— Но, получив откровение, ты хоть раз задумался о том, как это повлияет на твое будущее; о том, кто ты; о том, то значит быть геем?

— Я не…

— Да знаю я… Секу фишку! — рычу я. — Ты не гей. Но ты хоть раз заглядывал себе в душу, когда молился? Хоть раз пытался рассмотреть там крупицу своей самости? Или вместо этого ты упорно вымаливаешь у Господа позволение заглянуть и рассмотреть?

Себастьян молчит, и я бессильно опускаю плечи. Хочу просто уйти. Так и не поняв, зачем Себастьян разыскал меня. Налаживать отношения за двоих я не смогу. Себастьян решил со мной расстаться, и мне нужно его отпустить.

На скамейке я просидел не один час и вот наконец встаю. Кровь устремляется к ногам, голова кружится. Впрочем, хорошо, что я снова двигаюсь, что у меня снова есть цель — Осень.

Я собираюсь пройти мимо, но замираю, наклоняюсь к Себастьяну шепнуть пару слов и залипаю на его знакомый запах.

— Знаешь, парюсь я не из-за того, что ты разобьешь сердце мне. Я заранее знал, что это вполне реально, но все равно отдал его тебе. А вот собственное сердце разбивать не надо. Церковь занимает в нем немало места… Как думаешь, в ней найдется место для тебя?

Едва выбравшись из машины, я слышу музыку. Окна маленького двухэтажного дома Осени закрыты, но пульсирующий бас оглушительного дет-метала заставляет их дрожать. Значит, Осень больше не хандрит под одеялом, а слушает дет-метал.

Добрый знак.

Газоны я обычно стригу летом, но здесь мешкать нельзя: трава дикими пучками расползается вдоль тротуара. Так, к концу недели нужно привези сюда газонокосилку. Если Осень позволит мне. Если она станет со мной разговаривать.

Глубокий вдох — я звоню в дверь, понимая, что из-за музыки Осень вряд ли меня услышит. Никакого движения в доме не видно. Я вытаскиваю телефон, снова набираю ее номер и вскидываю голову: впервые со вчерашнего вечера не включается голосовая почта, а слышатся гудки. Впрочем, Осень не отвечает. Я в очередной раз попадаю на голосовую почту и оставляю очередное сообщение: «Осень, это я. Перезвони мне, пожалуйста».

Я прячу телефон в карман, снова звоню в дверь и устраиваюсь на ступеньках крыльца, готовый сидеть до победного. Дома Осень, дома, нужно просто подождать.

Двенадцать машин, два собачника и одного почтальона спустя я наконец что-то слышу. Музыка обрывается так резко, что от внезапной тишины звенит в ушах.

Оборачиваюсь я в тот самый момент, когда из-за двери выглядывает Осень. Глаза у нее покраснели от слез. Торопясь встать, я едва не слетаю с крыльца, и уголок ее рта дергается вверх — получается улыбка.

Надежда заставляет сердце бешено биться.

— Я видела, как ты приехал. — Осень выходит на крыльцо и щурится на яркое полуденное солнце. Получается, она в курсе, что я здесь уже почти час. — Решила выйти, пока соседи не пожаловались в полицию на сквоттера.

— Я звонил тебе.

— Да, я видела. — Осень вздыхает, смотрит на двор, потом, прищурившись, на меня. — Может, зайдешь?

Я радостно киваю. Осень шире открывает дверь, отступает в темноту и машет мне бледной рукой: пошли, мол.

Гостиная превратилась в подушечную крепость, как всегда, когда Осени нужно спрятаться от внешнего мира. Окна глухо зашторены, телевизор работает, но без звука. Диван завален подушками и одеялами, а упаковку печенья «Чипс Ахой!» в углу словно стая голодных хорьков растерзала. Телефон мирно лежит на журнальном столике. На экране мигают уведомления. Спорим, все они о моих звонках и сообщениях?

В этом доме я бывал тысячу раз: ужинал, делал домашку, просмотрел бесчисленное множество фильмов на этом самом диване, но никогда прежде нас не разделяла целая гора неловкости. Я даже не знаю, с чем сравнить ее высоту.

Осень подходит к дивану, скидывает большинство одеял на пол и жестом велит мне: иди сюда. В гостиной мы почти никогда не разговариваем. Здесь мы смотрим кино, на кухне перекусываем, но, с тех пор как стали лучшими друзьями, все наши разговоры происходят у Осени в комнате.

Вряд ли кто-то из нас готов отправиться туда сегодня.

Внутри у меня все сжимается. Какого черта я просидел в школе целое утро, наводя порядок в мыслях, если в нужный момент они все растерялись?

Я смотрю на Осень и стараюсь сосредоточиться. Вчера вечером она была в розово-черной пижаме. Перед мысленным взором мелькает цветовое пятно, а за ним вопросы: «Осень потом оделась? Или сразу же встала под душ? Она попыталась смыть все случившееся так же быстро, как я?»

Сейчас на Осени треники и футболка Университета Юты, которую год назад мы купили на футбольный матч. Университет Юты играл с Университетом Бригама Янга, и мы так отчаянно болели за Университет Юты, что искали счастливые монетки и загадывали желания у фонтанов. Кажется, с тех пор прошло сто лет. Волосы у Осени сейчас заплетены в косу на боку и кажутся влажными. Почему мне полегчало оттого, что Осень вымылась? Мысли направляются в другое русло: вспоминается, как волосы Себастьяна скользили мне по лицу, когда он целовал мне щеки и шею, спускаясь к груди… А вот Осень вчера собирала волосы или распускала? Я их как-то чувствовал?

От таких вопросов пробуждается чувство вины, за ним текут сбивчивые фразы.

— Вчера, когда пришел, я не собирался… — Я смахиваю слезу и начинаю снова. — Я не хотел… чтобы так получилось. От боли крыша поехала. Я не думал… использовать тебя…

— Погоди… — Осень поднимает руку. — Прежде чем включать благородство, дай мне сказать, ладно?

Я киваю. Дыхание сбилось, словно до дома Осени я пробежал миль десять.

— Ладно.

— Сегодня утром я проснулась и подумала, что все это сон. — Осень смотрит себе на колени и теребит завязки на поясе треников. — Подумала, что в моем сне ты приехал и у нас все случилось. — Осень смеется и поднимает взгляд на меня. — Такие сны мне снились и раньше.

Что сказать, не знаю. Вообще-то я не удивлен, но интерес Осени ко мне всегда был абстрактным и ничем конкретным не подкреплялся.

— Ой…

Да, ответ явно не супер.

Осень тянется к косе и накручивает кончик на палец так, что кожа белеет.

— Сейчас ты снова заведешь про «использовал» и «воспользовался». В какой-то мере так и получилось. Но дело не только в тебе. Я не врала, когда говорила, что мне нелегко принять правду о вас с Себастьяном. Причин тут несколько. Думаю, некоторые ты всегда знал. Думаю, ты всегда понимал почему.

Осень ждет подтверждения, а у меня в груди становится мерзко и скользко.

— Наверное, поэтому я так гадко себя чувствую, — говорю я. — Наглядный пример того, что значит «использовать» и «воспользоваться».

— Да, пожалуй. Но все не так просто. — Осень качает головой. — За последние несколько месяцев наши отношения сильно изменились. Наверное, я пыталась разобраться в них. Разобраться в тебе.

— В каком смысле?

— Когда ты признался в бисексуальности… Боже, я чувствую себя полной тварью, но раз уж секретов между нами больше нет, хочу высказаться. Ты не против?

Я качаю головой, а Осень подтягивает колени к груди и опускает на них подбородок.

— С самого начала я тебе не поверила, потом в какой-то момент подумала, мол, капец, теперь нужно следить и за девушками, и за парнями? Еще я надеялась, что, возможно, сумею тебя переубедить.

— Ой! — снова вырывается у меня, потому что других вариантов нет. Осень явно не единственная, кто считает, что бисексуальность — сознательный выбор, а не врожденное качество. Упрекать ее язык не поворачивается. Особенно сейчас.

— Ты был сильно расстроен, и я… Я знаю тебя. Знаю, как ты справляешься с болью. Ты ищешь утешения у меня — в безопасных отношениях со своей лучшей подругой. А вчера вечером… — Осень задумчиво жует губу. — Я притянула тебя к себе. Может, и я шансом воспользовалась.

— Осси, не надо…

— Когда ты сказал, что Себастьян тебя не любит, у меня внутри все сжалось. — Глаза у Осени наполняются слезами, и она качает головой, стараясь их сморгнуть. — Я страшно на него разозлилась. Еще сильнее злило, что ты позволил себя обидеть. Ну вот как так? Все же было яснее ясного.

Не знаю почему — честное слово, не знаю! — но эти слова меня смешат. Кажется, впервые за несколько дней я смеюсь по-настоящему.

Осень обнимает меня, заставляя положить голову ей на плечо.

— Иди сюда, дуралей!

Я прижимаюсь к ней. От запаха шампуня и тепла ее руки, обвившей мне шею, перед мысленным взором у меня проносятся кадры, из груди вырывается тихий всхлип.

— Осень, я так виноват!

— Я тоже виновата, — шепчет она. — Я заставила тебя изменить Себастьяну.

— Ну, мы же с ним расстались.

— Должно пройти какое-то время.

— Я хочу любить тебя так же, — признаюсь я.

Осень не отвечает, и я жду, что пауза исказит мои слова и сделает странными, но нет, ничего подобного.

— Скоро все это останется позади. — Осень целует меня в висок. Наверное, нечто подобное тысячу раз говорила ей мама. Осси пытается быть мудрой, и я еще крепче прижимаю ее к себе.

— Как ты себя чувствуешь?

— Больно… — Осень пожимает плечами.

— Больно, — медленно повторяю я, стараясь допетрить, что к чему.

Потом у Осени вырывается стыдливый смешок, и стоп! — тормоза оставляют на душе у меня длинный черный шрам.