Винсент уверял нового соседа, что мучители не испытывают ни малейшего желания терзать буйных пациентов, и Арло соглашался с его доводами. Никто в здравом уме не пожелал бы оставаться в одном помещении с тем, кто раз за разом продолжает испытывать терпение надзирателей, кого не учат удары тяжёлыми сапогами и розгами, кто переживает воспитание голодом и стыдом, но не приходит к смирению, а напротив, лишь ещё яростнее борется за свободу. Подобного человека следует окрестить умалишённым и стараться держаться от него подальше. И до поры до времени такое поведение в самом деле оказывалось самым верным. До тех пор, пока в один из вечеров, или, быть может, утром, или днём, или глубокой ночью — Арло не знал, где сейчас солнце, он давно не видел его и перестал ориентироваться — уродливый кривоносый худой мужчина не явился к пленникам.

Мучителя узнали все, и те, кто хоть единожды побывал в его руках, начали биться в своих клетках, кричать, плакать, звать на помощь, во всеуслышание молиться всем Богам, а кто-то даже лишился чувств от страха. Арло был уверен в Винсенте, в безупречности придуманной приятелем тактики и том, что они оба выживут. По крайней мере переживут встречу с душевнобольным лекарем и никуда не денутся из своих клетушек.

Пыл и задор дальнего родственника Дарона Флейма, предпочитающего повторять за соседом, вмиг угас, когда лекарь-экспериментатор указал на темноволосого Винсента. Арло остановился, перестал сыпать угрозы и бросаться на решётки и со страхом, который отчётливо отразился на его лице, стал наблюдать, как культисты тащат юношу, несмотря на все его крики и яростное сопротивление, в сторону дверей. Те с первых дней прозвали Вратами Бездны, дверями в подземное царство Бога Мучений и Проходом на дно, откуда никто не возвращался прежним. Что именно могло ждать за дверями и кто там встречался, те, кого приводили обратно, не рассказывали, а те, кто всё время был по эту сторону, могли лишь гадать.

Врата называли дорогой в один конец. Бывало, что люди пропадали там по нескольку дней, а то, что возвращалось обратно, больше не могло зваться лордом, а порой и человеком. Туда же иногда уводили женщин, и дважды случалось так, что уведённые более не возвращались. В те разы и лекарь, и все его помощники, и Посланник Бога Мучений, который вёл беседы с палачами, пребывали вне себя. Каждый раз несколько дней — Арло успевал поспать раза три — за двери не уводили никого, а после всё становилось как прежде.

— Не надо! Не трогайте его! — Почему вдруг похитители могут послушать его и решат поступить правильно, писарь не знал, но всё равно продолжал кричать вслед. — Прошу вас, он же ещё ребенок! Глупое дитя, он не хотел… Не надо!

Розги, что легко пролезали между прутьев, быстро заткнули рот прижимающемуся к ржавым решёткам мужчине. Флейм с лёгкостью признавался себе и, если требовалось, то и окружающим, что является трусом. Он боялся очень многих вещей, в том числе и боли. Только страх испытать ещё большую боль, лишиться ума или и вовсе умереть — а сей страх превосходил остальные — мог заставить его добровольно идти на риск и постоянно подвергаться избиению. Он видел пустые места вместо вырванных зубов, которые без особого желания выставляли напоказ его соседи, видел содранные ногти, поломанные и неправильно сросшиеся пальцы, следы от порезов, ожогов и другие травмы.

Писарь понимал, что всё это, тем более растянутое на долгие дни, циклы, а быть может, и сезоны, ведь некоторые могли жить здесь уже очень долго, не убьёт его. Мучители не были убийцами в прямом смысле этого слова, у них имелась иная цель. Некоторые из них не могли зваться и мучителями: выполняя роль стражников, они лишь терпеливо прогуливались между рядов, раздавали еду и воду, не выражая собственного мнения. К сожалению, встречались и те, кто упивался страданиями и искренне ненавидел представителей знати. Именно из-за последних писарь едва сдерживался, чтобы не начать выть и скулить, как только к нему подходили.

Да, Арло почти был уверен, что выживет, но непрекращающаяся боль станет его вечным спутником. Он осознавал, что куда менее вынослив, крепок и самоуверен, чем сосед по другую сторону, тот самый мужчина, что теперь являл собой скорее человекоподобное полуразумное существо. Арло боялся, что всего после одной прогулки за Врата Бездны и от него самого не останется совершенно ничего. Только тело, может, и не столь изуродованное, как он себе представлял, но лишённое души.

Всё время, пока Винсента терзали, писарь страдал от страха и постоянно вертелся в своей клетушке, не в силах найти себе места. Он уже научился жить в ней, но в тот момент чувствовал себя как в самый первый, самый страшный день, который теперь не забудет никогда. Решётки стали казаться ещё более грязными и шершавыми, пол стал холоднее и твёрже, вода ещё более вонючей, а прогуливающиеся культисты — ещё свирепее.

Флейм всё думал, что зря поддержал юношу с севера, что не должен был идти на поводу у глупого молодого лорда. Он считал, что, может быть, веди он себя правильнее, разумнее, то Винсент, не найдя поддержки, успокоился бы и сейчас продолжил сидеть здесь, за решёткой, рядом, а не страдал за той дверью. Сомнения были для Арло привычным делом, он редко отстаивал свою точку зрения, и многократные повторения могли запросто убедить Флейма почти в чём угодно. С каждым днём уверенность и без того легко принимающегося во всём сомневаться писаря Дэйбрейка лишь таяла.

Виллингпэриша вернули спустя несколько часов — тот пребывал в сознании, но выглядел ошеломлённым и совершенно потерянным. На вопросы Арло Винсент начал отвечать лишь ближе к ночи — так называли пленники время, когда их надзиратели отправлялись на боковую, к лекарю никого не водили, и порой получалось даже довольно продолжительно пообщаться через решётки с другими пострадавшими.

Лицо лорда Винсента выглядело изрядно распухшим, его нос завалился набок, а вокруг рта, особенно на подбородке, засохла кровь. Когда сосед взялся за решётку, разделявшую двух дураков, что понадеялись избежать страшной участи, писарь увидел, что на нескольких пальцах не хватает ногтей, а на другой руке красовались свежие порезы и ожоги.

Одеяния юноши были перепачканы и окровавлены ещё до похода к мучителю, но теперь вдобавок намокли. Оставалось только гадать, прибавилось ли свежих пятен, и Арло думать не желал, что скрывается теперь под ними. Ум у писаря был неплохим, он раз за разом подкидывал картины, и, как бы мужчина ни прогонял их, легче не становилось.

На шее лорда Виллингпэриша отчётливо просматривалась толстая сине-алая полоса, местами запёкшаяся по её краям кровь пугала более, чем лицо подвергшегося страданиям. Арло понимал, что юношу либо привязывали и он самостоятельно повредил себя, либо душили, либо, что казалось ещё более страшным, и вовсе вешали. Зачем? Лекарь творил то, что хотел, и никто не мог понять предела его безумию и ненависти к знати.

— Арло. — Лорд позвал писаря тихо, но требовательно.

Флейм и без того смотрел на Винсента, однако тот либо плохо видел заплывшими глазами в свете факелов, либо хотел убедиться, что привлёк к себе внимание.

— Арло. — Винсент шептал, его произношение стало намного хуже, казалось, он вдруг начал как будто пропускать слишком много воздуха. Может, ему выбили зубы? Писарь не мог разглядеть, а сосед намеренно прикрывал рот рукой, на которой красовались новые раны. — Решено — завтра нас повезут отсюда. Завтра мы должны отправиться навстречу другим культистам, к братьям и сёстрам — так сказал один из них. Я не знаю, что нас ждёт по пути, но мы покинем эти клетки!

— Ничего хорошего не выйдет из этого… Ничего! Ты сам говорил про ритуал, про то, что нас всех ждёт гибель. — Писарь тоже уже привык разговаривать шёпотом. Наверное, если он выберется живым, то долго не сумеет заставить себя перейти на нормальную речь. — Неужто ты забыл? Винсент, если нас повезут куда-то, значит… Значит, скоро нас захотят убить! Не просто так нас не убивают сейчас. Ты не понимаешь, что значит наша поездка? Мы надоели им, и они хотят нас отдать своим друзьям-культистам, для которых нас и готовили. Ты же мне сам всё это поведал! И тогда нас ждёт мучительная смерть. Смерть! Нет, я не хочу умирать, уж лучше жить так, чем не жить никак.

— Ты согласен жить вот так, лишь бы не умирать?

— А ты нет? Какой смысл в смерти? Ты перестаёшь существовать. — Арло приблизился к решёткам и посмотрел в сторону беззубого не-человека по другую сторону. Тот глядел перед собой и возил кусочком соломы по камню. — Ещё хуже, чем стать вот таким.

— Нет уж, смерть — это избавление! — категорично заявил Винсент. Последнее слово прозвучало с небольшим шипением, ему определённо что-то повредили.

— Ты мало пожил и мало повидал, в тебе говорит только твой нрав, потому ты считаешь, что куда благороднее умереть. Ты не прав. Жизнь одна, нет никакой потери более страшной, чем жизнь.

— А честь? А достоинство? Вера? А семья и возлюбленная?

— Если ты лишишься жизни, то в любом случае потеряешь всё это. Все радости тебе даны, чтобы ты мог ценить пребывание в этом мире, и если ты умрёшь, то так или иначе больше не сможешь наслаждаться обществом возлюбленной, быть в кругу семьи или бахвалиться наличием достоинства и чести перед другими.