— С чего ты решил, что он будет в том фургоне? — спрашивает Теодор, щурясь от солнца. Зря он не взял очки, как советовал Бен. Бену знать это не обязательно.
— Я почти уверен, что это гримерка, — поясняет Паттерсон.
— И зачем ему быть в гримерке? — Удивление в голосе Теодора почти настоящее, но Бен, видимо, думает, что мужчина снова язвит, поэтому закатывает глаза и идет вгрызаться в толпу.
— Ты застрял в своем восемнадцатом веке, Теодор! — кричит Бен за спину, пока они друг за другом медленно пробираются к фургону. — Пора бы проснуться и жить в настоящем мире!
Теодор прикидывается оглохшим на оба уха и не отвечает. Он чувствует себя Моисеем, что разделил надвое Чермное море, только сил в нем недостаточно, а море слишком упрямо и обладает собственной волей, поэтому ему приходится руками расталкивать людей. Мужчины, женщины, даже дети — здесь собралась вся округа Труро и близлежащих городов, не иначе. Теодор выставляет вперед ладонь с выведенной на ней черной меткой «249», отодвигает влево подростка в длинной не по размеру майке, вправо толкает лысого мужчину в камуфляже.
Фестиваль тем временем объявляется открытым, и без того громкая толпа взрывается криками. «О нет…» — с отчаянием думает Теодор. Перед глазами у него пляшут точки в форме человеческих голов.
К концу этого путешествия, как Теодор и предполагал, на нем не остается живого места; все тело болит, а ребра стонут с удвоенной силой и норовят снова выскочить из еле зажившего мышечного корсета. Стоило предусмотреть такое сумасшествие и запастись обезболивающим, но виски Бенджамин брать с собой запретил.
— Больше никогда… — выдыхает Теодор, сгибаясь к земле. У него кружится голова — то ли от боли, то ли из-за безумия, что творится вокруг, то ли из-за собственного амбре: теперь от него, как он и думал, пахнет всем спектром ароматов, от женских сладких духов, приторно забивающих ноздри, до кислого мужского пота. Так пахли бордели мелких французских городков, так пахли пабы старушки Ирландии.
— Идем, — опять бросает Бен и тянет Теодора. До фургона остается всего пара футов, когда дверца его распахивается — очевидно, от удара ноги, — и оттуда вываливаются несколько человек. Все невысокие и худые, с бледной кожей и щуплыми руками и ногами. Они похожи на Палмера, но мальчишки среди них нет.
— Эй, Байерс, поторапливайся! — кричит вглубь фургона один из них и уходит последним. В открытом проеме двери на мгновение показывается мышино-серая голова.
— Отлично! — цедит Теодор и бросается к фургону первым. Бен, охнув, спешит следом за ним.
Все складывается чересчур гладко, но Теодор об этом не думает: когда он врывается в тесную коробку фургона, все в нем кричит, предчувствуя приближающуюся кульминацию сегодняшних мучений. Палмер оборачивается с видимым раздражением, но оказывается лицом к лицу с Теодором и… молча падает на раскладной стул.
Немую сцену довершает вваливающийся после приятеля Бен, запыхавшийся и встрепанный.
Несколько секунд все трое просто разглядывают друг друга.
— Ну? — разрывает молчание Палмер.
Его гнусавый сиплый голос будит все уснувшее в Теодоре раздражение, и он с силой захлопывает дверь фургона. Все трясется и скрипит, с полочки у крохотного окна падает зеркало и раскалывается на три куска.
— К несчастью, — комментирует Палмер. Похоже, его нисколько не удивляет визит Теодора, а вот на Бена он посматривает с опаской.
— А ты совсем не удивлен, — припечатывает Теодор. Необъяснимая злость, которая кипела в нем при виде Палмера до ночного инцидента, теперь имеет причину, и он с каким-то нездоровым удовольствием стискивает руки в кулаки, кривит губы и весь подбирается, как перед прыжком.
— Клеменс меня сдала, — не спрашивает, утверждает Палмер, вместо того чтобы пугаться и искать пути отступления. Как Теодор и думал: этот не станет прятаться по углам.
— Раз ты сам все знаешь… — Атлас подтаскивает ногой раскладной стул поближе к мальчишке и садится, как можно медленнее и ленивее. Кости ломит и крошит тупой глубокой болью, и он прилагает все усилия, чтобы не казаться разваливающимся стариком рядом с этим мелким выскочкой.
— Что, хочешь поговорить? — вскидывается Палмер. — Поиграем в доброго и злого полицейского? А что, вас тут как раз двое!
Бен за спиной Теодора неуверенно переминается с ноги на ногу. Хорошо, что сейчас он молчит, хотя было бы гораздо легче выпытать у мальчишки все, что нужно, если бы Паттерсона в фургоне не было.
— Я задам пару вопросов, — медленно и с расстановкой говорит Теодор. — Ты на них ответишь. Твои кости останутся целы.
Палмер впивается с него своим взглядом, после чего прыскает со смеху.
— Ой да бро-ось! — театрально восклицает он. — Ты же разваливающийся агрегат прошлого столетия! Ты будешь мне угрожать?
Теодор щурится.
— Ты ничего мне не сделаешь, пока рядом с тобой этот лабрадор, — Палмер кивает в сторону Бена и скрещивает на груди руки. Худые, бледные, такие не смогут задушить и отбиться не смогут, если Теодор вдруг кинется на мальчишку. Остановить его Палмер сможет только проверенным уже способом, а ножа в этой тесной коробке фургона с ним нет.
— Я не убью тебя, если ты об этом, — выделяя каждое слово, произносит Теодор, — только потому, что дал обещание. Скажи спасибо подружке.
Палмер кусает губы. У него дергается одна нога, Теодор видит это и хмыкает. Правильно, гаденыш, понервничай.
— Это она тебя залатала? Бедная малышка Клеменс! Решила, будто ты заслуживаешь спасения, — он запинается, сплевывает в сторону прямо на пол, будто не может сдержать в себе все отвращение, и наконец поворачивается к Теодору тем лицом, с которым и остался в его памяти: бледное, неприятное, искаженное яростью.
— А ведь мы с тобой, — заикаясь, договаривает он, — оба знаем, что тебе место в аду, ублюдок.
Теодор фыркает.
— Это я уже слышал. И я с тобой согласен.
— Теодор… — тихо выдыхает Бен, но оба они — и Атлас, и мальчишка — больше не видят в фургоне никого третьего.
— Пожалуй, мне стоит тебя поблагодарить, — продолжает Теодор. — За попытку меня убить. Бесполезную, конечно. Но и на том спасибо.
Он упирается локтями в колени, склоняется ближе к Палмеру. Тот похож на взведенный курок пистолета, готового выстрелить в любой момент.
— Я вижу, тебе не терпится на тот свет отойти, а? — шипит мальчишка, стискивая пальцами спинку раскладного стула, на котором сидит.
— Мне не терпится послушать твою интересную историю. И еще не терпится съездить тебе по лицу вот этим стулом. Уверен, мы найдем компромисс, если ты все мне расскажешь.
— Спроси у Карлайл, пусть сама все рассказывает!
Атлас стискивает зубы. Несколько секунд ему требуется, чтобы взять себя в руки и не накинуться на трясущегося в припадке Палмера.
— Можешь не клеветать на нее, — цедит Теодор. — Все, что могла, она уже мне рассказала. Теперь твой черед, приятель.
Мальчишка замирает. Его губы складываются в ехидную ухмылку, и он с явным удовольствием говорит:
— Ох, неужели эта девочка тебя испугалась? Узнала о тебе всю правду и сбежала под крыло папеньки с маменькой, я прав?
В то же мгновение, как последний звук вылетает изо рта Палмера, Теодор одним рывком бросается на него и хватает за ворот линялой футболки, чтобы в следующую секунду замахнуться и с огромной, заполняющей тесное пространство фургона яростью, врезать кулаком мальчишке прямо в нос.
— Теодор! — кричит Бен. Он хватает друга за плечи и тянет назад, пытается оттащить от хохочущего в голос Палмера, как будто ему дорога жизнь этого никчемного безумного эпилептика. Тот свалился со стула и корчится на полу. У мальчишки окровавлен нос, губы красные и оскал зубов быстро покрывается розовой слюной.
Теодор замахивается второй раз.
— Либо ты рассказываешь мне все что знаешь, либо я изобью тебя до смерти! — рычит он под причитания Бена и сумасшедший смех Палмера.
— Попробуй, говнюк! — глотая кровавую слюну, вопит тот. — Посмотрим, как это у тебя получится!
Что-то в его голосе, в интонациях, в той уверенности, с которой он выставляется, заставляет Теодора разжать кулак и отпустить ворот его футболки. Палмер с гулким стуком ударяется головой об пол.
— И это все? — Его взгляд мечется с лица Теодора на его руку, а потом он тоже вдруг обмирает и поднимает глаза обратно. — А-а-а… Дошло, наконец?
Теодор грузно опускается на пол перед мальчишкой, неверяще всматривается в мелкие черты его узкого лица. Бледная кожа, заплывшие глаза, мышиного цвета волосы. Неприметный, неприятный.
— Что? — охает Бен позади них. — Что дошло?
Палмер облизывает губы и растягивает их в самодовольной усмешке.
— А ты полагал, ты один такой бессмертный? — ядовито спрашивает он.