Герта из Ильзиного класса тоже очень красивая. Но когда Герта надевает старый вылинявший свитер, все это сразу видят. А вот если моя сестра наденет старый застиранный свитерок, этого никто не заметит. Самый дешевенький свитер выглядит на ней как роскошный, самый модный пуловер из гламурного бутика.

Вот — теперь я знаю!

Моя сестра Ильза как будто сошла с рекламы. Только, конечно, не рекламы стирального порошка или там яичной лапши высшего сорта. Она — из рекламы дорогих духов и спортивных автомобилей для молодых людей. Принцесса кока-колы и мартини — вот она кто! Только по внешности, конечно.

Раньше Ильза не была такой красивой.

Когда мы еще жили у бабушки, мы каждый день ходили на рынок. Бабушка все покупает только на рынке. Она проходит по всем рядам, смотрит, пробует, ощупывает, приценивается. Запоминает, у кого сколько стоит салат, огурцы, апельсины. Самый дешевый товар всегда у госпожи Кратохвиль, и бабушка давно бы должна усвоить, что она отдает все дешевле других. Ведь бабушка вот уже сорок лет изо дня в день ходит на рынок. Но по ее понятиям, хорошая хозяйка сперва обойдет весь рынок, а уж потом покупает.

Когда мы с бабушкой ходили по рынку, все там всегда говорили Ильзе:

— Ты что так насупилась?

А про меня говорили, что я веселая и простая.

Дворник в том доме, где живет бабушка, сказал как-то: «Если б Ильза не глядела исподлобья, а улыбалась, ее даже можно было бы назвать красивым ребенком!»

Но Ильза в то время почти никогда не улыбалась. Во всяком случае, я этого не помню.

Я помню только, что она все время писала буквы. Она сидела за маленьким столиком перед вазой с букетом искусственных роз и исписывала буквами целые страницы. Дедушка сердился и говорил, что она себе зрение испортит, но она все писала и писала.

Она была тогда во втором классе. И как раз перешла в другую школу. Потому что мы ведь летом после развода переехали к бабушке, а бабушка живет очень далеко от нашего прежнего дома. Новая учительница в новой школе учила писать буквы совсем по-другому, чем старая. Поэтому Ильза и писала буквы — буквы, буквы, буквы.

Но все это было зря. Через два года мы все равно переехали к Курту. И Ильза снова попала к другой учительнице, а та опять потребовала, чтобы она писала буквы совсем по-другому.

Наверно, поэтому у Ильзы такой почерк — прямой, ровный, словно прописи. «Образцовый» почерк. «Ее тетрадки — просто отрада», — говорила нашей маме учительница на каждом классном собрании.

Но в последнее время Ильзины тетрадки вряд ли были отрадой для учительницы.

Вчера я наводила порядок в Ильзином письменном столе. Не потому, что я так люблю порядок, а просто мне хотелось подержать в руках Ильзины вещи. Лучше уж вещи, чем совсем ничего.

Ну, так вот, я разбиралась в Ильзином столе и заглянула в ее тетради. И тут я просто обалдела. В каждой тетрадке была исписана всего одна страница, да и то не до конца. А в тетрадке по математике и по латыни вообще все страницы были чистые.

Ничего я не понимаю! Ведь она каждый день после школы часами сидела за письменным столом. Иногда до позднего вечера, когда я уже лежала в постели. И если я пыталась с ней заговорить, не поднимая головы, отвечала: «Тише, я занимаюсь», «Замолчи, ты мне мешаешь». А еще я нашла у нее в столе записные книжки — четыре маленькие и три большие. И все исписаны ровненькими каракулями — петелька за петелькой, петелька за петелькой… И так строка за строкой. А на некоторых строчках — зубчики. Зубчики, зубчики, зубчики… А несколько страниц сверху донизу зарисованы какими-то крошечными ящичками — красными и зелеными.

Нет, я правда ничего не понимаю! Выходит, Ильза часами сидела за письменным столом и рисовала петельки, зубчики и ящички. Чем вот так сидеть и рисовать петельки и ящички, по-моему, лучше уж уроки делать. Или совсем ничего не делать — слушать пластинки.

Дневник ее в синем бархатном переплете тоже лежал там, в ящике. Такой, с золотым замочком посредине — он прикреплен к бархату четырьмя гвоздиками. Замок был заперт, и я вытащила гвоздики. Но в дневнике вообще ничего не было! Даже петелек не было, даже зубчиков. И ни одного ящичка. Но на письменном столе под бумагой я нашла записку: ВОЛЬФГАНГ, Я ПО ТЕБЕ ТОСКУЮ! А ТЫ И НЕ ЗНАЕШЬ.

Записка была очень старая, двухлетней давности, не меньше. Потому что написана зелеными чернилами. А Ильза уже давным-давно пишет синими.

Когда я прочла эти слова — ВОЛЬФГАНГ, ТОСКУЮ, — мне стало как-то не по себе. Во-первых, потому, что я прочла то, что меня вовсе не касается, а еще потому, что Ильза просто взбесилась бы, если б узнала, что я это прочла. Это уж точно. А еще потому, что «тосковать» — это что-то очень странное. Я не хочу, чтобы моя сестра «тосковала». Не знаю, какого Вольфганга она тогда имела в виду. Их так много, этих Вольфгангов. Не меньше чем о восьми могла тут идти речь. И на всех восьмерых Вольфгангов я разозлилась: почему это по какому-то из них моей Ильзе пришлось тосковать! А еще мне стало грустно, что сама я об этой тоске даже и не догадывалась.

Я попробовала вспомнить, как все было тогда — два года назад. Но все равно я не могла додуматься, какого из Вольфгангов она имела в виду. Трудно представить, чтобы у Ильзы тогда оставалось еще время на какого-то Вольфганга.

Каждый четверг мы ходили в гости к бабушке и дедушке. Каждую субботу должны были встречаться с папой. В среду в обязательном порядке посещали маминых родителей. (Мама тогда еще с ними не поссорилась.) В понедельник после школы мы должны были сидеть дома — ждать прихода дедушки и бабушки.

А воскресенье — «семейный день», это и теперь так заведено. Мама твердо стоит на том, что мы всей семьей должны выезжать на машине куда-нибудь за город. Тут уж не отвертишься. Даже не заикайся, что хочешь подготовиться к контрольной или к сочинению.

А по вечерам два года назад Ильза обязана была уже в семь часов быть дома. На пятнадцать минут опоздаешь — у мамы припадок.

Тут уж для Вольфганга и минутки не сыщешь. Для тоски — еще пожалуй.

А может, это был тот Вольфганг, который подарил ей морскую свинку?

Мама всегда против животных. И Курт тоже. Я всю жизнь мечтаю о кошке. Черной-пречерной. Но маму не прошибешь.

Это было примерно два года тому назад. Зимой. Да, зимой, потому что было уже темно, когда Ильза вернулась домой с тренировки. Она позвонила, я открыла дверь. В руках она держала коробку. Она стояла, прижав ее к груди.

Мама была тут же, в передней, говорила по телефону с приятельницей. Она обернулась и с любопытством взглянула на коробку, а потом на Ильзу.

Ильза все стояла у вешалки, не снимая пальто, крепко обхватив руками коробку. Мама повесила трубку и спросила:

— Что это у тебя там, в коробке?

Ильза не отвечала. Мама подошла к ней и заглянула в коробку.

— Ты что, с ума сошла? — вскрикнула она.

Ильза, не отвечая, в упор смотрела на маму.

— Ни под каким видом! — резко сказала мама. — Откуда у тебя эта пакость?

Она говорила еще много и почти уже перешла на крик. Ильза все глядела на нее молча.

Тут из гостиной вышел Курт, а из детской выбежали Оливер и Татьяна. Татьяна тогда была еще совсем маленькая. Она хотела заглянуть в коробку и с ревом дергала Ильзу за полу пальто:

— Посмотлеть! Посмотлеть! Посмотлеть!

Ильза не давала ей посмотреть.

Я хотела вынуть морскую свинку из коробки и погладить ее. Ильза отодвинулась от меня, отступила к двери. Я поняла, что она и меня не хочет подпустить к свинке.

Оливер ухитрился, поднявшись на цыпочки, заглянуть в коробку.

— Я тоже хочу морскую свинку! — крикнул он.

— Сейчас же отнеси ее туда, где взяла! — в голосе мамы появилась визгливая нотка. — Сию же минуту!

— Может быть, оставить ее денька на два для пробы? — тихо сказал Курт маме. Но Оливер и Татьяна расслышали.

— Оставить, оставить, оставить! — закричал Оливер.

Мама сердито посмотрела на Курта, но потом сказала, вздохнув:

— Ну что ж, если ты так считаешь.

И ушла на кухню.

Курт побежал за ней и стал извиняться. Ведь он только внес предложение. Ведь свинку еще не поздно отнести туда, где ее взяли.

— Для пробы! Какой идиотизм! — возмущалась мама. — Если уж они ее втащат в дом, ее у них не отберешь!

Потом она снова вздохнула и сказала:

— Ну все, теперь у нас поселилось это безобразное животное! А кто будет за ним убирать? Покупать корм? Знаю я, как это бывает! У меня тоже была морская свинка. В детстве. А кому приходилось о ней заботиться? Моей матери!

Но мама ошиблась. Ильза сама заботилась о морской свинке. Она купила ей клетку из своих денег на карманные расходы и корм с тремя витаминами. Каждый день она чистила клетку. Она часами держала свинку на коленях и гладила ее.

Только мне одной разрешалось до нее дотрагиваться. Мама и Курт, правда, и без того не собирались трогать свинку, но Оливер и Татьяна только об этом и мечтали. Да и понятно. Но Ильза им не разрешала. Когда она уходила, она ставила клетку с морской свинкой на шкаф. А когда была дома и Оливер с Татьяной приходили к нам в комнату, чтобы поиграть со свинкой, шипела: