— То есть, как только придут письма о зачислении, мне нужно сбежать из Прово и начисто забыть о его существовании? — с улыбкой спрашиваю я.

— Я очень надеюсь на Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, — говорит мама, кивнув мне в грудь.

Папа смеется, потом добавляет:

— Просто не забывай об осторожности, ладно? Будь начеку.

Папа явно имеет в виду не только физическую сторону отношений. От мамы я подхожу к нему и обнимаю за плечи.

— Хорош обо мне волноваться, а? Со мной все в порядке. Себастьян мне очень нравится, но я прекрасно понимаю, что к чему приводит.

Мама медленно подходит к холодильнику за перекусом.

— Вот даже если не думать о родителях Себастьяна и их чувствах… Ты в курсе, что он может вылететь из университета за сам факт свидания с тобой? Даже если церковь стала лояльнее, чем в пору моей молодости, ты в курсе, что кодекс чести Университета Бригама Янга запрещает заниматься тем, чем вы сегодня занимались?

— Мам, я когда-нибудь смогу просто насладиться нашими отношениями? — Честное слово, сейчас совершенно не в кайф обсасывать хреновые варианты развития событий. Я и так травлю себя этим сутки напролет. — Проблема не в нас с Себастьяном, а в правилах.

Мама хмуро смотрит на меня через плечо, и папа немедленно вмешивается:

— Понимаю, о чем ты, но все не так просто. Нельзя сказать, мол, правила здесь не те, поэтому что я хочу, то и ворочу.

Кайф от прикосновений Себастьяна, от нашей близости начинает отлетать. Хочу убраться с кухни и побыстрее. Ну почему с родителями у меня такая хрень? Здорово, что я могу поделиться с ними абсолютно всем. Здорово, что они видят меня насквозь. Но стоит разговору коснуться отношений с Себастьяном, их забота превращается в темную тучу, наползающую на солнце. Она омрачает все вокруг.

Поэтому папе я не отвечаю. Чем больше я буду спорить, тем больше благоразумных контраргументов выложат родители. Папа вздыхает, скупо улыбается и приподнимает подбородок: иди, мол. Он будто чувствует, что мне нужно сбежать и как-то излить впечатления от сегодняшнего вечера.

Я целую маму и несусь по лестнице к себе в комнату.

Слова так и рвутся на волю из головы, из кончиков пальцев. Все случившееся, все пережитое и прочувствованное льется наружу, наконец облегчая мне душу.

Потом слов уже нет, а впечатлений еще море — от ленивой улыбки, с которой познавший таинство Себастьян опустился на капот «камри», — я беру блок стикеров и залезаю на кровать.

...

Сегодня после обеда мы строили.

«Для людей», — сказал он.

Новое для отдыха, новое для будней, новое для праздников.

Мы построим новое, а «Спасибо» не дождемся.

Но мне было хорошо, и я признался ему в этом.

Он положил брус на плечо, словно штык.

Я чуть не засмеялся.

Так вот что значит любить

Солдата из вражеской армии?

Я закрываю глаза.

Мне следовало предугадать. Мне следовало подумать, что после субботнего вечера встреча на семинаре в понедельник получится неловкой, потому что эти два дня разделяет напичканное молитвами и церковными делами воскресенье.

Когда в понедельник я прихожу на семинар, Себастьян не отрывается от чтения. Но меня он однозначно чувствует так же, как я его, потому что невольно подается назад, прищуривается и тяжело сглатывает.

Даже Осси замечает неладное. Она вываливает учебники на соседнюю парту, наклоняется ко мне и чуть слышно спрашивает:

— В чем дело? У вас все в порядке?

— Что? — Я смотрю на Себастьяна, будто не понимаю, о чем речь, и пожимаю плечами. — Уверен, у него все хорошо.

А у самого пульс зашкаливает… За вчерашний день Себастьян не прислал мне ни одного сообщения, а сегодня упорно не смотрит в мою сторону.

Что-то очень не так. Я легкомысленно отмахнулся от родительских тревог, и, похоже, сейчас мне это аукнется.

Ашер врывается в класс с верещащей Маккенной на закорках. Мы все замираем: на пол он ее опускает похабнейшим образом. Маккенна скатывается ему по спине, а Ашер откровенно лапает ей задницу. Получился нелепый, выпендрежный выход на арену, даже Дейв-Буррито изумленно восклицает:

— Да ты что, чувак?!

Ашер и Маккенна целуются перед всем классом, объявляя о своем воссоединении.

— Ну вот и слава богу, — говорю я, кипя от гнева. МакАшеру дозволено тискаться по всему кампусу — в худшем случае пара человек глаза закатит. Кстати, они оба мормоны и, если не ошибаюсь, вообще не должны так себя вести, а в школе — тем более. Но что им светит: насмешки, остракизм, угрозы? Да ничего! На них даже епископу не пожалуются. Из школы их не исключат. А ведь они провоцируют беспорядок и сходятся только потому, что соскучились без сплетен. Соскучились настолько, что бессознательно стараются дать пищу для новых пересудов. Зуб даю, они трахались и так, и эдак, однако Ашер отправится на миссию, по возвращении женится на порядочной мормонской девушке — может, даже на Маккенне — и станет таким же ханжеским моралистом, как большинство СПД. А Себастьян в классе и посмотреть на меня не решается, вероятно потому, что поедом ест себя за сравнительно невинные субботние прикосновения.

Меня от такого тошнит, аж выворачивать начинает.

— Думаю, приближение выпускного настроило их на романтический лад, — говорит Осень за соседней партой.

— Или на отчаянный. — Я вытаскиваю ноут из рюкзака и снова смотрю на Себастьяна. Он так и не обернулся, чтобы хоть взглянуть на меня.

Швырнуть бы ему чем-нибудь в затылок или бесстыдно — пусть все слышат! — заорать: «Эй, помнишь меня?» Вместо этого я беру телефон, под партой быстро набираю и отправляю ему: «Привет, я здесь!»

Вот он лезет в карман за сотовым, читает, потом оборачивается, слабо улыбается через плечо — смотрит не в глаза, а куда-то поверх моей макушки — и снова отворачивается.

В голове полная каша. Снова слышится мамин голос, он успокаивает, напоминает, что Себастьяну скоро уезжать, что у него полон рот забот, которые мне в жизни не понять. Вдруг после молитвы ему впервые в жизни стало не легче, а больнее?

Семинар тянется как ствол гигантской секвойи, а я все сильнее загоняюсь и заморачиваюсь. Черновой вариант романа готов почти у всех, и Фуджита дает рекомендации по саморедактуре. То есть я думаю, что он их дает, и радуюсь, что Осень все тщательно конспектирует, потому как сам не улавливаю ни слова. Вместо этого я склоняюсь над блоком стикеров и пишу:

Луна спряталась,
Лишь где-то вдали желтели огни фонарей.
Навстречу им убегала грунтовая дорога
Длиной в вечность.
В кои веки мы остались наедине.
Твое тепло на капоте «камри»
Для меня памятка нашей близости.
В руке у меня твоя тяжесть.
В ладони годы неутоленного желания.
Ты прикусил мне шею, когда кончил,
Потом целовал, не открывая глаз.
Я отчаянно стараюсь не таращиться на него.

Я хватаю рюкзак и вылетаю из класса буквально через секунду после звонка. Осень окликает меня, но я бегу прочь. Потом напишу ей и все объясню. Я уже в конце коридора, когда меня снова окликают. На этот раз не Осень.

— Таннер, подожди!

Шаги замедляются против моей воли.

— Привет!

Совсем рядом длинный ряд шкафчиков, и я не свожу с них глаз. Нельзя нам сейчас общаться! Обиженный, обескураженный, обозленный его игнором, я боюсь того, что могу наговорить.

— Привет… — повторяет Себастьян, явно озадаченный. Неудивительно: в первый раз ему пришлось бежать за мной, а не наоборот.

Застыв посреди школьного коридора, мы как крупный камень в ручье — плотный поток учеников струится вокруг нас. Тихим и уединенным это место не назовешь, но раз оно подходит Себастьяну, то и мне тоже.

— Ты на урок бежал?

Почему говно во мне закипает именно в эту секунду? Почему, почему сейчас? Выходные-то прошли отлично. Ну помолчали мы денек, ну пообщались странным образом в школе, и сразу бац! — у меня паника первого уровня по шкале Дефкон [Дефкон — шкала готовности вооруженных сил США. Коды соответствуют накаленности военной обстановки. Стандартный протокол в мирное время — Дефкон 5, который уменьшается с накалом и ужесточением военной обстановки. Дефкон 1 соответствует ожиданию немедленной полномасштабной атаки.].

Я снова на вершине горы, снова слышу Себастьяново «Это не так. Я не гей». А сегодня он и зубы стиснул, и от меня отворачивается, показывая, что от субботней встречи ему больше вреда, чем пользы. Себастьян с чем-то борется, сам того не осознавая. Он по уши увяз в своих догмах, в болоте своих «должен». Он не в силах признаться себе, что западает на парней, что это не изменится, потому как составляет часть его сущности, совершенную, заслуживающую восхищения, уважения и права на жизнь не меньше, чем остальные.

— Уроки закончились. Я собирался домой, — отвечаю я.

— Да, конечно. Я так и думал. — Себастьян качает головой. — Таннер, изви…

Договорить не получается: к нам подходит Мэнни.

— Привет, ребята! — говорит он и улыбается. То есть он обращается не ко мне и к Себастьяну, а к нам с Себастьяном. К нам как к паре. Я поворачиваюсь, чтобы оценить реакцию Себастьяна, и чувствую: он тоже уловил разницу.

Господи, Мэнни, неужели нельзя поддерживать меня чуть сдержаннее?

— Привет, Мэнни! — говорит Себастьян.

Я поворачиваюсь к Мэнни и киваю на куртку с логотипом школы.

— У тебя сегодня игра? — Я стараюсь, чтобы голос звучал беззаботно, а у самого сердце так и бухает. Я ведь до сих пор не сказал Себастьяну про разговор с Мэнни. Я до сих пор не сказал, что Мэнни в курсе.