Кристина Ульсон
Стеклянный дом
Посвящается Пиа
В кино убийцы всегда такие чистенькие. Я покажу, какое это тяжелое и грязное дело — убить человека.
Альфред Хичкок
Прошлое
премьера
Когда на экране появляются первые кадры, она еще не знает, что именно ей предстоит увидеть. Тем более не подозревает, какие ужасные последствия этот фильм и принятое ею в связи с ним решение будут иметь для всей ее последующей жизни.
Проектор она поставила на журнальный столик, экран наскоро отыскала в кладовке и установила посреди комнаты. Чтобы луч падал под нужным углом, пришлось подложить под передние ножки книгу — «Постель для мертвого» [Под таким названием в Швеции был опубликован роман Айры Левина «Поцелуй перед смертью» («A Kiss before Dying»).] Айры Левина ей подарила на Рождество подруга, но она пока так и не решилась ее открыть.
Звук перематывающейся пленки напоминает стук града по оконному стеклу. В комнате темно, она одна в доме. Не может объяснить, почему этот фильм с самого начала возбудил в ней такое любопытство. Она не помнит, чтобы ей доводилось смотреть его раньше, — может быть, дело в этом. Или интуиция подсказывает, что его скрывали не без причин.
На первых кадрах видно помещение, которое ей хорошо знакомо. Освещение слабое, объектив плохо настроен на резкость. Кто-то завесил все окна простынями, однако дневной свет все равно пробивается. Окон много, они доходят до самого потолка. Фильм продолжается, изображение становится резким. Открывается дверь, входит молодая женщина. Замирает на пороге в неуверенности, потом, кажется, что-то произносит. Смотрит в сторону камеры, нерешительно улыбается. Картинка слегка смещается, и становится ясно, что камера не стоит на штативе — кто-то держит ее в руках. Женщина заходит, закрывает за собой дверь.
При виде закрывающейся двери ей вдруг становится ясно, где снят фильм — в беседке в саду ее родителей. Сама не понимая почему, она начинается дрожать. Хочет отключить проектор, но руки не повинуются.
Но тут дверь беседки снова открывается, и входит мужчина в маске. В руках у него топор. Увидев его, женщина кричит и пятится. Она чуть не запутывается в одной из простыней — мужчина хватает ее за руку, чтобы не вывалилась из окна, и тащит на середину комнаты. Камера подрагивает.
Дальше происходит нечто невообразимое. Мужчина замахивается топором и опускает его на грудь женщины — раз, еще раз. Потом выхватывает нож и продолжает наносить удары — господи боже! Вскоре жертва неподвижно лежит на полу. Проходит одна, две, три секунды — и пленка обрывается. Проектор нетерпеливо трещит, ожидая, что его отключат и перемотают бобину на начало.
Но она не в состоянии этого сделать. Остановившимся взглядом смотрит на пустой экран. Что такое она сейчас увидела? Непослушными пальцами отключает наконец проектор, перематывает пленку и прокручивает запись еще раз. И еще.
Она не уверена, что фильм подлинный, однако это не имеет значения. Содержание отвратительно, а мужчину в маске она узнала уже во время второго просмотра. Когда все это снято? Кто эта женщина? Где находились ее родители, пока кто-то оккупировал их беседку, завесил окна и использовал ее для съемок этого жуткого фильма?
Уже спускаются сумерки, когда она наконец принимает решение. Вопросов больше, чем ответов, но это не влияет на ее выбор. Когда он вставляет ключ в дверь и выкрикивает: «Привет, любимая!» — она уже давно все определила.
Она никогда не будет ничьей «любимой».
И у ее ребенка не будет отца.
Настоящее
2009
...Цитата из допроса свидетеля Алекса Рехта
01.05.2009
«Больше половины жизни я проработал полицейским и многое повидал. Но это — самый чудовищный случай из всех, с которыми мне доводилось сталкиваться. Это кошмарный сон, кромешный ад. Страшная сказка без малейшего намека на счастливый конец».
Вторник
1
Примерно через час после того, как солнце поднялось над горизонтом, Йорген впервые в жизни увидел труп. Обильный снег, выпавший зимой, и весна с многочисленными дождями размягчили землю, подняли уровень водоемов. Дождь и ветер совместными усилиями сметали землю с мертвого тела слой за слоем, и в конце концов среди камней и древесных корней образовалась глубокая яма.
Впрочем, целиком труп виден не был. Откопал мертвую женщину пес. А Йорген в полной растерянности стоял посреди рощи.
— Пошли, Сванте!
Ему всегда это плохо удавалось — сделать так, чтобы его услышали, внушить уважение. Не раз указывал ему на это начальник в бесконечных беседах, и именно по этой причине от него ушла жена.
— Ты занимаешь так мало места — просто человек-невидимка какой-то! — сказала она ему в тот вечер, собирая вещи.
И вот теперь он стоял посреди чужого леса с чужой собакой. Сестра настояла, чтобы он пожил у них, пока будет приглядывать за Сванте. Ведь речь шла всего о неделе — и вряд ли для Йоргена имеет значение, где он проведет столь короткое время.
Она ошибалась — Йорген ощущал это всем телом. Для него имело огромное значение, где жить. Ни ему, ни Сванте это решение не принесло радости.
Слабые солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, освещали блестящие стволы над золотистыми полянками. Все было тихо и спокойно. Благостную картину нарушал только Сванте, остервенело копавшийся в яме. Передние лапы колотили по земле, как барабанные палочки, комья летели во все стороны.
— Иди сюда, — снова попытался приструнить собаку Йорген.
На этот раз его голос звучал строже. Однако пес остался глух к его увещеваниям — теперь он начал скулить от усердия и возбуждения. Йорген глубоко вздохнул. Тяжело шагая, он подошел к Сванте, неуклюже похлопал его по спине:
— Послушай, приятель, нам пора домой. Мы ведь уже были здесь вчера. И завтра можем снова прийти.
Он сам слышал, как нелепо звучали его слова — будто разговаривал с маленьким ребенком. Однако Сванте — далеко не ребенок. Он взрослая овчарка весом в тридцать килограмм, унюхавшая нечто куда более интересное, чем усталый брат хозяйки, переминающийся с ноги на ногу на моховом ковре.
Йорген снова протянул руку — на этот раз, чтобы взять собаку на поводок. Они пойдут домой, пусть даже ему придется всю дорогу тащить Сванте за собой.
— Ты должен показать ему, кто здесь главный, — объясняла ему сестра. — Говорить четко.
Щебетание птичек отвлекло Йоргена, взгляд заметался среди стволов. Его охватила внезапная тревога: а вдруг рядом кто-то чужой?
Щелкнул карабин, Сванте оказался на поводке, и в этот самый момент, собираясь с силами для последнего рывка, чтобы увести собаку домой, Йорген заметил, что пес выкопал обрывок полиэтилена. Сванте рвал зубами какой-то пакет, и большой кусок остался у него в зубах.
Это труп?
Мертвое тело, зарытое в землю?
— Сванте, фу! — прорычал Йорген.
Пес замер на месте и дал задний ход. В первый и единственный раз он послушался своего временного хозяина.
...Допрос свидетельницы Фредрики Бергман
02.05.2009, 13.15
(запись на диктофон)
Присутствуют: Урбан С., Рогер М. (следователи), Фредрика Бергман (свидетельница).
Урбан: Вы не могли бы рассказать о событиях, произошедших на острове Стурхольмен тридцатого апреля?
Фредрика: Нет. (У свидетельницы раздраженный вид.)
Урбан: Нет? Хорошо, а почему?
Фредрика: Меня там не было.
Рогер: Но вы же в состоянии рассказать об истоках этих событий.
(Молчание.)
Урбан: Фредрика, отказываться от сотрудничества с нами в такой ситуации — нарушение закона.
(Молчание.)
Урбан: На самом деле нам уже все известно. Во всяком случае, нам так кажется.
Фредрика: Тогда зачем вам понадобилась я?
Урбан: Ну, видите ли, я сказал, что нам так кажется, а слово «кажется» неуместно в профессиональной деятельности полицейского. Петер Рюд — наш общий коллега. Если существуют какие-то смягчающие обстоятельства, нам очень важно узнать о них. Прямо сейчас.
(У свидетельницы усталый вид.)
Рогер: В последние несколько недель на вас так много всего свалилось, мы знаем. Ваш муж арестован, и дочь…
Фредрика: Мы не женаты.
Рогер: Что-что?
Фредрика: Мы со Спенсером не женаты.
Урбан: Как бы там ни было, это дело оказалось очень трудным, и…
Фредрика: Вы просто спятили, черт подери. Смягчающие обстоятельства — сколько вам их нужно? Джимми, его родной брат, погиб. Он мертв, вы понимаете?
(Пауза.)
Рогер: Мы знаем, что брат Петера погиб. Нам известно также, что Петер находился в опасной ситуации. Но подкрепление уже выехало, и ничто не указывало, что он выпустил ситуацию из-под контроля. Так почему же он выстрелил?
(Свидетельница плачет.)
Фредрика: Но ведь вам уже все известно?
Урбан: Не все, Фредрика, иначе мы не сидели бы здесь.
Фредрика: С чего вы хотите, чтобы я начала свой рассказ?
Урбан: С начала.
Фредрика: С того, как нашли Ребекку Тролле?
Урбан: Да, пожалуй.
(Молчание.)
Фредрика: Тогда я с этого и начну.
2
Комиссар криминальной полиции Турбьерн Росс неподвижно стоял под деревьями на поляне. Прямая спина, на ногах резиновые сапоги с теплой подкладкой. Холодный весенний ветерок шелестел ветками, лучи солнца просачивались сквозь кроны. Скоро настанет пора спускать на воду катер.
Турбьерн оглядывал то жуткое зрелище, которое обнаружилось, когда вспороли два выкопанных собакой полиэтиленовых мешка. Это было час назад. А в мешках — верхняя и нижняя часть человеческого тела.
— Как долго это пролежало в земле? — спросил он судмедэксперта, вызванного на место находки.
— Прямо сейчас ответить невозможно. Но могу предположить, что около двух лет.
— Двух лет! — Турбьерн присвистнул.
— Росс, это только предположение.
Младший инспектор рядом с Турбьерном вежливо кашлянул:
— Мы не нашли ни рук, ни головы.
Турбьерн что-то сердито пробурчал себе под нос.
— Похоже, захоронение старое. Надо прочесать все окрестности и проверить, нет ли поблизости других частей тела. Вызовите собак, копайте с осторожностью.
Он особо не ожидал, что голову или руки найдут, но хотел удостовериться. Дела такого рода всегда привлекают повышенный интерес СМИ, ошибок быть не должно.
Он снова обернулся к судмедэксперту:
— Как ты думаешь, сколько ей лет?
— Прямо сейчас могу сказать только, что она была молода.
— И на ней — ни лоскутка.
— Нет, я не вижу следов истлевшей одежды.
— Убийство на сексуальной почве?
— Или убийца постарался, чтобы жертву не удалось идентифицировать.
— Да, может быть, и так. — Турбьерн задумчиво кивнул.
— Взгляни вот на это. — Судмедэксперт показал ему какой-то крошечный предмет.
— Что это?
— Пирсинг, был у нее в пупке.
— Ах ты черт!
Украшением служило малюсенькое серебряное колечко с табличкой. Турбьерн потер его о рукав куртки:
— Тут какие-то буквы. — Прищурившись, он отвернулся от слепящего солнца. — Мне кажется, тут написано «свобода».
Едва он произнес это слово, как украшение выскользнуло из его рук и опять скрылось в земле.
— Проклятье!
Вид у судмедэксперта был подавленный.
Турбьерн снова поднял украшение и сходил за пакетиком для хранения улик. Теперь, когда у них имеется эта штучка, установление личности погибшей не составит труда. Странно, что убийца, в остальном продемонстрировавший такую предусмотрительность, упустил столь важную деталь.
Тело с большой осторожностью положили на носилки, накрыли и унесли. Турбьерн остался на месте, чтобы сделать звонок.
— Алекс, — проговорил он в трубку, — прости, что так рано тебя беспокою, но я хотел предупредить об одном деле, которое гарантированно попадет тебе на стол.
Наступало время обеда. Строго говоря, Спенсер Лагергрен не испытывал голода, однако в час у него была назначена встреча, а сколько она продлится, он не знал и потому хотел успеть поесть перед дорогой.
В ресторане «Кунг Кроль» у Старой площади в Упсале ему подали курицу с рисом, а затем он быстрым шагом прошел по городу в сторону «Каролины Редидивы» [«Каролина Редидива» — самая большая библиотека в Швеции.], мимо величественного здания библиотеки и далее к Английскому парку, где располагались помещения кафедры литературоведения. Сколько раз доводилось ему проходить по этому маршруту? Иногда у него возникало ощущение, что он мог бы преодолеть этот путь с завязанными глазами.
Примерно на полпути заболели нога и бедро. После автокатастрофы врачи обещали полное восстановление — если он наберется терпения. Однако в начале надежда почти изменила ему. Он был на волосок от смерти. Дьявольская ирония — погибнуть как раз тогда, когда все вроде начало налаживаться. После десятилетий несчастной жизни Спенсер решил взять себя в руки и поступить правильно — и за этим последовали новые беды.
Он просидел на больничном несколько месяцев. И впервые стал отцом как раз в ту пору, когда сам заново учился ходить. Во время родов он не знал, стоять ему или сидеть. Акушерка предложила прикатить кушетку, так что он мог бы лечь рядом. Он отказался — веж ли во, но решительно.
С рождением ребенка к нему вернулась энергия, воля к жизни. Разрыв с Эвой оказался совсем не так драматичен, как он себе представлял. Смена места жительства померкла на фоне автокатастрофы, в которой он едва не погиб, и теперь уже бывшая жена не проронила ни слова, пока грузчики выносили его вещи из их совместно нажитого дома. Спенсер присутствовал лично, следя за тем, чтобы все шло по плану, и наблюдал за погрузкой, сидя в своем любимом кресле. Когда фура была загружена и он поднялся, чтобы кресло вынесли последним, вся сцена приобрела почти символическое значение.
— Береги себя, — произнес он, стоя в дверях.
— Ты тоже, — ответила Эва.
— Созвонимся. — Он поднял руку в неуверенном прощальном жесте.
— Обязательно.
Она произнесла это слово с улыбкой, но в глазах блестели слезы. Уже закрывая входную дверь, он услышал, как она прошептала:
— Но ведь иногда нам было хорошо вместе, правда?
Он кивнул, но в горле стоял ком, и он ничего не смог сказать. Молча затворил за собой дверь дома, который служил их совместным жилищем почти тридцать лет, и с помощью грузчика спустился по лестнице.
С тех пор прошло уже девять месяцев, и он пока не возвращался туда.
Между тем жизнь после катастрофы была полна иных, куда более тривиальных возвращений. Например, на работу. Слух о том, что заслуженный профессор оставил жену и дом, дабы начать новую жизнь с молодой женщиной из Стокгольма, совсем недавно родившей его ребенка, мгновенно облетел факультет. Спенсер с улыбкой отметил, что народ не знает, уместно ли поздравлять его с новорожденным.
Помимо ограниченной подвижности, жизнь осложняло то, что ему тяжело было привыкнуть к Стокгольму. Внезапно он ощутил какую-то внутреннюю потерянность. Когда электричка тормозила у перрона в Упсале, ему хотелось никогда больше отсюда не уезжать. Упсала стала частью его жизни — не только профессиональной, но и личной. В напряженный ритм Стокгольма он не вписывался и тосковал по Упсале, сам боясь себе в этом признаться.
И вот он добрался до университета. Кафедру литературоведения возглавлял Эрланд Мальм. Они со Спенсером познакомились еще в ту пору, когда оба были новоиспеченными докторантами. Дружба их никогда не связывала, однако врагами или конкурентами они тоже не являлись. Можно было сказать, что у них хорошие отношения, но не более того.
— Садись, Спенсер, — произнес Эрланд.
— Спасибо.
После прогулки пешком нога и бедро очень нуждались в отдыхе. Палку он повесил на ручку кресла.
— Неприятно это говорить, но до меня дошла некоторая компрометирующая информация.
Компрометирующая?
— Помнишь такую Туву Эрикссон?
Спенсер задумался:
— Я был ее научным руководителем прошлой осенью, вместе с новой докторанткой Малин. Когда начал работать на полставки.
— Как ты мог бы описать ваши с Тувой отношения?
Из коридора донесся какой-то звук, и оба вспомнили, что дверь в кабинет открыта. Эрланд поднялся и закрыл ее.
— У меня с ней не было никаких проблем. — Спенсер развел руками, надеясь, что хозяин кабинета предложит ему кофе. — Правда, она была не очень усердная студентка, так что и я, и Малин недоумевали, почему она выбрала для дипломной работы такую сложную тему. Направить ее на верный путь оказалось непросто. Насколько я помню, на последнем семинаре она не получила удовлетворительной оценки.
— Сколько раз ты с ней встречался?
— Раза два, не более. В остальном ею занималась Малин. Мне кажется, ее это раздражало — я имею в виду Туву. Ей не хотелось иметь в качестве научного руководителя докторанта.
Палка чуть не упала, и Спенсер прислонил ее к письменному столу.
— А в чем, собственно говоря, дело?
Эрланд прокашлялся:
— Она утверждает, что в течение всей работы над дипломом ты чинил ей препятствия. Отказывался помогать, если она не…
— Если она не — что?
— Не совершит с тобой действия сексуального характера.
— Что?
Спенсер рассмеялся, а потом его охватил гнев.
— Прости, но неужели вы воспринимаете все это всерьез? Я почти не имел с ней дела. Вы беседовали с Малин?
— С Малин мы беседовали, и она, с одной стороны, поддерживает тебя. С другой — признает, что лично не присутствовала при ваших встречах с Тувой.
Эта фраза повисла в воздухе.
— Эрланд, какого черта? Девчонка явно не в себе. Я никогда не обращался плохо со своими студентками, ты это прекрасно знаешь.
На лице Эрланда отразилось смущение.
— Да у тебя, черт подери, ребенок от твоей бывшей студентки! Многие на кафедре считают, что это, мягко говоря, странно. Я не имею в виду себя, но другие…
— Кто другие?
— Послушай, давай не будем переходить на личности, и…
— Какие другие?
— Хм… Барбара и Манне. К примеру.
— Барбара и Манне! Манне сам, черт подери, сожительствует со своей падчерицей, и к тому же…
Эрланд в досаде ударил ладонью по столу:
— Сейчас мы говорим о тебе, а не о других. Манне — неудачный пример, я беру его назад. — Он тяжело вздохнул. — Другая студентка видела, как ты обнимал Туву.
Спенсер порылся в памяти:
— Она сказала, что у ее отца инфаркт, поэтому ей трудно сосредоточиться на учебе. Что она проводит много времени у него в больнице.
— Спенсер, ее отец умер. Он был членом городского муниципального совета и умер от лейкемии несколько лет назад.
Палка упала, Спенсер не стал ее поднимать.
— Ты уверен, что именно поэтому обнял ее тогда?
Спенсер молча смотрел на него, и Эрланд решил попробовать еще раз:
— Я хотел сказать — обнять человека не преступление, покуда ты точно знаешь, какой смысл вкладываешь в это действие.
— Она сказала, что ее отец болен. Она мне так сказала.
Эрланд заерзал на месте:
— Мы не можем этого так оставить.
Апрельское солнце заглянуло в кабинет, тени от стоящих на подоконнике цветов заплясали на полу. Скоро наступит День святой Вальборг [День святой Вальборг (иначе Вальпургиева ночь) — ночь с 30 апреля на 1 мая, во многих странах Западной Европы отмечается как праздник весны, восходящий к дохристианским традициям.], студенты уже готовятся к празднику. Пикники в парке, гонки на плотах по реке Фюрисон…
