Кристофер Бакли

Верховные судороги

Посвящается Джоли Хант

Глава 1

Слухи о том, что у члена Верховного суда Дж. Мортимера Бриннина не все дома, ходили вот уже несколько месяцев, однако мнение, что для него настала пора подать в отставку, стало всеобщим, лишь когда он появился на прениях с ушами, обернутыми алюминиевой фольгой. Слава богу, решили его коллеги, — в кои-то веки единодушно, — что в суд не пускают телевизионщиков.

Бриннин был выдающимся юристом, чей голос оказывался, в дни его расцвета, определяющим при решении весьма важных дел. Однако ныне (подчеркиваем, ныне) солнце тех дней закатилось. Его мозг, когда-то вмещавший, целиком и дословно, судебные решения, принимавшиеся начиная с нашего времени и, если двигаться вспять, кончая глубинами девятнадцатого столетия, не устоял перед лекарствами (от хронического ишиаса) и все увеличивавшимися в числе вечерними мартини. Он пристрастился вызывать к себе своих клерков в самый разгар ночи, дабы пожаловаться им на мурен, которые поселились в его унитазе. А однажды, также около трех часов ночи, Бриннин, встретив их у дверей своего дома, вручил им (клеркам) пакет с кухонным мусором, каковой надлежало, настаивал он, без промедления доставить в Омаху (город, в котором судья Бриннин родился и вырос). Именно тогда он проникся окончательной уверенностью в том, что призрак Оливера Уэнделла Холмса младшего [Холмс О. У. мл. (1841–1935) — американский юрист и государственный деятель, либерал, получивший прозвище Великий инакомыслящий; в 1902–1932 годах член Верховного суда США.] нашептывает ему всякое-разное в уши, норовя повлиять на его мнение, — вот тут-то рука Бриннина потянулась к алюминиевой фольге.

Председатель Верховного суда Деклан Хардвизер, и сам переживавший в ту пору нелегкое время, счел сложившееся положение до крайности неприятным. К конфронтациям он по природе своей склонности не питал и потому не мог понять, как ему следует поступить. Прочие судьи, которые, вообще-то говоря, друг с другом почти и не разговаривали, лезть в это дело не желали. И председателю пришлось обратиться к по-матерински хлопотливой судье Пэги Плимптон.

— Вы должны что-то сделать, — с мольбой в голосе попросил ее председатель, — пока он не явился сюда в костюме Железного Дровосека, распевая «Где-то над радугой». [«Где-то над радугой» — песня из фильма «Волшебник страны Оз» (1939).]

Судья Плимптон попыталась разрешить эту тягостную ситуацию с обычной своей изобретательной грациозностью и ласковой убедительностью. А когда ни то ни другое не помогло, собрала в совещательном зале суда детей Бриннина.

И по прошествии должного времени маршал Верховного суда США лично доставил в Белый дом письмо судьи Бриннина, содержавшее просьбу об отставке. Последовало официальное сообщение об этой новости. А надо сказать, ничто не поднимает температуру нашего общества вернее, чем табличка «ИМЕЮТСЯ СВОБОДНЫЕ МЕСТА», вывешенная на колоннах, которые украшают фронтон здания Верховного суда.


Президент Вандердамп отнюдь не плыл в это время на приливной волне популярности. Если говорить всю правду, рейтинг его стремительно падал, хоть пресс-секретарь президента и не упускал случая подчеркнуть, что он составляет «более двадцати пяти процентов».

Дональда П. Вандердампа избрали президентом два с половиной года назад, отдав ему предпочтение перед двумя соперниками, одним из которых был миллиардер, управлявший хеджевым фондом и потративший на выборы 350 миллионов собственных долларов. Вандердамп пересек финишную черту, имея перевес в два голоса, поданные за него членами коллегии выборщиков. Предвыборный лозунг его был таким: «Изменим вашингтонские методы ведения дел».

Каждый, кто норовит попасть в президенты, уверяет, что стремится изменить вашингтонские методы ведения дел. Сюрприз, преподнесенный всем Вандердампом — бывшим бойскаутом первой ступени, морским офицером, мэром, губернатором, человеком учтивым, благопристойным, усердным прихожанином, почитающим семейные ценности уроженцем Среднего Запада, владельцем золотистого ретривера, — состоял в том, что он говорил это всерьез. Ему уже исполнилось шестьдесят четыре года, и он, как выразился один язвительный знаток национальной политики, «быстро, но без спешки приближался к пенсионному возрасту». Внешне он ничем, подобно Эйзенхауэру, примечателен не был — лысоватый, подтянутый человек, обличия приятного, но спокойно властного, — такое можно встретить, скажем, у пилота гражданских авиалиний или директора средней школы. Некоторые люди, входя в комнату, заполняют ее собой. О Дональде П. Вандердампе такого никто не сказал бы. Его успокоительная вежливость — которую еще один знаток назвал «неописуемой дональдовостью» — в течение многих лет служила ему верой и правдой. Она словно подталкивала людей к тому, чтобы недооценивать его. Многие посмеивались и над его великой страстью, она же хобби, которую он питал к боулингу.

Оказавшись лицом к лицу с национальным долгом, от коего даже у тех, кто привык к вашингтонским масштабам, голова шла кругом, Дональд П. Вандердамп в первый же день исполнения им новой должности закатал и без того короткие рукава своей рубашки, отвинтил колпачок авторучки, которой президенты накладывают вето, и принялся за работу. Работа сводилась к тому, что он ставил «нет» на каждом билле о расходах, какой присылал ему конгресс.

Он был полон решимости навести порядок в бухгалтерии страны. Пока что он успел наложить вето на 185 законопроектов о расходах, заработав попутно прозвище Дон Вето. Прозвище, если учесть полное отсутствие в президенте итальянских черт, несообразное. Дональд П. Вандердамп отличался образцовой внеэтничностью, он был, если говорить об Америке, явлением таким же типичным, как ломоть покупаемого уже нарезанным белого хлеба. (Замечательно вкусного с арахисовым маслом и конфитюром, но ни с чем иным.) Однако в качестве Дона Вето он обратил в кровных врагов большую часть членов конгресса Соединенных Штатов, полагавших, что главная их работа, высшее призвание, истиннейшая демократическая функция состоит в том, чтобы отнимать деньги у чужих штатов и перекачивать их в собственный. Что может стать лучшей данью уважения отцам-основателям и людям, замерзавшим в Вэлли-Фордж, [Вэлли-Фордж — поселок на юго-востоке Пенсильвании, в котором зимой 1777/78 года зимовала сражавшаяся за независимость Континентальная армия. Из 11 тысяч составлявших ее человек 2,5 тысячи умерли от голода, холода и болезней.] как не возведение в городе Талса [Штат Оклахома.] административного центра, оплаченного деньгами налогоплательщиков штата Массачусетс?

Выдвижение кандидата на место члена Верховного суда может и для популярного президента оказаться делом достаточно тяжелым. Если же президент находится на противоположном краю спектра симпатий, оно обращается в устрашающий вызов, равно как и в упоительную возможность показать, на что он способен, для главного вышибалы, стоящего у парадной двери Верховного суда: для председателя сенатского Комитета по вопросам судопроизводства.

Ныне это сопряженное с большой властью место занимал человек по имени Декстер Митчелл, сенатор от великого штата Коннектикут. Дональда П. Вандердампа Митчелл очень не любил, хотя в публичных выступлениях с неизменной осторожностью твердил о своем «величайшем уважении» к нему. Не любил его Митчелл по самым разным, или, как принято выражаться в Вашингтоне, «множественным» причинам. Не любил за вето, наложенное президентом на законопроект С.322, который проталкивал Митчелл и который требовал, чтобы винт каждого вертолета армии США производился в его родном штате Коннектикут. А еще не любил за то, что Дональд П. Вандердамп проигнорировал сделанное им, Митчеллом, предложение назначить его, Митчелла, на освобожденное Бриннином место в Верховном суде. (Об этом мы еще кое-что расскажем в своем месте.)

Первым кандидатом президента на место Бриннина стал выдающийся судья апелляционного суда, носивший фамилию Куни. Поскольку было ясно, что комитет сенатора Митчелла подготавливает аутодафе, которое заставило бы стыдливо потупиться и испанскую инквизицию, кандидата подбирали с великим тщанием. Куни был юристом безупречных достоинств. Собственно говоря, казалось, что его и на землю-то послали с одной-единственной целью — чтобы он во благовременье вошел в состав Верховного суда.

Штатные дознаватели Митчеллова комитета были известны на Капитолийском холме как Черные Всадники — по имени безжалостных, похожих на призраков, скачущих по горам и долам конных злодеев, которые преследуют хоббитов во «Властелине колец». На Капитолийском холме поговаривали, правда шепотом, что Черные Всадники способны откопать компромат на кого угодно; что они могут и мать Терезу обратить в содержательницу калькуттского публичного дома; доказать, что святой Томас Мор крутил любовь с Екатериной Арагонской, а доктор Альберт Швейцер, исполняя заказ бельгийских фармацевтических фирм, ставил медицинские опыты на беспомощных африканских детишках, да еще и без наркоза.

Однако, когда они столкнулись с ничем не запятнанным судьей Куни, им осталось лишь сообщить, поскуливая, что на него повесить нечего, за ним даже неоплаченной квитанции за парковку и то не числится. Истинный образец всех, какие только существуют, судейских добродетелей. Ни одно из его решений не было отменено судом высшей инстанции. Что же до личной жизни судьи Куни, в ней он был настолько разумен и мудр, что и Сократ выглядел рядом с ним остервенелым бисексуальным маньяком.

Копайте глубже, приказал Черным Всадникам сенатор Митчелл. Или копайте себе могилы. И они, омерзительно повизгивая, поскакали вдаль.

В итоге на второй день посвященных кандидатуре Куни сенатских слушаний сенатор Митчелл, приятно, как и всегда, улыбнувшись, спросил:

— Судья Куни, вы, насколько я понимаю, знакомы с фильмом «Убить пересмешника»?

Судья ответил: да, он совершенно уверен, что видел этот фильм, еще когда учился в школе.

— Связано ли с ним что-либо такое, о чем вы хотели бы… поведать комитету?

Лицо судьи Куни выразило недоумение. Поведать? Он не совсем понял вопрос.

Сенатор Митчелл поднял перед собой листок бумаги — с таким видом, точно одно прикосновение к нему способно навеки замарать пальцы.

— Вы узнаете этот документ?

Только не с такого расстояния, ответил судья Куни, теперь уже совершенно сбитый с толку.

— В таком случае позвольте мне освежить вашу память, — произнес сенатор Митчелл.

Огромная аудитория, следившая за слушанием, затаила дыхание, гадая, какой радиоактивный материал отрыл сенатор Митчелл, дабы вменить его в вину безупречному кандидату. Материал оказался рецензией на фильм, которую двенадцатилетний Куни написал для школьной газеты. «В целом картина хорошая, — процитировал сенатор Митчелл, — однако в ней есть скучные места».

Подняв глаза от документа, сенатор Митчелл снял очки, помолчал, словно стараясь совладать со слезами, философически покивал и попросил:

— Так поведайте же нам, судья, какие именно эпизоды фильма «Убить пересмешника» вы сочли, цитирую, «скучными»?

В заключительном слове, произнесенном им после нескольких потраченных на показательную порку кандидата дней, сенатор Митчелл сказал, скорее с грустью, чем с гневом, что его «чистая совесть не позволила ему проголосовать за человека, который вполне может в первый понедельник октября явиться в Верховный суд облаченным не в черную судейскую мантию, но в белый балахон ку-клукс-клановца».

Что и стало концом судьи Куни. Председатель же Комитета по вопросам судопроизводства выступил с заявлением, вежливо попросив Белый дом «представить нам кандидата, относительно которого мы сможем прийти к единому мнению».


Президент Дональд П. Вандердамп подавил искушение пронестись по Пенсильвания-авеню и засунуть микрофон сенатора Митчелла в то отверстие его тела, которое для микрофона изначально не предназначалось, проглотил то, что еще осталось от его гордости, и приказал подчиненным найти другого кандидата на место в Верховном суде, предпочтительно такого, который, обучаясь в начальной школе, рецензий на фильмы для газеты не писал. И по прошествии должного времени предложил кандидата номер два, члена апелляционного суда штата Нью-Йорк, судью по фамилии Берроуз.

Судья Берроуз обладал такими достоинствами, что в райские врата его наверняка пропустили бы в обход живой очереди. И Черные Всадники снова занялись эксгумациями и снова вернулись с них, беспомощно скуля. Хобби, которому Берроуз посвящал свободное от работы время, — хобби, представляете? — было таким: он бесплатно, ради блага общества, давал юридические консультации обитателям тюрем штата Нью-Йорк. Он потерял ногу, выпрыгнув над Вьетнамом из своего подбитого истребителя Ф-4. Ни одно из принятых им решений оспорено не было. Он состоял в браке с беженкой из Вьетнама. И они усыновили двух руандийских сирот.

Лоб сенатора Митчелла, просмотревшего досье Берроуза, пошел суровыми складками. Да, случай не из легких. Он опять науськал Черных Всадников, те, мерзостно поскуливая, удалились и на сей раз вернулись не с пустыми когтями. Им удалось отыскать женщину, которая встречалась с Берроузом, когда он был еще гардемарином Военно-морской академии США. Сенатор Митчелл разулыбался и выдал Всадникам по кусочку сахара.

— Судья Берроуз, — осведомился сенатор Митчелл, — говорит ли вам что-нибудь такое-то и такое-то имя?

Судья Берроуз взглянул сенатору в глаза — спокойно, но холодно — и ответил, что, по его мнению, это имя никакого отношения к чему бы то ни было не имеет.

— Боюсь, в этом вопросе судьями — прошу простить меня за каламбур — следует быть нам, — столь же холодно известил его сенатор Митчелл.

В ходе дальнейших расспросов ему удалось с прискорбием установить, что судья Берроуз действительно встречался с мисс Такой-то и Такой-то, более того, что в один прекрасный день она сочла себя забеременевшей.

В комитетском зале вновь наступила тишина.

— Судья Берроуз, — произнес сенатор, — мне и вправду очень неприятно спрашивать вас об этом, но такова моя работа… Правда ли, что вы попытались отговорить мисс Синклер от аборта?

Нет, ответил судья Берроуз. Ничуть. Он сказал ей, что готов поступить как порядочный человек, жениться на ней и растить ребенка. А затем выяснилось, что она вовсе и не беременна.

На следующий день сенатор Митчелл объявил, что его чистая совесть не позволила ему проголосовать за человека, который столь «маниакально» противится праву женщины на выбор, освященный решением по делу «Роу против Уэйда». [«Роу против Уэйда» — дело, слушавшееся Верховным судом США в 1973 году. Принятое по нему решение узаконило свободу аборта.]

Чем и завершилась недолгая карьера судьи Берроуза в Верховном суде.

В тот вечер обычно спокойный президент Дональд П. Вандердамп прошагал к ожидавшему его на южной лужайке Белого дома вертолету с таким, по описанию одного репортера, видом, «точно он готов был пооткусывать головы пяти курам подряд». Он не простился, как делал обычно, взмахом руки с толпой провожающих. И даже его золотистый ретривер по кличке Дуайт, дружелюбный, спокойно дававший любому погладить себя пес, казалось, готов был впиться клыками в первую попавшуюся лодыжку.


Далеко не один историк, посвятивший себя изучению президентства Вандердампа, успел порассуждать о том, что последующие события вполне могли и не произойти, если бы поздним вечером той пятницы президент, находившийся в своем именуемом Кемп-Дэвидом прибежище, не включил телевизор. Однако президент его включил. И надо сказать, далеко не каждый перебор телеканалов приводит к последствиям столь значительным.

В своем устном рассказе, который хранится в «Президентской библиотеке Вандердампа», расположенной в городе Вапаконета, штат Огайо, президент Вандердамп поясняет, что пытался найти в тот вечер канал, по которому показывают боулинг. И поскольку человек он отнюдь не двуличный, причины не верить ему у нас отсутствуют. Если не считать программ, посвященных новостям и боулингу, телевизор президент почти не смотрел, предпочитая этому времяпрепровождению решение кроссвордов и чтение детективов. Он уверяет, что никогда прежде не видел «Шестого зала суда» и даже не слышал о нем, даром что это шоу входило на телевидении в десятку самых популярных.

Так или иначе, вечер той пятницы застал президента в его прибежище посреди гор Катоктин одиноко лежащим в постели с верным псом Дуайтом и чашкой мороженого, перемешанного с измельченной черной малиной, — существует в штате Огайо такой деликатес. Первая леди почтила в тот вечер своим присутствием обед в Нью-Йорке, имевший целью привлечь внимание общественности к определенной болезни. Все еще раздраженный фиаско Берроуза, президент переключал каналы в поисках приличного турнира по боулингу и наткнулся на «Шестой зал суда». Дальнейшее, как говорится, история.

Эпизод, который ему подвернулся, был посвящен истории бывшей жены, каковая, желая отомстить бывшему мужу за несправедливое, как она полагала, разделение капитала, прокралась в его отсутствие в винный погреб несчастного и, собственноручно орудуя штопором, вскрыла, одну за другой, несколько сотен бутылок удостоенного многих наград бордо, заменив вино диетическим виноградным соком, а затем снова заткнув каждую бутылку пробкой и залив оную пробку сургучом. Это одно из самых известных дел «Шестого зала суда». Принося присягу, бывшая жена жалостно поднимает вверх руку, перехваченную ортопедической скобой.

— Могу ли я спросить, — спрашивает председательствующая, судья Картрайт, — что у вас с рукой?

— Вывих запястья, ваша честь.

Судья Картрайт, даже не попытавшись скрыть улыбку, объявляет:

— Это замечание присяжным принимать во внимание не следует.

— Возражение, — произносит обвинитель. — Основания, ваша честь?

— Пока не знаю, — пожимает плечами судья Картрайт. — Но какие-нибудь непременно придумаю.

Лежавший на кнопке переключения каналов палец президента Вандердампа замер. Вскоре он, как и миллионы других американцев, почувствовал, что увлечен и захвачен. Он досмотрел шоу до конца. И обнаружил, что совершенно пленен обаянием и дерзкими манерами — не говоря уж о внешности — судьи Пеппер Картрайт.

— Пеппер? — вслух спросил себя президент. — Это что же за имя такое для судьи — Пеппер?

Лежавший на соседней подушке Дуайт поднял голову и навострил уши, решив, что ему удалось уловить силлабическое сходство между услышанными им словами и словом «крекер».

Президент Вандердамп не был человеком повелительным и уж тем более склонным повелевать — то есть поднимать среди ночи подчиненных, чтобы задать им требующий безотлагательного ответа вопрос. Даже прогуливая Дуайта вокруг Белого дома, он сам подбирал оставляемые псом следы жизнедеятельности его организма. Правда, однажды президент приказал среди ночи эскадрилье Б-2 нанести бомбовый удар (более чем заслуженный), но и то главным образом потому, что не хотел будить своего престарелого министра обороны, который только что перенес очередную операцию на простате и сильно нуждался в сне.

Вот и теперь он потянулся к президентскому ноутбуку, компьютеру поистине ослепительных возможностей, и ввел в поисковое поле «Гугла» слова «судья Пеппер Картрайт» и «Шестой зал суда». Заснул он в ту ночь много позже обычного.