Гретхен резко вскочила, хотя обычно никогда не вскакивала с места как ужаленная. В следующую секунду она уже стояла перед большим зеркалом. Перед зеркалом она тоже никогда особо не стояла. У нее не было привычки разглядывать себя. Теперь же она стала внимательно всматриваться в свое отражение. Серо-крапчатые глаза, курносый нос, кудрявые волосы… Ей показалось, что лицо у нее довольно правильное, всякие «черты» имеются и даже глубокая печаль с сумрачной тенью обнаружились. Если рассуждать логически, то сам собою напрашивался вывод: ее сердце целиком и полностью принадлежит Флориану Кальбу! Она любит его! Вот почему в ее душе нет ярости, а только печаль. Вот почему в чертах Бодо фон Эссельфинга она видит Флориана! Все ясно как дважды два!

Сумрачная тень на лице Гретхен как-то вдруг совсем потемнела и стала, можно сказать, просто черной.

— Ёлки-палки, стрекоза, забодай тебя коза! — пробормотала она, продолжая смотреть на себя в зеркало.

Так ругалась цветльская бабушка, если ей что-то очень не нравилось. Других ругательств Гретхен не знала, да и поводов для подобных выражений у нее в жизни, пожалуй, не было. Она вообще отличалась спокойным, мягким характером.

Глава третья,

...

в которой папа легкомысленно игнорирует мамины новые привычки, Гретхен поневоле тесно общается с Флорианом Кальбом, а Магда выдает сногсшибательную новость, но ее никто не принимает всерьез

Вечером, когда папа вернулся с работы, мама продолжала вести себя странно. Вместо того чтобы, как обычно, поприветствовать папу словами «Здравствуй, дорогой!», она только промычала свое «м-м-м», а на его вопрос, как прошел денек, ответила таким же мычанием. Папа удивился и принялся теребить усы. Его загогулины напоминали теперь настоящие вопросительные знаки.

— И так сегодня весь день! — пожаловалась Магда. — Даже в дурака ни разу не сыграли! Хотя я написала все предложения и сосчитала все кружочки!

Магда уже больше месяца ходила в школу и полагала, что четырех часов сидения за партой для общего развития вполне достаточно. Она искренне не понимала, зачем еще и дома писать дурацкие предложения о какой-то Соне, у которой, видите ли, косы, и про сосну, у которой сук, и вдобавок пересчитывать по отдельности синие и красные кружочки, — это ее глубоко возмущало. Вот почему мама заключила с ней соглашение: за каждое сделанное упражнение по чистописанию и за каждую порцию пересчитанных кружочков полагалась партия в дурака. До сих пор мама честно выполняла условия договора.

Папа потеребил еще немного усы, усадил Магду к себе на колени, чмокнул ее в макушку и громко сказал:

— Пора ужинать!

Мама достала четыре тарелки, приборы и накрыла стол в гостиной. Потом принесла из кухни кастрюлю с гуляшом и целую миску макарон. Под конец поставила на стол четыре стакана, бутылку апельсинового сока и — чашку с чаем. Папа потянул носом: аппетитный запах гуляша и макарошек его явно воодушевил, и он радостно навалил себе целую тарелку.

— Ну как твой живот? Не утихомирился? — спросил он с озабоченным видом.

Услышав очередное «м-м-м», он решил, что живот еще болит. Папа нагрузил на вилку увесистую порцию гуляша и отправил ее в рот, стараясь по дороге ничего не растерять. Но не успел он как следует прожевать эту первую «загрузку», как на лице его нарисовалось несказанное удивление.

— Матушка моя, макароны-то совсем не соленые, а гуляш переперчен! — ахнул папа.

Такого еще у Закмайеров не бывало!

— Как это тебя угораздило? — решил разобраться папа.

— Ой-ой-ой! Жжет, жжет! — завопила в эту секунду Магда и принялась отчаянно махать ладошкой, чтобы нагнать побольше воздуху в рот и остудить пожар. В какой-то момент она не выдержала и просто выплюнула все обратно в тарелку. Гретхен и Гансик тоже сидели слегка перекошенные. В такой ситуации мама уже не могла отделаться простым «м-м-м».

— Вы уж простите меня, — сказала она тихим голосом. — Просто я, когда готовила, не могла попробовать… Потому что ничего не ем…

— Знаешь, мама, это уж слишком! — возмутился папа и подкрутил усы. Теперь крайняя загогулина напоминала восклицательный знак. — Ну не могла же ты вчера от капли какого-нибудь соуса так отравиться, что сегодня в тебя совсем ничего не лезет!

Мама вынула изо рта жвачку, положила ее на стол и скатала из нее шарик. Шарик получился внушительный, хоть в настольный теннис играй.

— С чего ты взял, что я отравилась? Ничего я не отравилась! Просто худею.

— Вот напасть-то! — пробормотал папа и принялся ковыряться вилкой в гуляше. Он подцепил кусок мяса и попытался его оприходовать, но в ту же секунду его прошиб холодный пот, и он чуть не поперхнулся.

— И сколько это будет продолжаться на сей раз? — спросил он, отдуваясь.

— До тех пор, пока я не смогу надеть юбку сорокового размера! — ответила мама твердо и решительно.

Гретхен прекрасно помнила, как мама худела в последний раз. Это было два года назад и продолжалось целую неделю. От тех дней осталось ощущение тихого ужаса!

— А что, от жвачки худеют? — поинтересовалась Магда, разглядывая грязно-серый шарик.

— Нет, но когда хочется хоть что-то пожевать, она спасает, — ответила мама.

— Скажи, а сейчас у тебя какой размер? — решил вникнуть в проблему встревоженный Гансик. Не получив ответа, он стал гадать: — Шестидесятый?

Мама бросила в его сторону укоризненный взгляд.

Гретхен прикинула на глазок и сообщила результат:

— Cверху — сорок восьмой, снизу — пятьдесят четвертый. Да?

Мама грустно кивнула.

— Зря ты, мама, расстраиваешься! По-моему, ты выглядишь очень аппетитно! Мне нравится! — ласково сказал папа и навертел несколько бодрых загогулин.

— Да при чем здесь ты! — рассердилась мама. — Все ты, ты, тебе, тебе! Это я хочу похудеть! Я! Для себя самой! А не для тебя!

— Но мама… — начал было папа, но договорить не успел.

Мама с силой хлопнула рукой по столу, так что жвачка превратилась в лепешку, похожую на мини-пиццу.

— И перестань меня называть мамой! — в сердцах выпалила она. — С ума сойти можно! Я тебе не мама, я твоя жена, и зовут меня Элизабет!

— Элизабет, я есть хочу! — встряла тут Магда. — Чем бы закусить эту гадость?

Гретхен поднялась из-за стола и пошла в детскую. Ей было не по себе. У них в семье всегда все было тихо-мирно. Она ни разу в жизни не слышала, чтобы мама так орала на папу. Даже когда худела в былые времена. Ну, строговата бывала, это да, притихшая такая ходила. А несколько раз даже плакала. От стыда. Из-за того, что, проголодав сутки, не выдерживала и опустошала одним махом весь холодильник.

Позже, когда Гретхен чистила зубы в ванной комнате, к ней пришел папа, уже одетый в полосатую пижаму. Он сел на краешек ванны и растерянно огляделся, будто пытаясь найти хоть что-нибудь утешительное.

— Больше чем на неделю ее не хватит, — проговорила Гретхен, сплевывая в раковину белую с зелеными крапинками пену.

— А все эта дурацкая встреча одноклассников! — сказал папа. — Она сама призналась, — он озабоченно покачал головой. — Говорит, что якобы была там самая толстая. Мари-Луиза — они в школе дружили — тоже раньше была толстая, а теперь, видите ли, постройнела. И вот эта самая Мари-Луиза рассказала маме, что у нее были такие же проблемы и что она ей поможет…

Гретхен уже не слушала папу. Она думала о том, что он действительно часто говорит «мама», и это действительно странно! Собственную мать он называет бабушкой, а жену — мамой. Гретхен даже невольно захихикала, представив себе, что по этой логике папа ее саму должен назвать не доченькой, а женушкой.

— Тебе хорошо смеяться! — вздохнул папа.

Гретхен тут же перестала хихикать. Она вспомнила, что ей совсем не до смеха, потому что она страдает от несчастной любви и пребывает в глубокой тенистой печали. Она еще раз сполоснула рот, посмотрелась в зеркало, шмыгнула носом и театральным голосом изрекла:

— Ах, какое там веселье! Бог видит, мне ни до чего! — реплика, достойная какой-нибудь книжной графини.

— У тебя что, тоже проблемы? — встревожился папа. Родительский долг, конечно, обязывал его поинтересоваться состоянием дочери, но в его вопросе слышался скорее панический ужас, как будто он хотел сказать: «Еще одна беда на мою голову! Я этого не перенесу!»

В глубине души Гретхен была возмущена. В конце концов, она такой же важный член семьи, как мама. Подумаешь, растолстела! Лишний жир, даже если его много, все равно мелочь в сравнении с несчастной любовью!

Гретхен принялась задумчиво чесать живот.

— Может, ты двойку схватила? Или даже две двойки? — допытывался папа.

Гретхен хрустнула пальцами. Ну как всегда! Родители думают только об оценках! Гретхен сунула в рот прядку и стала ее жевать.

— С оценками все в порядке, — буркнула она. — Просто я влюбилась.

— Правда? — оживился папа, и в глазах у него загорелось любопытство.

— Да, но только у меня несчастная любовь, — сообщила Гретхен и засопела в ожидании папиной реакции.

Но папа истуканом сидел на краешке ванны, вцепившись в коленки, и молчал. Гретхен пожалела, что поделилась с ним тайной. Ведь сколько раз она слышала в школе от ребят: с родителями такие темы обсуждать невозможно! Похоже, Сабина права. Она всегда говорит, что взрослые в этом не секут, их интересует только собственная ерунда.