Опять приятные мысли о работе свернули в русло нынешнего непростого дня.

Ещё есть Игорь. До появления новенькой был младшим в команде: ему скоро только четырнадцать. Он — самый перспективный, страшно самолюбивый и целеустремлённый. Отец Игоря был крупным руководителем, мать — активным партработником. Оба попали в чистку ещё в тридцать пятом. Мальчика тогда, к счастью, очень оперативно определили в детдом под особый контроль, и он свято верит, что отец оказался врагом народа, а мать умерла от горя, узнав правду. Между прочим, легенда недалека от истины: как не враг народа, если позорил советскую власть и партию, ублажая баб ресторанами да модными тряпками, и в итоге растратил крупную сумму казенных денег?! Чтобы позор скрыть, назвали его вместо сластолюбивого растратчика идейным троцкистом и шпионом — только и всего. А мать и правда умерла своей смертью — хотя в сибирской ссылке, но и в Сибири люди живут! — горюя больше о разлуке с сыном и о пережитом стыде, чем о неверном муже.

Игоря Бродов вычислил сам при случайной встрече: какая-то была праздничная поездка в подшефный детдом. Или Игорь его вычислил: потому что мальчишка первым пошёл на контакт — страстно хотел попасть на работу в органы! Теперь Игорь прилежно учится и тренируется, у него есть цель: затмить самого Мессинга, которого встречал лично, с которым по своей настырности ухитрился даже пообщаться. Хотя парень знает, что роль ему назначена тихая, до поры незаметная, а слава его может навсегда остаться греметь в очень, очень узком кругу посвящённых.

Остальных операторов нечего и упоминать: все молоды, но все попали в Лабораторию взрослыми людьми, там никаких проблем с родственниками не возникло…

Бульвар с его густой зелёной тенью успокоил меня. Я там как будто выдохнула остатки мёртвого воздуха отвратительной квартиры. Я вряд ли могла бы разумно объяснить, что мне так не понравилось. Слишком высокие потолки, слишком тусклый и мертвенный жёлтый свет, затхлый воздух. Раскрой форточки, раздвинь шторы — и жизнь наладится. Не привыкать налаживать быт в чужих стенах. Зато отдельная квартира, целых две комнаты — невозможно осмыслить такую удачу! Но я хныкала в этой квартире от тоски и не могла остановить слёз. Хорошо, что мать была настроена благодушно и отпустила меня погулять!

Бульвары и скверы напоминают мне лес. Лес — это самое счастливое из детства — как мы с бабушкой ходим за ягодами, за грибами, травы собираем… Об этом не буду… На бульваре гуляли несколько женщин с малышами, попались двое-трое прохожих. Выше деревьев продренькал трамвай. Верхний вестибюль метро произвёл на меня двойственное впечатление: изящные формы, но маленький, как парковая беседка. Я ещё не отвыкла измерять строения ленинградской меркой. Ах, вот бы нырнуть вниз, в незнакомый и таинственный мир метро! Потом я прошла под аркой и увидала с самого конца бульвара площадь.

Площадь была просторная, пустая. Справа и слева — красивые и совсем небольшие дома — по два этажа, по три, в отдалении — повыше. Они не выглядели такими тяжёлыми, неприступными громадинами, как здания в Ленинграде. Наоборот, эти дома на площади казались тёплыми и — как будто в каждый можно зайти, как в деревне. В их красоте мне почудилась хрупкость и беззащитность — ведь я только утром видела результат бомбёжки.

Впереди, прямо против солнца, на другой стороне площади, за реденьким кустарником, виднелись ажурные вышки, прикрытые маскировочной сеткой, — каркас будущего Дворца Советов, строительство которого приостановила война.

Над площадью раскинулось широкое голубое небо с белыми комочками облаков — будто клочьями козьей шерсти. Ещё не высоко поднявшееся солнце светило прямо в глаза. На всей огромной площади я увидела всего несколько прохожих, проезжали редкие автомобили, поблёскивали электрические провода и трамвайные рельсы. Стояла тёплая, разморённая тишина — как на деревенской улице в летний полдень, только разве что не хватало звона кузнечиков. Сказать, что Москва отличалась от Ленинграда? Ленинград — красивый, цельный, торжественный. Москва — домашняя, пёстрая, разношёрстная, близкая и по-своему тоже очень красивая. Хоть голову сломай — толком не объяснишь. Я попала в совершенно другой мир — вот как правильнее.

Москва была пуста и прекрасна… И я уже парила, тонула, растворялась в ней, уже становилась её частью. И чувствовала только радость, как будто этот город укрыл меня на время от войны и беды…

В дальнейшей жизни я имела возможность заметить такую закономерность. Если беда предопределена, то незадолго до её наступления приходит ни с того ни с сего блаженное состояние покоя и тихого счастья — будто некто погладил по голове и шепнул с любовью: «Всё хорошо. И будет хорошо. Ни о чём не беспокойся!»

Чудесная стояла на улице погода: солнечное, тихое утро, с белыми облаками, со спокойным летним теплом. В подмосковном лесу трава высохла от недавнего зноя, а густые кроны хранят умиротворяющую прохладу; деловито переговариваются птицы. Как будто войны нет в помине. Исполнители уверят женщину, что её привезли на рытьё окопов вокруг секретного объекта. Нынче все роют окопы. Но объект секретный, поэтому людей свозят тоже секретно, особо проверенных. Это не надолго: трудовая повинность всего три часа для работающих — а ведь она уже принята на хорошую работу. Какую? Разве Николай Иванович не сказал?! Стало быть, вечером сообщит: ведь она уже к вечеру окажется дома. Дочкой пока займётся Николай Иванович: познакомит её со своей спецшколой, с другими учениками. Один из мужчин сам несёт лопаты:

— Вы пока отдыхайте: воздух, грибами пахнет, а? Вот, по тропинке, прошу вас вперёд!

Ну и пулю в затылок. Бродов потратил уйму нервов, чтобы накрепко втолковать исполнителям, как важно, чтобы смерть наступила мгновенно и что он обязательно узнает, если они ошибутся, и накажет. Им же не объяснишь, как именно он узнает — учитывая, что труп они закопают прямо на месте. Хотя все те немногие непосвящённые, кто непосредственно связан с работой Школы, домысливают, будто Бродов готовит этаких штампованных Мессингов…

В принципе, он мог бы ещё успеть догнать девочку на бульваре или на улице. Случайно встретить: «А я как раз шёл за тобой!» Избежать опасного момента возвращения в квартиру, выступить избавителем от необходимости туда возвращаться… Но, пожалуй, пусть лучше события для девочки развиваются рутинно и неторопливо. Вернулась, а тут её спокойно поджидает новый знакомый, он же руководитель спецшколы — Николай Иванович, а мама ушла оформляться на новую работу, вставать на учёты: военный и по новому месту проживания. Время военное, медлить с учётом нельзя, иначе ты — преступник. Ты — взрослая девочка, сама понимаешь. Мама должна успеть до конца рабочего дня.

Правда, вышло несколько иначе: он опоздал, девочка вернулась в пустую, незапертую квартиру. Спасла положение её крепкая деревенская привычка к незапертым дверям: ситуация не показалась ей слишком уж странной. Только тоска охватила с удвоенной силой.

— Пока мама занята, и тебе нечего терять время. Пойдём, будем проверять твои способности. Аглая Марковна тебя очень нахваливала. Познакомишься со своими будущими товарищами. Покажешь, что ты умеешь. Пошли!

Бродову остро претило вести девочку тем же — самым прямым и удобным — путём до Школы, который она час назад открыла сама. Час назад, когда приказ ещё не был отдан… Вышли через Чертольский переулок на Кропоткинскую улицу. Площадь, где побывала только что, девочка, конечно, узнала, и её лицо будто засияло изнутри. Она подняла глаза на своего спутника, хотела что-то сказать, но застеснялась и только улыбнулась ему. Красноречивее слов: «Я рада, что я здесь!»

Так совпало, что Николай Иванович в тот же момент почувствовал что-то вроде лёгкого удара в солнечное сплетение. И — как кругами по воде — тело и душу быстро заполнила смертная тоска. Без доклада Куницына ясно: кончено. Быстро они. Чуть-чуть не дошли!

Он ободряюще улыбнулся своей спутнице. Поднял глаза к голубому небу в белых облаках, заставил себя полюбоваться вместе с девочкой красивым вестибюлем метро: с этого ракурса он больше её впечатлил.

Переждали трамвай, пару военных автомобилей и, наконец, перешли. Бродов с облегчением нырнул в прохладный, полутёмный подъезд Школы. Сдал девочку с рук на руки тут же подвернувшейся Нине Анфилофьевне. На последнюю глянул многозначительно и жёстко: мол, не вздумай мне сейчас пугать девочку своей строгостью! Старая сексотка, похоже, и так была настроена относительно миролюбиво. Теперь Николай Иванович смог покинуть ненадолго «девчонок»: ушёл к себе отпиваться горячим чаем. Когда он вернётся к общению с новенькой, мысли и чувства уже должны быть в полном порядке: первый вихрь сбивчивых впечатлений у неё быстро сменится обострённой ясностью восприятия.

После яркого солнца в полутёмном вестибюле старинного особняка, где располагалась Школа-лаборатория, я практически ослепла. Тёмные шторы на высоких окнах, расположенных по сторонам от входной двери, были прикрыты, под потолком далеко вверху тускло горела лампа, света на такое просторное помещение не хватало. Под широкой и торжественной парадной лестницей, ведущей на второй этаж, царил совсем уже мрак и расползался в обе стороны по совершенно лишённому освещения коридору. Из коридора тянуло мрачной и страшной тайной, как на спиритическом сеансе, когда ты чувствуешь, что дух вот-вот заговорит с тобой.