Потом Ильза стала перечислять, что они ели, что ела Эви, что Герта и что все остальные. Мама и Курт все время говорили: «Ах, вот как?», «Так-так», «Исключительно интересно».
Я еще не совсем проснулась, но все-таки я заметила, что будет очень плохо, если Ильза станет и дальше рассказывать про ресторан, про разные блюда и про отца Эви. Я сделала над собой усилие и вошла босиком в гостиную.
— Эрика, сейчас же иди в постель! — крикнула мама.
Ильза как раз говорила:
— А потом отец Эви хотел нас всех посадить в такси, но найти такси было просто немыслимо!
— Вот беда! — сказала мама.
Но Ильза не заметила насмешки.
Я подумала, что это низко со стороны мамы, и сказала:
— Ильза, мама звонила отцу Эви. Он уже спал.
Мама сердито на меня посмотрела и крикнула:
— Сейчас же убирайся отсюда!
— Эрика, выйди из комнаты! — сказал Курт.
Мама взбесилась из-за того, что я испортила ей всю игру. Она наверняка рисовала себе такую картину: она даст Ильзе рассказать до конца, а потом медленно и с издевкой скажет:
— Но как же так получается, что столь милый и любезный отец Эви давным-давно спит и ничегошеньки обо всем этом не знает?
А теперь она не могла уже так сказать. Потому и глядела на меня с бешенством.
Я вышла из гостиной, но остановилась за дверью. Я хотела все-таки знать, что же будет дальше. Ильза вела себя как ни в чем не бывало. Принцесса кока-колы и гоночных машин для молодых картинно сидела в кожаном кресле и с удивлением спрашивала:
— Как же это так? Отец Эви заехал за нами в театр!
Тут Курт вскочил и заорал, что его-то уж она не одурачит!
— Может быть, мне позвонить теперь отцу Эви? — спросила мама.
— Пожалуйста! Можешь ему позвонить! — ответила Ильза.
Мама крикнула, что она еще не настолько сошла с ума, чтобы будить в половине второго ночи спящих людей.
— Это ведь была твоя идея, а не моя, — сказала Ильза.
Курт взревел, что Ильзе никто не дал права дерзить его жене. Он так и сказал — «моей жене».
И тут — у меня прямо дух захватило — Ильза откашлялась, а потом заявила:
— Тебя, Курт, это вообще не касается. Я не обязана давать тебе отчет! Если ты женился на моей матери, это еще не значит, что ты можешь мною командовать!
Раздался звонкий шлепок. Мама дала Ильзе пощечину. А потом Курт выскочил из гостиной и чуть не сбил меня с ног.
— Курт! — крикнула мама. — Вернись! Она должна перед тобой извиниться!
Но Курт не вернулся. Он вбежал в спальню и хлопнул дверью. Почтмейстер внизу под нами наверняка проснулся, если, конечно, он не проснулся гораздо раньше от нашего крика.
Потом я еще слышала, как мама требовала от Ильзы извинения и грозила ей всеми возможными и невозможными карами, если она сию же минуту не извинится.
Ильза не извинилась. Она вышла в переднюю. Она сказала мне:
— Лучше язык себе откушу!
И заплакала, и сжала кулаки. Крепко-крепко. Я потом видела следы ногтей на ее ладони.
В нашей комнате, когда она раздевалась и уже лежа в постели, она все повторяла:
— Нет, я этого не выдержу. Я этого просто не выдержу!
— А по правде, где ты была? — спросила я. Я задала этот вопрос еще три раза, пока Ильза не перестала наконец повторять одно и то же и не ответила:
— Я была вместе с Амрай в баре, — и потом она еще сказала: — А теперь я хочу спать. Спокойной ночи.
Я лежала в постели. Было темно-темно. Я прислушивалась к дыханию Ильзы. Нет, она не спала. Она дышала неравномерно.
— А что делают в баре? — спросила я. — А разве туда пускают двух девушек? Одних?
Кровать Ильзы заскрипела. Она, наверно, отвернулась к стене.
На следующий день было воскресенье. Я проснулась, потому что Оливер сидел у меня на кровати и тянул к себе подушку.
— Вставай, вставай, вставай, — повторял он.
— Сколько времени? — спросила я.
— «Бей — кто сильней!» уже прошла!
Он хотел сказать, что уже больше десяти, потому что эта воскресная передача кончается по радио в десять. Оливер еще не понимает по часам.
Я села на кровати. Утром я всегда никак не могу проснуться. Сначала я даже не помнила, что было этой ночью. И не думала о том, что сегодня воскресенье. Я глядела в окно и видела, что светит солнце, а рыжая толстуха в доме напротив раскладывает на подоконнике одеяла и подушки. Она всегда это делает по воскресеньям. Я поглядела на Ильзину кровать. Ильза еще спала. Ее ноги выглядывали из-под одеяла. На них был педикюр с желтым, как желток, лаком.
Обычно мама будит нас в воскресенье в половине девятого. Чтобы мы не слишком поздно выбрались на воскресную прогулку.
— Сегодня прогулки не будет? — шепотом спросила я Оливера.
Оливер покачал головой.
— Все еще спят, что ли?
Оливер опять покачал головой.
— Почему не будет прогулки?
Оливер пожал плечами.
— Не знаю. Папа куда-то уехал на машине, совсем рано. Еще темно было.
— А мама?
— Мама очень сердитая.
— Почему? На кого?
Оливер опять пожал плечами.
— Вообще, — сказал он.
Я встала и пошла с Оливером на кухню.
На кухне сидела мама. Она сидела за кухонным столом и читала старый номер «Бригитты».
— Можно мне позавтракать?
— Приготовь завтрак сама, — сказала мама, обращаясь к «Бригитте».
Отказ от приготовления завтрака означает у мамы высшую степень раздражения. Раз уж мама не готовит завтрак, значит, она на пределе.
Я достала кастрюлю из шкафа.
— Не хлопай так дверцей! — вскинулась мама.
Я вынула пакет из холодильника и налила молоко в кастрюлю. Две капли попали на стол.
Мама подняла глаза от «Бригитты».
— Почему ты всегда все проливаешь?
Я взяла полотенце и вытерла стол.
— Ты что, с ума сошла? Это же посудное полотенце!
— Ты будешь какао? — спросила я Оливера.
— Я завтракал, — сказал Оливер. — Мама уже готовила мне завтрак. Мне и Татьяне.
— А как ты считаешь! Они еще слишком малы, чтобы готовить себе завтрак! — резко сказала мама, обращаясь ко мне.
Но ведь я ничего и не говорила. Потом мама встала, захлопнула «Бригитту» и намазала мне два бутерброда с маслом и мармеладом. Так много масла, просто есть противно. Но я ничего не сказала.
— Я хочу в лес! — крикнул Оливер. — В лес, в лес, в лес!
— Помолчи, — сказала мама. В кухню вошла Татьяна. Она была в ночной рубашке. На животе у нее красовалось огромное пятно от какао.
— Какао бухнулось в постель! — сообщила она. — Плавает в постели!
— Вы мне просто на нервы действуете! — крикнула мама. И выбежала из кухни, громко хлопнув дверью.
Я осталась на кухне. Я слышала, как мама в передней хлопает дверцами шкафа и бормочет что-то себе под нос. Наверно, она искала чистую простыню для Татьяны. Я хотела заглянуть в «Бригитту», но Оливер и Татьяна не оставляли меня в покое. Татьяна хотела строить, а Оливер боксировать. Тогда я тоже сказала:
— Вы мне просто на нервы действуете! — и, выбежав из кухни, хлопнула дверью.
После обеда вернулся Курт. Он принес маме букет цветов, и мама была растрогана.
Потом Курт попробовал поговорить с Ильзой. Пусть она все-таки скажет, где была. Она ведь среди людей живет, не среди зверей каких-нибудь. Он, например, многое может понять.
— Аминь! — ответила Ильза.
Татьяне понравилось это слово. Она бегала вокруг Курта и все повторяла:
— Аминь, аминь, аминь, аминь!
Мама вообще не разговаривала с Ильзой. Зато мне она сообщила, что теперь у нас все пойдет по-другому. Раз не выходит по-хорошему, надо принять другие меры. Она повысила голос:
— Теперь Ильза никуда не будет ходить по вечерам! А после школы ей придется тут же возвращаться домой!
Еще мама сказала, что Ильза не получит больше денег на карманные расходы. И никаких новых платьев.
Ильза лежала в нашей комнате на постели и читала газету. Но мама говорила так громко, что она наверняка слышала каждое слово.
— Ей слишком хорошо живется! Вот в чем дело! — крикнула мама.
И вдруг она, словно фурия, бросилась в ванную. Она рванула дверцу зеркального шкафчика и с криком «Вот, вот, вот! Все у нее есть!» стала выбрасывать из него всю Ильзину косметику.
Бутылочка с подводкой для глаз упала на кафельный пол и разбилась. Губная помада полетела в ванну, а тюбик с тоном в раковину.
Все гремело и дребезжало. Оливер и Татьяна вошли в ванную и с испугом глядели на эту сцену. Потом пришел Курт и попросил маму взять себя в руки.
Мама прикусила нижнюю губу, у нее немного дрожала голова и руки, но она все-таки нашла щетку для волос и причесалась, а потом сказала, обращаясь ко мне: «Убери-ка все это!» — и вышла из ванной.
Курт стал помогать мне убирать остатки косметики. Но это оказалось не так-то просто. Трудно себе представить, сколько черной жидкости содержится в такой крошечной бутылочке с подводкой. Мы терли и терли как бешеные, но кафельный пол становился все чернее и чернее. А так как Татьяну и Оливера невозможно было выгнать из ванной и они топтались в черной луже, вскоре и ванна, и стены, и полотенца стали черными. И вдруг Оливер схватил своей черной лапой Курта за рукав. На белой рубашке Курта теперь красовалось черное пятно. Он бросил тряпку и крикнул:
— Черт бы побрал всю эту грязь! Мне-то какое дело до всего этого! Пусть сама убирает!