Кристина Макморрис
Проданы в понедельник
Пролог
У охраняемого входа стаей изголодавшихся волков кружили репортеры. Они жаждали узнать имена и адреса, любые свидетельства о связи с гангстерами, мельчайшие подробности, достойные освещения в передовицах грядущего дня.
Ирония происходящего не ускользнула от меня.
В приемное отделение больницы, где я просидела на одном и том же стуле несколько часов, зашел врач. Я приподняла голову. Врач приглушенным голосом заговорил с санитаркой. И его пышные усы с проседью завибрировали в такт словам, слетавшим с губ. Мои плечи сжались в пружины. Я попыталась перехватить его взгляд, допуская и страшась самого худшего. И ощутила, как вокруг меня возросло напряжение — все остальные испугались того же. Внезапная тишина показалась мне оглушительной. Но затем доктор сдвинулся с места и через пару секунд исчез за углом. И я снова обмякла на стуле.
В воздухе пахло дезинфицирующими средствами, отбеливателями и сигаретами нервных курильщиков. Напольная плитка при каждом новом шаге испускала пронзительный скрипучий звук. Какой-то мужчина стал подтаскивать ко мне кресло. Но крошечные волоски на затылке встопорщились не только из-за этого тягучего скрежета. Узнав о моей причастности к случившемуся, офицер уже предупредил меня: со мной наверняка захочет побеседовать следователь.
Мужчина сел в кресло ко мне лицом.
— Добрый день…
Небрежным движением он снял свою широкополую шляпу и положил себе на колени. Всем своим обликом — от костюма в тонкую полоску и аккуратной стрижки до великолепных белых зубов — этот человек походил на Джона Эдгара Гувера с очередной вербовочной агитки.
Я не расслышала ни его имени, ни формальных слов, которыми он отрекомендовался? — мой разум был и без того затуманен недосыпанием? а от прилива беспокойства в голове и вовсе все смешалось. Но я догадалась, какая информация его интересовала. Та же, что и журналистов, толпившихся на улице и всегда готовых залезть тебе в душу. Голодных до ответов, смысл которых я еще не осознавала до конца. Если бы я только могла исчезнуть! С этого места и из этого мгновения! Перенестись одним махом на неделю вперед, а еще лучше — на месяц! Неуместные слухи уже бы затихли; от замытых дочиста луж крови не осталось бы и следа. И этот день был бы уже пережит. Я представила себе, как сижу в полутемном уголке кафе и за чашечкой кофе и даю интервью молодому репортеру. Его старание напомнило бы мне о том, какой и я сама была прежде — когда только приехала в этот город, убежденная в том, что моей устремленности, энергии и удачи окажется довольно, чтобы рассеять мрак собственного прошлого. А с ним и ощущение, что ты этого не достойна…
«Какое счастье, — произнес бы журналист, — что все закончилось так хорошо».
Для кого-то — конечно. Но не для всех.
— А вы можете мне рассказать, с чего все началось? — Образ репортера внезапно слился с лицом следователя, сидевшего передо мной. Кто из них задал мне этот вопрос? Бог его знает…
Но как бы там ни было, я вдруг с поразительной ясностью — словно сквозь мощную лупу — увидела весь прошлый год и те переплетенные пути-дорожки, что привели сюда каждого из нас. Все шаги и поступки, повлекшие за собой цепную реакцию, под стать эффекту домино.
Без малейшего сожаления я медленно кивнула собеседнику и, прокрутив назад воспоминания, ответила:
— Все началось с фотографии.
Часть первая
Реальная жизнь — это один мир, а жизнь, описанная в газетах, — совсем другой.
Гилберт Кит Честертон
Глава 1
Август 1931 года
Округ Ланкастер, Пенсильвания
Их глаза — вот что первым привлекло внимание Эллиса Рида.
На переднем крыльце серого, повидавшего виды строения — одного из нескольких сельских домов, выстроившихся вдоль дороги, обрамленной сенокосными лугами, — сидели два мальчика. Лет шести и восьми, самое большее. Они бросали камушки в консервную банку. И оба были босые и без рубашек. Из одежды на парнишках были только латаные комбинезоны, из-под которых проглядывала их светлая кожа, подкрашенная грязью и летним солнцем. Худые, с неряшливыми патлами медно-рыжих волос, братья походили на одного и того же ребенка на разных этапах жизни.
Но их глаза… Даже на расстоянии в двадцать футов они приковали к себе все внимание Эллиса. Эти глаза были голубыми, как и у него. Но такого светлого оттенка, словно их вырезали из горного хрусталя. Поразительная находка на фоне приторно-пасторального окружения! Как будто эти мальчишки были ему совершенно чужды…
Из-под мягкой фетровой шляпы по шее Эллиса стекла за накрахмаленный воротник еще одна капелька пота. Даже с закатанными рукавами (пиджак остался в машине) вся его рубашка уже стала липкой от чертовой влажности. Эллис приблизился к дому и поднял фотоаппарат. Вообще-то он любил снимать живописные природные пейзажи. Но сейчас он сфокусировал свой объектив на мальчуганах. И увидел в нем рядом с ними табличку. Нестроганая деревянная дощечка с зазубренными краями, она слегка прогнулась над крыльцом — как будто искривилась под бременем полуденной жары. А смысл слов, накарябанных на ней черным углем, Эллис полностью уловил, только сделав снимок.
Продаются двое детей
У Эллиса перехватило дыхание.
Он опустил фотокамеру.
На самом деле такие слова не должны были его шокировать. Слишком много людей пока еще не оправились от биржевого краха 29-го года. И ежедневно кто-то отсылал своих детей к родственникам, а кто-то бросал их у дверей церковных приходов, интернатов и приютов для сирот — в надежде на то, что там их отпрыски будут содержаться в тепле и сытости. Но чтобы продавать детей?! Такой вариант придавал и без того страшному времени еще больше мрака и безысходности.
Имелись ли у этих мальчиков еще братья, которых их родители могли бы содержать и дальше? Грозила ли им разлука?
И вообще — умели ли они читать? Понимали ли смысл этого объявления? В голове Эллиса, как всегда, завертелись вопросы — но уже без тех предположений, которые он сделал бы раньше.
Да чего уж греха таить! Еще лет пять тому назад, когда ему было всего двадцать и жил он в Аллентауне, под отчим кровом, Эллис частенько грешил поспешными выводами. Но с тех пор улицы Филадельфии научили его: мало вещей способно привести человека в большее отчаяние, чем неутоленная потребность в еде. Доказательства? Достаточно было понаблюдать за тем, что происходило в любой очереди за бесплатным питанием, когда половники начинали соскребать суп со дна последней кастрюли.
— Чой-то у вас там, мистер? — указал на странную штуковину в руках Эллиса старший из мальчиков.
— Это? Это моя фотокамера.
На самом деле это было не совсем так. Фотокамера принадлежала газете «Филадельфия Экземайнер». Но в этой ситуации Эллис посчитал любые уточнения излишними.
Младший из мальчишек что-то прошептал на ухо старшему, и тот снова обратился к Эллису (словно выступал в роли переводчика для брата):
— Это ваша работа? Делать картинки?
Увы, освещение всякой ерундистики в колонке «Наше общество» не представлялось Эллису достойной работой. Не такой он видел свою карьеру. И не об этом мечтал. То ли дело — настоящее репортерство! А с его нынешним занятием справился бы любой дурак.
— Пока да, — ответил Эллис ребятам.
Паренек постарше серьезно кивнул и пульнул в консервную банку новый камушек. А младший прикусил свою обветренную нижнюю губу с наивно-невинным видом — под стать выражению глаз. Они не выказывали ни намека на то, что мальчик сознавал, что сулило ему будущее. Может, это было и неплохо?
Да как сказать… Если дети, усыновленные в младенческом возрасте, имели все шансы на обретение настоящей семьи, то с подростками обстояло иначе. И ни для кого не являлось тайной, за что именно ценили их «приемные родители». Девочек — как нянечек, швей, домработниц. Мальчиков — как помощников на фермах и полях и будущих рабочих на фабриках или в угольных шахтах.
Но, может, этих двух парнишек еще было не поздно спасти? По крайней мере, попытаться им помочь.
Устремив взгляд на передние окна, Эллис поискал глазами хоть какие-то признаки движения в доме. Но за грязными разводами на стеклах ничего видно не было. Эллис напряг слух и обоняние, попытался уловить позвякивание кастрюлек и чугунков или аромат кипящего рагу — любой знак, указывавший на присутствие матери дома. Но в воздухе разносилось только отдаленное кряхтение трактора, да запах вспаханной земли. Реальность побудила Эллиса к здравомыслию.
Что он, собственно, мог сделать для этих мальчишек? Убедить их родных, что им стоило поискать другой, лучший вариант? Какой? Пожертвовать им несколько баксов? Так он и сам с трудом оплачивал аренду…
Оба мальчика теперь смотрели только на него — словно ждали, когда Эллис заговорит. Он отвел глаза от таблички. И порылся в мозгу в поиске слов, действительно имевших смысл. Но найти их у него не вышло.
— Вы, ребята, берегите себя…
Под их дружное молчание Эллис с неохотой развернулся. Стрельба камушками по ржавой банке возобновилась, а когда он возвратился на проселочную дорогу, резко стихла.
