Если проголодаетесь — не ждите меня и ешьте.

На гранитной столешнице целое блюдо печенья с шоколадной крошкой. Я собираюсь повернуться к лестнице, но что-то синее, мелькающее на улице у качелей, магнитом притягивает мой взгляд. Синяя рубашка была сегодня на Себастьяне. Она растянулась на мускулистом торсе, подчеркнула бицепсы — ни на что больше мне внимания не хватило. Неужели он каждое утро одевается, чтобы меня помучить?

Стеклянная дверь-купе бесшумно скользит по рельсу, и я попадаю во внутренний двор. С этой точки мне видно, как, опустив голову, Себастьян сидит на качелях и желтым маркером выделяет строки в тексте своего романа.

Я по траве иду к качелям — Себастьян понимает голову и замечает меня.

— Привет! — восклицает он, потом взгляд его падает на блюдо у меня в руках. — Ты печенье мне принес?

— Вообще-то печенье ваше. Просто твоя мама передала его через меня.

— Ты ей нравишься. — Себастьян волочит ноги по траве. — Ты всем моим родным понравился. Я в этом не сомневался.

— Понятия не имею почему, — смеюсь я.

— Брось, ты нравишься всем. Парням, девушкам, учителям, родителям. Моя бабушка назвала тебя лохмушкой-милашкой.

— Твоя бабушка считает меня милым?

Себастьян поднимает на меня взгляд, щурясь на солнце.

— Да ты и сам знаешь, какой ты милый.

Пусть, пусть запишет эту фразу — я буду читать ее и перечитывать.

— Так ты дашь мне печенье?

На миг я встречаю его пристальный взгляд, затем протягиваю печенье с блюда. Оно еще теплое.

— Твоя мама просила отнести печенье тебе в комнату. — Я многозначительно поднимаю брови. — Она думает, что ты там.

Сегодня Себастьян выглядит намного лучше — счастливее! Стресс от злополучной поездки в лес уже явно позади. Способность восстанавливать душевные и физические силы у него фантастическая. Стоит ему улыбнуться — у меня сердце замирает.

— Раз она думает, что я в доме, предлагаю прятаться здесь.

— Она собирается везти Фейт на танцы.

— На улице все равно хорошо. — Себастьян собирает вещи и ведет меня в тень огромного дерева. Из дома нас никто не увидит: полог молодой ярко-зеленой листвы скроет нас полностью. Я беру печенье и ломаю пополам.

— Чем занимаешься?

— Психологией. — Он захлопывает учебник и вытягивается на траве. Я стараюсь не сводить взгляд с его лица, но, повернувшись ко мне, Себастьян наверняка догадывается, что я глазел на его дорожку на животе. — Как тебе сегодня групповая работа с МакАшером? — интересуется Себастьян.

Клево, что он якобы выше сплетен, а в реале замечает все.

— Бедняжка чуть со стула не рухнула, стараясь сверкнуть буферами.

— Ага, я видел этот момент! — Себастьян смеется и откусывает печенье.

— А ты как остаток дня провел?

— У меня был тест по экономике. — Он снова откусывает печенье, прожевывает, глотает. Я завороженно смотрю, как работают его челюсти. — Потом тест по латыни, потом хор.

— Вот бы мне увидеть, как ты поешь!

— Ну, в следующий раз смотаешься с уроков и посмотришь. — Себастьян открывает один глаз и косится на меня. — Ты ведь обожаешь плевать на правила!

— Ага, я такой, малолетний правонарушитель со средним баллом четыре ровно. — Я слизываю шоколад с большого пальца и перехватываю взгляд Себастьяна. Он смотрит так, что у меня мурашки по спине бегут. — У Осени роман почти готов.

Вероятно, в глазах у меня мелькнуло напряжение, потому что Себастьян задумывается.

— Это здорово, но совершенно не обязательно. То есть у тебя еще целый месяц. Ну и на саморедактуру кто-то тратит больше времени, кто-то меньше. К концу семестра нужен готовый текст в черновом варианте, а не в беловом.

Я прячу глаза, и Себастьян наклоняется, перехватывая мой взгляд.

— Так ты отправишь мне главы?

Мне претит сама перспектива взвалить правку на Себастьяна.

А еще претит перспектива обнажить перед ним все свои страхи и тревоги.

Поэтому я перевожу стрелки.

— А ты свой роман когда закончил?

— Та-а-ак… — Прищурившись, Себастьян смотрит вверх, на ветки дерева. — Закончил я в мае, за неделю до срока, если помню правильно, а черновой вариант сдал неделей позже. До сих пор не уверен, что получилось хорошо.

— Очевидно, получилось.

— Ну, о вкусах-то не спорят. Тебе, например, мой роман мог бы и не понравиться.

— Очень сомневаюсь.

— Еще как мог бы. Мама, наверное, пообещала мои авторские знакомым, но один экземпляр я тебе умыкну. Так будет честно, ведь ты дашь мне прочесть свой роман. — Себастьян дарит мне самую очаровательную из своих улыбок, и я пинаю его кед носком своего.

— Твой роман прочел и купил понтовый нью-йоркский редактор. Так что это точно не отстой.

— Вот и твой роман точно не отстой, Таннер. Да, отдельные детали нужно изменить, чтобы никто не пострадал, но это не отстой. Ты тщательно все анализируешь и очень тонко чувствуешь. — Себастьян усмехается. — Да, да, тонко чувствуешь, внешней безбашенности вопреки.

— Внешней безба… — с улыбкой начинаю я, но осекаюсь, услышав сверху голоса.

— Ты уже дома? — спрашивает мать Себастьяна, и мы резко пригибаемся, словно нас засекли за чем-то постыдным. — Я не ждала тебя до ужина.