Себастьян щурится и придвигается ко мне, чтобы лучше увидеть то, что я показываю.

— Вон то созвездие?

— Нет, ты на Ворона показываешь. Дева, она… — Я двигаю ему руку, и она замирает у меня над грудью. Мое бедное сердце сейчас выскочит прямо в нее. — Она вот здесь.

— Ага, точно, — шепчет Себастьян и улыбается.

— Вон та яркая точка — Венера.

Себастьян шумно втягивает воздух.

— Да, я помню…

— Рядом с ней плотное скопление, видишь? Это Плеяды. Кажется, что звезды в нем сближаются.

— Откуда ты все это знаешь? — спрашивает Себастьян.

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он близко, так близко, и тоже на меня смотрит.

— От папы. Поздними вечерами в походах заняться особо нечем — только делать сморы [Сморы — сладость, которую делают на пикниках. Состоит из двух крекеров, между которыми кладут поджаренный на костре зефир и кусочек шоколада.], рассказывать страшилки и созвездия разглядывать.

— Самостоятельно я могу найти лишь Большую Медведицу, — признается Себастьян и опускает взгляд мне на губы.

— Если бы не папа, я тоже ничего не знал бы.

Себастьян отводит взгляд и снова поднимает глаза к небу.

— Классный у тебя папа.

— Да, очень.

Сердце болезненно сжимается: у меня лучший папа на свете, отчасти потому что он все обо мне знает и любит таким, как есть. А от Дэна скрыта целая сторона жизни его сына. Я могу вернуться домой, рассказать папе о каждой минуте сегодняшнего дня — даже как лежал с Себастьяном на капоте бывшей маминой «камри», — и между нами ничего не изменится.

Видимо, у Себастьяна те же мысли.

— Я все вспоминаю, как крепко папа обнял меня тогда в лесу, — говорит он, прерывая молчание. — Жизнью клянусь, хотелось мне одного — чтобы он мной гордился. Странно говорить об этом вслух, но гордость отца я воспринимаю как внешнее подтверждение того, что Бог тоже мной гордится.

Вот что тут скажешь?

— Не представляю, как отреагировал бы папа, узнай он, где я сейчас. — Себастьян смеется, поглаживая себя по груди. — Съехал по грунтовой дороге в закрытую для въезда береговую зону, лежу на капоте машины со своим бойфрендом…

Это слово до сих пор приводит меня в трепет.

— Я так горячо молился, чтобы меня не тянуло к парням, — признается Себастьян, и я поворачиваюсь к нему лицом. Он качает головой. — А потом мучился, типа у людей серьезные проблемы, а я прошу о мелочах. Но вот я встретил тебя…

Мы оба позволяем фразе оборваться. Я предпочитаю думать, что она заканчивается так: «…и Господь сказал, что ты для меня предназначен».

— Угу, — говорю я вслух.

— Значит, в школе никто не знает, что тебе нравятся парни, — говорит Себастьян, и я отмечаю, что он упорно избегает слов «гей», «би», «квир». Сейчас самое время перевести разговор на Осень/Мэнни/Джули/Маккенну, хотя эту тему легко опустить. Кто знает, что услышали девчонки. Мэнни о своей догадке пока помалкивает, Осень под страхом смерти пообещала держать язык за зубами. У Себастьяна есть свои секреты, так что и я имею право на свой.

— Никто не знает. Я же встречался с девушками, вот меня и считают натуралом.

— Все равно не понимаю, почему ты не заведешь девушку, если можешь.

— Дело не в том, что я могу, а в человеке. — Я накрываю его ладонь своей и переплетаю пальцы наших рук. — Осознанно выбирать я не способен. Не больше, чем ты.

Чувствую, Себастьяну не нравится мое объяснение.

— Думаешь, ты сможешь когда-нибудь открыться кому-то, кроме самых близких? Если начнешь жить с парнем, ты… решишься на каминг-аут?

— Если ты придешь ко мне на выпускной, все всё поймут.

— Что?! — в ужасе восклицает Себастьян.

Я улыбаюсь, но чувствую, что губы дрожат. Я не собирался заговаривать о выпускном, хотя и не зарекался.

— А если бы я пригласил тебя?

Судя по выражению лица, чувства у Себастьяна самые противоречивые.

— Знаешь… Нет, я не смог бы.

В сердце у меня гаснет лучик надежды, впрочем, я не удивлен.

— Все в порядке, — говорю я. — То есть я, конечно, хотел бы с тобой пойти, но что ты согласишься, не ждал. Я даже не уверен, что сам на сто процентов готов к такому.

— Так ты собираешься на выпускной?

— Да, может, с Осенью пойду, если она кинет Эрика, — отвечаю я, снова глядя на небо. — Мы друг у друга вроде запасных аэродромов. Осень хочет, чтобы я пригласил Сашу.

— Сашу?

Я отмахиваюсь, мол, влом такое объяснять.

— Ты когда-нибудь был с Осенью?

— Мы тискались разок. Кайфового кайфа не вышло.

— Для тебя или для нее?

— Для меня. — Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь. — За Осень ответить не могу.

Взгляд Себастьяна скользит мне по лицу и останавливается на губах.

— По-моему, Осень влюблена в тебя.

Об Осени мне сейчас говорить не хочется.

— А ты?

Похоже, Себастьян не сразу догадывается, о чем я. Гладь его лба нарушает морщинка, проступившая меж бровями. Потом морщинка уходит, и глаза вылезают из орбит.

Впоследствии я буду вспоминать этот момент и гадать, почему Себастьян меня поцеловал: потому что не хотел отвечать или потому что считал ответ настолько очевидным, что не мог не поцеловать? А прямо сейчас он подается вперед и ложится на меня, его губы такие горячие, такие знакомые… Эмоции превращаются в лаву и заполняют мне грудь.

Я вспоминаю этот момент, но реально не могу описать его словами. Себастьян касается меня, клеймит ладонями, обжигает кончиками пальцев. Хочу как-то запечатлеть происходящее, не только чтобы запомнить, но и чтобы объяснить. Почти невозможно облечь в словесную форму наше горячечное, отчаянное, исступленное безумие. Если только сравнить его с волнами, хлещущими о берег, с неукротимо дикой силой воды.

Когда его прикосновения из робких превращаются в уверенные и целенаправленные, когда я не выдерживаю, а он не сводит с меня пылающего экстазом взгляда, незыблемым остается одно — мы оба понимаем, насколько это хорошо, насколько правильно. Этот момент и наше безмятежное счастье после него не подлежат исправлению. Такое не перепишешь и не сотрешь.

Глава семнадцатая

Когда я приезжаю домой, папа еще не спит. В руке у него чашка чая, на хмуром лице большими буквами написано «Ты едва не нарушил комендантский час!».

Чувствую, уголки рта у меня ползут вниз под тяжестью извинений. Нетушки, улыбка у меня непробиваемая! Я в эхокамере, каждая клеточка тела вибрирует от прикосновений Себастьяна.

Папа двигает бровями, словно разгадывая тайну моей улыбки.

— Осень? — спрашивает он без особой уверенности. Папа знает: таким счастливым я от Осени не возвращаюсь. Я ни от кого таким не возвращаюсь.

— Себастьян.

Папа открывает рот в беззвучном «ах!», потом кивает, кивает и снова кивает, вглядываясь мне в лицо.

— Вы предохраняетесь?

Господи…

Теперь улыбка у меня дрожит от страшного стыда.

— Папа!

— Вопрос вполне закономерный.

— Да мы не… — Я лезу в холодильник за колой. Перед мысленным взором мелькают противоречивые образы. Себастьян сверху, он накрывает меня собой. Напряженный, заинтересованный взгляд папы. — Мама убила бы тебя за такое! Ты же полусознательно благословляешь меня на дефлорацию сына епископа!

— Таннер!

Папа хочет засмеяться или пощечину мне влепить — не пойму. Не факт, что он сам понимает.

— Да шучу я! До такого мы еще не дошли.

Папа отодвигает кружку, и она скрежещет по кухонной стойке.

— Не исключено, что со временем дойдете. Танн, я просто хочу убедиться, что ты не забываешь об осторожности.

Банка колы открывается с приятным шипением.

— Клянусь его не обрюхатить!

Папа закатывает глаза, и в этот самый момент появляется мама, замирая на пороге.

— Что?! — Голос у мамы звучит глухо, глаза вылезают из орбит. Я отмечаю, что на ней ночнушка с радужной надписью «Люби. Гори. Борись. Твори. Кипи». Первые буквы слов составляют аббревиатуру ЛГБТК.

— Нет, Дженна, тут не то, что ты думаешь! — смеется папа. — Таннер просто гулял с Себастьяном.

Нахмурившись, мама смотрит то на папу, то на меня.

— А что я такое думаю?

— Что у них с Себастьяном… все серьезно.

— Эй, у нас впрямь все серьезно! — парирую я, глянув на папу.

— «Серьезно» значит «настоящая любовь»? Или это значит, что дошло до секса? — уточняет мама.

— Который из вариантов пугает вас больше? — спрашиваю я со стоном.

— Ни один не пугает, — осторожно отвечает папа, пристально глядя на маму.

Судя по этим безмолвным переговорам, мой роман с сыном епископа стал у родителей самой обсуждаемой темой.

— Вам реально повезло! — заявляю я, подхожу к маме и крепко-прекрепко ее обнимаю. Мама льнет ко мне, руками обхватывает меня за пояс.

— В каком это смысле? — интересуется она.

— Со мной у вас ни забот, ни хлопот, ни страхов.

— Ну, Таннер, не льсти себе! — смеется папа. — Седых волос ты нам добавил.

— Но эта история страх на вас нагнала.

Папа серьезнеет.

— Думаю, твоей маме принять ее сложнее, чем она показывает.

Мама согласно угукает мне в грудь.

— История твоя взбудоражила и обозлила ее. В какой-то мере и огорчила. Мама хочет защитить тебя, отгородить от боли и страданий.

В груди становится тесно, и я еще сильнее обнимаю маму.

— Знаю.

— Мы очень любим тебя, малыш. — Мамин голос звучит глухо. — Хотим, чтобы ты жил среди более прогрессивных людей.