Такие мысли много раз дразнили меня при общении с теми фашистами, которым хотелось симпатизировать. Но не в моей тогдашней власти было сдёрнуть с них шоры, мешавшие понять, и почувствовать, и полюбить хоть кого-нибудь, кроме несравненных и избранных немцев.

Эрих замер на полуслове, а затем медленно сфокусировал на мне взгляд, полный немого обожания. В его хмельном сознании рождались фантазии: что дальше подарит ему недоступная Хайке после столь тесного и чувствительного прикосновения её милой ножки? Я невольно усмехнулась и, глядя молодому человеку в глаза, чётко протранслировала: «Ну разве что подзатыльник!»

«Команда» моя надиралась с необычной стремительностью. Пиво исчезало кружка за кружкой, как всегда, но громкие, весёлые голоса моих спутников слишком быстро начали произносить бессодержательные речи. Какой-то бессвязный спор вспыхнул. Эрих, боевито глянув на меня и развязно подмигнув, привстал и полез было в драку с Йозефом, но упал обратно на стул, совершенно без сил. Остальные двигались вяло, как в замедленной съёмке, и бормотали всё тише. Что с ними?..

Когда мы планировали поездку сюда, в Зальцбург, каждый понимал, что такое дальнее увеселительное путешествие может оказаться последним…

Об истинном положении на фронтах я знала благодаря Герману, который подробно рассказывал при встречах о наших успехах и трудностях, о продвижении союзников, о крупных поражениях немцев. Шагреневая кожа «Великой» Германии неотвратимо сжималась…

Фашистская пропаганда ещё всячески старалась скрыть масштабы как территориальных, так и военных потерь, но в офицерской среде правдивая информация распространялась почти беспрепятственно. Мне поклонники своей паршивой военной тайны не выдавали — думаю, от стыда. А сами ожидали с замиранием сердца, когда подойдёт их очередь идти на фронт: резервы армии стремительно истощались.

Закидывая удочку насчёт поездки, я как раз рассчитывала на эффект «последнего шанса». И они дружно «клюнули». Скоро станет уже вовсе не до веселья. Я гордилась и радовалась, что, следуя инструкциям Карла, сумела незаметно подвести «команду» к решению, которое теперь каждый считал чуть ли не собственной гениальной идеей. Для верности я ещё добавила от себя внеконтактное внушение персонально каждому из поклонников.

Если бы они всё же не «клюнули», я, разобиженная, назло им поехала бы в Зальцбург одна, поездом…

Долго удивляться не пришлось. Зная, в общих чертах, что должно произойти, я быстро сообразила: спутники мои пьют пиво, в которое добавлен какой-то препарат, подавляющий умственную и физическую активность. Я с сомнением посмотрела на собственную кружку, из которой успела за прошедший час сделать несколько глотков, тем самым почти исчерпав свой дневной лимит. Прислушалась к ощущениям и на всякий случай запустила сознательный процесс очищения крови от вредных химических примесей.

Мужчины начали сползать со стульев. Теперь — моя партия. Я должна разыграть нехитрый спектакль.

Растерянно оглядев кавалеров, я нерешительно поднялась со стула, снова села. Посидела в задумчивой рассеянности, грея руками ещё прохладную кружку. Стала бессистемно озираться по сторонам в поисках совета и помощи. Брови — домиком, я готова вот-вот расплакаться. Народу в кафе хватало, но первым заметил мою молчаливую мольбу о помощи, как ему и положено, пожилой бармен, он же — хозяин маленького заведения. Подошёл, деликатно помедлил с вопросом.

— Мы приехали издалека, — пролепетала я, — а господа офицеры… Я — порядочная девушка. Я не ожидала от них…

Бармен вежливо слушал, не перебивал.

— Как мне теперь быть?! — воскликнула я. — Скажите, это… состояние у них долго продлится? По вашему опыту…

Хозяин заведения сочувственно вздохнул:

— Господам офицерам придётся хорошенько выспаться, прежде чем они смогут продолжить путь. Я распоряжусь, чтобы их устроили поудобнее. Не принести ли вам пока что-то поесть?

Я задержалась с ответом. Стоит ли форсировать ситуацию, подчёркивая растерянность и нетерпение, или надо взять паузу?

— Я хотела бы скорее уехать отсюда… Но… Пожалуй, принесите, — попросила я. — Ума не приложу, как же мне добираться теперь до дому…

В кафе вошли новые посетители, и хозяин поспешил им навстречу, отложив на потом расспросы и советы.

Между тем он не забыл своего намерения убрать «господ офицеров» подальше с глаз. Усадив новых посетителей и приняв заказ, он вместе с худосочным официантом принялся перетаскивать — по возможности почтительно — моих приятелей на диван, в глубину заведения. Те бормотали что-то, но не очнулись, и вскоре все четверо спали полусидя на диване, с вытянутыми по полу ногами. От пьяных их было не отличить!

Мне принесли еду, и я вяло ковырялась вилкой в простеньком, из консервов приготовленном, блюде. На самом деле от волнения у меня проснулся страшный голод, но я считала полезным изображать томную встревоженность и не набрасываться на еду.

Оставшись одна за столом, который официант прибрал и протёр, я пересела так, что могла наблюдать и вход, и окно, и большую часть зала. Сбоку в поле зрения попадал и тот самый диван. Странно было сознавать, что я вот-вот расстанусь с этими людьми навсегда.

Взгляд невольно задержался на Эрихе. Его лицо в тяжёлом, искусственном сне стало мягким и несчастным. Я как будто снова видела Эриха лежащим на полу самолёта и страдающим от укачивания… Скоро немецкое командование с убывающими резервами мобилизует и бесполезных теперь учёных. Переживёт ли Эрих войну? Если да, что с ним станет после окончательного поражения Германии? Ударится в бега? Останется? Сможет ли хоть что-то понять и переоценить?

Мне внезапно захотелось подойти и поцеловать моего ласкового, страстного, наивного поклонника прямо в губы. Так, как мы в России целуем при встрече и расставании: в губы — после двух щёк. И вложить в этот короткий, крепкий поцелуй всё, что могла бы рассказать и объяснить.

Пустое! Эрих сам выбрал нацистскую веру и знамя фашизма и не выскочит за рамки своих убеждений.

Если только потрясения, которые ждут впереди, перекроят его сознание. Я уже не узнаю. Всё же я, не верующая и не знающая ни единой молитвы, приподняла ладонь и совсем неприметно перекрестила человека, искренно любившего меня, — ровно так, как сделала бабушка, провожая меня в Ленинград.

И вздрогнула от того, что рядом со мной выросла крупная, высокая фигура. Я давно заметила Германа, сидевшего за столиком в дальнем, самом тёмном углу, но не знала, что тот предпримет и в какой момент. При всём моём ученическом трепете перед ним, я не боялась, что он заметил мой прощальный жест в сторону Эриха: движение руки было микроскопическим, скорее, мысленным, и требовалось умение считывать мысли, чтобы что-то уловить. А он не обладал таким умением. Кроме того… Кроме того, он вряд ли стал бы отчитывать меня напоследок. Ведь с ним я тоже расстаюсь. Как знать? Возможно, надолго, но нынче кажется — всё равно что навсегда.

— Фрейлейн, вы ищете способ вернуться в Берлин?

— Да, мне же завтра с утра на работу!

Я старалась говорить с неуверенными интонациями, но достаточно громко, чтобы быть услышанной посторонними. Получался такой взвинченный голос, с нотками истерики. Дальше я будто спохватилась:

— Но как вы узнали?!

— Речь. Ваша речь выдаёт вас с головой, разве вы не знали?

— Я как-то не задумывалась…

— Идёмте, я провожу вас до вокзала, и мы посмотрим, на какой ближайший рейс получится купить билет. Следует поторопиться!

Не теряя ни секунды, Герман подал мне согнутую в локте руку, на которую я оперлась, едва успев подхватить пальто и сумочку и на ходу уже лепеча, что мне неловко его затруднять, но я так благодарна…

Через несколько дней Германа, вполне вероятно, будут искать по всей стране. По описанию очевидцев и по собирательному портрету. Для изменения внешности он только усы отпустил или наклеил да сделал что-то со щеками: они слегка надулись и обвисли. Всё равно заметный. Как он намерен выкручиваться?! Я сделала то, что могла: закрыла нас «зеркалом». Но может и не сработать: есть люди, слишком приземлённые и трезвомыслящие, которые видят сквозь «зеркало» как ни в чём не бывало. Я и потом подержу над Германом «зеркало» — пока не почувствую, что его энергетика из-за этого слабеет…

— Ты подвыпила! — прошептал Герман, как обычно, мне в макушку.

Я споткнулась, повисла на его руке, рассмеялась. Все должны видеть, что одна, без провожатого, я бы не справилась… Безусловно, нас и под «зеркалом» видят и слышат, когда мы так заметно себя ведём. Другой вопрос, что не должны фиксироваться на лицах, голосах, особых приметах… Он ухитрился и открыть дверь, и придержать, и очень вежливо вытащить в эту дверь меня вместе с моим зацепившимся за дверную ручку пальто. Я не надела пальто, чтобы не тратить времени: Герман спешил уйти, пока никто другой не подскочил со своим вариантом помощи юной фрейлейн.

Солнце! Весеннее солнце заливает улицу, озорно заглядывает в глаза. Невольно опустив их, я вижу свои изящные ботинки с крупными полусферическими пуговицами по боку… Я выбрала их в берлинском магазине ещё в начале сорок третьего, они страшно нравились мне — элегантные, модные, удобные… Ногам тепло, а тело сразу прохватил холод. Одеваться по-прежнему некогда. Холод нисколько не беспокоит меня. Пронизанный солнцем холодный воздух кажется мне воздухом свободы. Я щурюсь от солнечных лучей и заливаюсь неподдельным смехом. Пусть Герман думает, будто я по-прежнему разыгрываю неумело подвыпившую барышню, но я по-настоящему счастлива! Я уже чувствую, что всё будет хорошо…