Себастьян

Ночью, лежа без сна, Себастьян смотрит в чисто-белый потолок и чувствует, как ожог медленно разъедает грудь изнутри. Появляется он всегда под грудиной и медленно тянется вниз, черный, скручивающий края плоти, как спичка, которую поднесли к полиэтилену.

В первую ночь Себастьян принял его за расстройство желудка.

Во вторую ночь он понял, что дело не в этом.

В третью ночь он его боялся, а в четвертую пошел спать пораньше, заранее зная: начнется все с легчайшего укола и перерастет в острую боль, которая диким, злым потоком растечется до живота. Почему-то рождается боль, едва его голова коснется подушки. Раньше в этот момент перед глазами, как по команде, возникали образы Таннера: его улыбка, его смех, изгиб его уха, его хрупкие плечи, прищур его глаз, когда шутка становится язвительной, потом сразу же — покаянное расширение зрачков. Теперь вместо этого, едва положив голову на подушку, Себастьян вспоминает, что Таннер больше не с ним, и чувствует боль, боль, боль…

Пафос Себастьян не жалует, но боль лучше чувства вины, лучше страха, лучше сожаления и лучше одиночества.

Когда он просыпается, боли нет, но запах завтрака автоматически запускает заведенный график действий. Подъем. Молитва. Еда. Чтение. Молитва. Пробежка. Душ. Работа над книгой. Молитва. Еда. Работа над книгой. Молитва. Еда. Чтение. Молитва. Боль. Сон.

Итоговые отметки выставлять через два дня, и в приступе отчаяния Фуджита отдал Себастьяну три семинарские работы с просьбой прочесть и оценить. Семестр выдался плодотворный — каждый из учеников написал более шестидесяти тысяч слов. Вот и получается почти миллион слов — одному человеку на пять дней многовато.

Роман Таннера Себастьяну не попался. Тысячу раз он собирался попросить его у Фуджиты, но потом выбросил эту мысль из головы. Прочел он маловразумительное нечто от Ашера, несуразный детектив от Дейва-Буррито и мастерски закрученный шпионский триллер от Клайва. Себастьян написал рецензии, отметив плюсы и минусы каждой работы, и предложил оценки.

Проверенные работы он возвращает на два дня раньше срока, чтобы Фуджита, если потребуется, просмотрел их сам, прежде чем выставлять отметки. Себастьян возвращается домой, готовый влиться в график на этапе очередного приема пищи, но на крыльце застает Осень.

На ней толстовка с гербом Когтеврана, джинсы и шлепки. На губах неуверенная улыбка, в кулаке что-то зажато.

— Привет, Осень!

Улыбка девушки становится еще неуверенней.

— Извини, что я так… без приглашения.

Себастьян не может не улыбнуться в ответ. Осень уже забыла, что люди постоянно являются без приглашения? Улыбка улыбкой, но чувствуется и боль: Осень-то видит его, когда пожелает.

— Так мы войдем?

Себастьян качает головой.

— Лучше здесь поговорим.

В доме Себастьян чувствует себя как внутри огромного пушистого микрофона — слишком жарко, слишком тесно, слишком тихо. В редкие свободные минуты он гуглит просторные немеблированные квартиры в Атланте, Нью-Йорке, Сиэтле, Лос-Анджелесе.

— Так, перво-наперво я хочу извиниться, — тихо начинает Осень. — Знаю, Таннер рассказал тебе о том, что у нас с ним случилось. Надеюсь, ты понимаешь, что он был в полном раздрае. Я воспользовалась ситуацией. Еще раз извиняюсь.

У Себастьяна сводит челюсть. Не слишком приятно, что Осень напомнила ему о том случае, зато она ответила на снедавший его вопрос: «Они теперь вместе?»

— Спасибо, Осень, только извиняться не нужно. Объяснять тоже.

Пару секунд Осень внимательно его разглядывает, и Себастьян догадывается, какое впечатление производит. Осень, конечно же, горе видела, а теперь и Себастьяну известно, как оно отпечатывается на тех участках лица, которые не растянешь в натужной улыбке. Под глазами у него синие круги. Кожа не бледная, но какая-то землистая, словно он редко бывает на солнце.

— Ну, я сама хотела извиниться. — Осень разжимает кулак — на ладони у нее маленькая розовая флешка. Шея краснеет: Осси чувствует себя предательницей. — И хотела отдать тебе текст романа.

— Разве твоя работа не у Фуджиты?

Срок сдачи давно прошел, и Осени это известно.

Во взгляде у девушки недоумение.

— Это не моя работа.

Среди бела дня боль еще не появлялась, но вот она, пожалуйста! Распаленная, на солнце она усиливается быстрее, как степной пожар при порывистом ветре. На секунду Себастьян теряет дар речи.

— Откуда она у тебя?

— Из его ноутбука.

Сердце как-то странно екает, потом давай бешено колотиться.

— Он ведь не в курсе, что ты взяла флешку?

— Нет, не в курсе.

— Осень, верни ее! Это вмешательство в его частную жизнь.

— Таннер сказал мистеру Фуджите, что сдавать ему нечего. Мы с тобой знаем, что это неправда. Даже Фуджита знает, что это неправда.

Себастьян бледнеет, и его вопрос звучит шепотом:

— Хочешь, чтобы я сдал работу за него?

— Нет. О таком я никогда не попросила бы. Хочу, чтобы ты прочитал его роман. Потом, может, поговоришь с Фуджитой, попросишь разрешения поставить оценку. Я слышала, что несколько работ оцениваешь ты. Фуджита в курсе, что Таннер не решился сдать свой роман, но, думаю, обрадуется, если его прочтешь ты. Я ученица, к моей просьбе Фуджита не прислушается, а ты другое дело.

Себастьян кивает, не сводя глаз с флешки, которую держит в руке. Желание прочесть роман просто ослепляет.

— Для меня тут палка о двух концах…

Над этим Осень смеется.

— Ага, ясно. Но других вариантов у меня нет. Если Таннер сдаст работу, то без спросу раскроет твою тайну Фуджите. Если не сдаст, то завалит задание, от которого напрямую зависит итоговая оценка, и поставит под угрозу поступление в Калифорнийский универ. И тебе, и мне известно, что имена в романе так просто не заменить.

— Да, верно.

— Лично я не представляю, о чем он думал. — Осень поднимает взгляд на Себастьяна. — Знал ведь, в итоге придется что-то сдавать. Но такой уж Таннер — сперва чувства и только потом рассудок.

Себастьян садится на нижнюю ступеньку и смотрит на асфальт.

— Он же говорил, что пишет новый роман.

— Ты всерьез в это поверил или так было проще? Ни о чем другом он думать не мог.

Себастьян полон зудящего, скребущего раздражения: пусть Осень уйдет, смотреть и слушать ее — что незажившую рану бередить.

Осень усаживается на ступеньку рядом с ним.

— Можешь не отвечать, потому что меня это, наверное, не касается… — Она смеется, потом теряет решительность и делает паузу. Себастьян сосредоточенно прислушивается к себе: куда подевалась жгучая боль? — Они знают о Таннере?

Себастьян заглядывает Осени в лицо, но тут же отводит взгляд.

Так они знают о Таннере?

Вопрос сложнейший, а ответ, разумеется, отрицательный. Если бы они знали о Таннере — о том, сколько в нем нежности, чувства юмора, такта, общительности, он, Себастьян, сейчас был бы с ним. Себастьян искренне в это верит.

— Они знают, что мне кто-то нравился, что это был парень. До подробностей дело не дошло: они и так встали на дыбы. Поэтому…

Поэтому он отправил Таннеру тот имейл.

— Раньше по всему дому у нас висели вдохновляющие цитаты и фотографии в рамках, — говорит Осень. — Помню принт с надписью «Семья — это вечное».

— Такой наверняка есть и у нас.

— А вот звездочки с пометкой «Только при определенных условиях» я не припомню. — Осень смахивает с джинсов невидимую соринку и смотрит на Себастьяна. — Почти весь тот декор в рамках мама выкинула. Свадебное фото перед храмом Солт-Лейк вроде бы уцелело, но уверенности нет. Она тогда сильно злилась и могла отправить в мусор и его.

Себастьян поднимает на нее глаза.

— Таннер рассказывал про то, что случилось с твоим отцом. Мне очень жаль.

— Тогда я не понимала мамину реакцию, а теперь понимаю. Цитаты должны вдохновлять, но ощущение скорее такое, что за спиной у тебя пассивно-агрессивный некто, который указывает на твои промахи и твердит, что беда твоя — скрытое благо, часть замысла Божьего. Маме все это претило.

— Ясно. — Себастьян опускает взгляд себе на ноги и моргает.

— Могу поспорить, тебе сейчас несладко. — Осень толкает его плечом.

Себастьян наклоняется вперед, чтобы чуть отодвинуться, и упирается локтями в колени. Дело не в том, что он не желает прикосновений, а в том, что он желает их отчаянно, до жгучей боли.

— Они едва разговаривают со мной.

Осень аж рычит.

— Шестьдесят лет назад они недовольствовали бы точно так же, приведи ты домой чернокожую девушку. Мол, душа, может, и хороша, но цвет кожи, увы, не тот. Понимаешь, как это нелепо? Независимым мышлением не пахнет — голимые догмы, которым подчинена любовь к своему ребенку. — Осень ненадолго замолкает. — Не сдавайся ни в коем случае!

Себастьян встает и отряхивает брюки от грязи.

— Брак — это навсегда, это союз мужчины и женщины, ведущий к вечному благу семьи. Гомосексуальность в замысел Божий не вписывается. — Себастьян говорит без всякого выражения, словно с листа читает.

Осень поднимается с крыльца и дарит ему непроницаемую улыбку.

— Из тебя выйдет отличный епископ.