4

— Кирочка, вы статьи читали?

— Не все.

— Вы их там поторапливайте, это ж народ такой, пока гром не грянет…

— Угу.

— Вы в курсе, что к нам финны едут? Причем по вашей теме. Достоевский, Санкт-Петербург и что-то еще… Я буду вас рекомендовать в кураторы.

Кира накинула куртку, нащупала в кармане пачку, зажигалку. Она спускалась по старым стертым ступеням и казалась сама себе человеком, случайно забредшим в это старое учебное заведение. А с другой стороны, чему удивляться? Она попала сюда не просто так, ее выбрали. Одну из многих. Все-таки образование и даже несколько статей в анамнезе. Да и своевременный телефонный звонок из Волгоградского педа на кафедру сыграл свою роль. Сердобольная Светлана Георгиевна взялась хлопотать за нее. Позвонила старому приятелю, Олегу Михайловичу, сказала: «Возьми, Олежек, девочку нашу. Хотя бы стажером для начала. Не пожалеешь. Хорошая девочка. Умная. Литературу любит. Стихи пишет».

Да, она любила литературу. И, по правде говоря, именно здесь и было ее место. Где же еще, как не здесь?

Она вышла на улицу. Навстречу прыгающей походкой двигался Олег Михайлович.

— Рад вас видеть, Кирочка! Вы пообедали?

— Еще нет.

— Может, на ланч махнем? На Грибоедова открылся новый ресторан, были там?

— Я взяла с собой. Перекушу после.

Ветер задувал в спину так, что кудри закрывали ее лицо. Олег Михайлович подошел к Кире ближе, так что животом едва не коснулся ее груди. Он отбросил несколько крупных прядей с ее лица, как отбрасывают чадру.

— Ох, Кира, Кира, вас впору кормить с ложки. Я начинаю за вас беспокоиться. И опять курить…

Он покачал головой с укоризной.

Кира отошла на полшага и с трудом улыбнулась.

— Жду вас наверху, — погрозил он ей пальцем и поскакал по ступенькам.

Похоже, новый заведующий кафедрой подбивает к ней клинья. Только этого не хватало. Смешной он. Круглый живот и ремень чуть ли не под мышками. Зачем же так задирать штаны? С такого живота они все равно не спадут. Сорок лет, а живет с мамой. Женат не был. Пишет докторскую диссертацию. Говорят, далеко пойдет.

Кира перешла дорогу и вышла на Марсово поле.

Что ни говори, а этот город прекрасен в любое время года. И за это ему прощается все. То, что он однажды проглотит ее, она знала. Чувствовала. Город-живоглот. С этим гибельным настроением она сроднилась давно. Живет же Сережа так всю жизнь. И даже кайф от этого ловит. Можно назвать это волей к смерти, но Сережа называет это «гибельным восторгом». Говорит, что перед лицом смерти видит, как на асфальте начинают прорастать фиалки.

Кира присела на скамейку и закурила.

А у Олега Михайловича во время еды щеки раздуваются, как у хомячка. И от этого лицо у него выглядит глупым. Хотя он не глупый, конечно. Но, похоже, дело не в этом.

Чего уж, надо признать, что люди, которые живут на зарплату, не имеют сроков и зависимостей, кажутся ей инопланетянами. Они вроде бы и говорят на понятном языке, ходят на ланч, приносят из дома аккуратно упакованные контейнеры и бережно завернутые бутерброды, говорят о литературе в курилках и на кухнях, трезвыми и в подпитии. Да ведь и она делает то же самое. Вглядывается в их жесты, манеру смеяться, старается ухватить все до мелочей и стать такой же, как они. И похоже, ей это удается. Ее принимают за свою. Она давно уже живет двойной жизнью, вечерами прыгая в нору, а утром опять выходя на поверхность. За десять лет с Сережей она будто «отсидела», у нее наросла вторая кожа поверх настоящей, и теперь уже трудно понять, где своя, а где та — новая.

5

Сережа шел к ломбарду с говорящим названием «Начало». Там его уже знали.

В ломбардах своя публика и опытные продавцы-приемщики. Без опыта сюда не берут. Те, кто не в теме, сбегают после первого дня работы. Смотреть на людей, которые, корчась в муках, трясущими руками достают из своих карманов фамильное золото, дедовские ордена, украденные в темных переулках телефоны, — непростое занятие. Некоторые из клиентов, особо выносливые, дотаскивают тяжелую бытовую технику: телевизоры, посудомойки и даже детские квадроциклы. Но таких немного. Во-первых, силы у этих страждущих, как правило, на исходе, а во-вторых, в таком нелегком деле всегда нужны помощники, а значит, надо делиться. А делиться в их безнадежном положении — недопустимая роскошь.

Но и это не все. За страждущими плотной вереницей идут жены, родители и прочие родственники. Вот тут главное — выстоять, не поддаться тягостным завываниям и увещеваниям. «Этот выродок, подонок, иуда вынес квадроцикл! Вчера только дитю купили. На день рождения! Как же так? Да вот же он! Вон же стоит, красный! Да, это наш! Точно я вам говорю! Там даже скол справа. Видите? Это Славка наш навернулся на повороте. Сколько он получил у вас? Говорите! Мы сейчас на вас милицию нашлем! Сколько? Тыщу? Две? Вот вам, нелюди! Отдавайте наше добро! Ироды вы проклятые! Наживаетесь на чужом горе! Чтоб вам пусто было! Чтоб ваш ребенок так вещи из дома выносил! Чтоб вы сдохли!»

* * *

Продавец-приемщик вынул коробку из пакета.

— Зачетные. Где надыбал?

— Не твое дело.

— Штука.

— Ты охренел? Это ж новье. Италия. Ручная работа.

— Штука.

* * *

Сережа вышел из ломбарда уже без пакета. Ему надо пройти еще километра четыре. Чубарь нашел гонца, и теперь они ждут Серегу с деньгами на проспекте Солидарности. Им двоим должно перепасть децл, оттого они и стараются.

В этой бессмысленной изнуряющей каждодневной гонке Сережа со временем стал находить новые смыслы. За последний год он несколько раз пытался соскочить. Закидывался снотворными и обезболивающими, запивал все это водкой и уходил на неделю-другую в астрал, после чего постепенно возвращался на землю. Лежал в своей квартирке, не шевелясь, и чувствовал, как на него наваливается огромная бетонная плита. И нет никаких сил ее сдвинуть. Лежи и помирай. В голове в эти минуты проносились картинки, мысли. «Кира. Девочка моя. Измучил я ее. Иссохла вся. Кормит меня. Терпит. Сколько она еще так выдержит? А ведь она не железная. Молчит. От этого и тошно делается. Другая сковородой уебала бы. А она придет с работы, сядет рядом. По голове меня гладит. Святой человек. Ясен пень, не чужой я. Нет ведь у нее никого. А я дерьмо собачье. Нет мне прощения. Сдохни, тварь! Иди вон напаснись колесами, водярой запей и сдохни!

Бобру должен до хера. Всем должен. Весь свой авторитет растерял. На рынке все непонятно. Азеры прижимают. Времена изменились, сука! Нехрен было в болото это сраное приезжать. Не надо было никого слушать. Перспективы, блядь! Большой город! Мечтал попасть в Петропавловские казематы. История, блядь! Там Кропоткин сидел. Он же кумир мой. Я же анархист по жизни. Идиот, блядь! Мечтал полежать на его шконке. Проникнуться духом анархизма. Херня все это. Где родился — там и сгодился. Тут все чужое, понятия не те. Жизнь уже не та. Бобер вон говорит, надо легализироваться, на свет надо выходить. Бабло в бизнес вкладывать. Сайт сделать, логотип там, хуе-мое. Ну не мое это. Вся эта суета. Ну какой из меня коммерсант? Я как та баба. Как ее там? Кира меня в театр потащила. Дамочка богатая проебала все бабки, по заграницам шлялась, вернулась в родовое имение, а ей ухарь этот хитровыебанный и говорит: ты, сука, сад подели и под дачи сдай. А она ему так с гордостью и отвечает: не наше это барское дело — такой хуйней заниматься. И уехала. И похуй ей там на этот сад и на ухаря этого. Ну вот и я такой же — мараться просто не хочу. Уж лучше в станицу поеду. На пасеку или в рыбаки».

Но в станицу Сережа не ехал. Хотя Кира не раз предлагала. Да что там предлагала — на коленях стояла, упрашивала. Поезжай в станицу к матери. Затаись, посиди там полгода-год. Надо сменить окружение. Ты же только за дверь выходишь, а там вся эта шушера только и ждет. В себя придешь. На природе. Ты же забыл сам, какой ты настоящий. Иначе все бесполезно. Лечись не лечись. Ты же как белка в колесе. Ты уже без этого колеса не можешь. Оно тебя закрутило на космической скорости. У тебя перегрузки, тебя выворачивает, но ты бежишь. Бежишь и не можешь остановиться. Тебе это колесо заменило все. Всю жизнь.

А ведь она права. Да, он попал в колесо. И эта бесконечная гонка каким-то удивительным образом стала смыслом его жизни. Каждое утро он просыпался с одной целью. Нет, не увидеть Париж и умереть. Смешные люди. Не стоит умирать ради Парижа. Есть вещи и поважнее. Промучиться всю ночь в поисках удобной позы. Если повезло — уснуть. Проснуться. Встать с кровати. Одеться. Выйти из дома. Пройти километров десять. Найти деньги, не встретившись с теми, кому должен, а если встретился, то отмазаться или, что является высшим пилотажем, вымутить у них же еще баблишка. Мозг удивительным образом отшелушивает все ненужное и оставляет только самое необходимое для выживания. Ты — супергерой, и у тебя есть супермиссия. Ложь эволюционирует и достигает космических масштабов. Проникает во все сферы жизни, пускает метастазы. Еще вчера ты соврал децл, а сегодня тебя уже накрывает лавина собственного лживого дерьма, забивает рот, уши, глаза. Жри его, сука! Подавись им! В ход идет все. Нет ничего святого. Все для победы! На благо космоса! А было ли святое у этого отморозка Дыбенко или жены его, сучки — Коллонтай? Все для победы, ебтыть! Над кем? Над чем? А Землячка? Слыхали? Маркиз де Сад по сравнению с ней был просто пай-мальчиком. А теперь ее именем названа улица в Волгограде. А че? Нормально! А он — Сережа. Серега-казак из станицы Новогригорьевской должен добыть всего лишь пару штук каждое утро. Дойти до точки, найти человека, дождаться, вставиться, и все. А дальше — выход в открытый космос…